Из 10–12 присутствовавших я знал помощника статс-секретаря, министериальдиректора Виля, который руководил отделом торговой политики МИД, посла Риттера, в состав выезжавшей в Москву торговой делегации которого я когда-то входил, Кизингера, которому я, несомненно, был обязан своим выступлением в столь избранном кругу, и, наконец, моего бывшего непосредственного начальника в германском посольстве в Варшаве, тогдашнего советника посольства Крюммера, ставшего теперь посланником.
Он был последним руководителем земельной группы «Польша», входившей в состав зарубежной парторганизации НСДАП, а теперь занимал неясный для меня руководящий пост в германском отделе МИД.
Помощник статс-секретаря кратко представил меня присутствовавшим и попросил затем приступить к сообщению о впечатлениях и наблюдениях, сделанных в ходе поездки в Краков, Лемберг и Киев. Кое-что об этом ему уже рассказал Кизингер, заметил он, и он полагает, что мое сообщение представит интерес для всех присутствующих.
Рассказывая о Кракове, я увидел, что мои слушатели уже вполне были в курсе. Когда я излагал события во Львове, мне стало ясно, что мои слушатели кое-чего еще не знали. Описывая, что произошло всего лишь несколько недель тому назад в Киеве, я обнаружил, что некоторые из присутствовавших были смущены. Ведь передо мной находились люди, в повседневные обязанности которых входило представлять и разъяснять за рубежом все действия нацистского режима и пытаться оправдать его военные преступления.
В заключение своего выступления я заметил, что ввиду политической остроты описанных мною событий я не делал записей. Поэтому, сказал я, прошу не требовать от меня письменного отчета. А если он все же нужен, то я просил бы дать мне соответствующее официальное поручение.
Помощник статс-секретаря заявил, что не считает необходимым предоставление письменного отчета. Из этого он и будет исходить в дальнейшем, а потому просит меня принять к сведению, что обсуждавшиеся здесь вопросы следует хранить в строжайшей тайне. Если присутствующие здесь господа не имеют вопросов к докладчику, то я свободен. Вопросов не было.
На следующее утро мне позвонил посланник Крюммер, который попросил меня как можно скорее явиться к нему. Когда я пришел в германский отдел, он сразу же принял меня, сказав, что хотел бы обсудить со мной кое-какие вопросы. Перейдя к делу, он просил меня хранить в строжайшем секрете то, что я узнал во время своей служебной поездки в Киев. В противном случае, подчеркнул он, мне грозят весьма неприятные последствия. То, что я узнал в Лемберге и в Киеве, несомненно, может произвести на человека большое эмоциональное впечатление. Но мне надо помнить, что речь идет об «окончательном решении не поддававшихся ранее решению проблем» и обычные до последнего времени моральные нормы не должны быть помехой этому. Он считает, что мне совершенно необходимо забыть о некоторых событиях, о которых я узнал в Лемберге и в Киеве.
Это прозвучало как явная угроза. Я ответил Крюммеру, что хорошо понимаю всю взрывоопасность подобных вещей, но не счел возможным уклониться от выполнения данного мне поручения и прежде всего от того, чтобы доложить руководству по всей форме о результатах моей служебной командировки. И никто не должен сомневаться, что я помню о своем долге не разглашать служебную тайну.
«Ну, тогда все в порядке. Хайль Гетлер!» Сказав это, Крюммер отпустил меня с миром. Это была моя последняя встреча с ним. И, конечно, я был чрезвычайно удивлен, когда спустя несколько лет – в конце 1945 или в начале 1946 года – в редакцию газеты «Берлинер цайтунг», в которой я тогда часто публиковался, на мое имя пришло длинное письмо из английского лагеря для интернированных лиц. Его автором являлся тот самый Крюммер. Ссылаясь на наше многолетнее «доброе сотрудничество», он просил меня не отказать ему в любезности и засвидетельствовать в комиссии по денацификации, где рассматривалось его дело, его «добропорядочность». Я сразу же вспомнил его слова о «не поддававшихся ранее решению житейских проблемах», наполненные трупами невинных людей рвы под Киевом и не стал отвечать на его письмо.
Я не знал, кто стоял за угрозами Крюммера, но сделал для себя вывод, что впредь мне следует проявлять большую осторожность. Ведь я мог поставить под угрозу не только самого себя, но и Ильзу Штёбе и других товарищей. И встречу с Альтой, о которой мы уже договорились, я использовал для того, чтобы рассказать ей о моей поездке и о связанных с ней беседах в МИД. Я предложил Ильзе принять ряд особых мер предосторожности, чтобы никто из нас не мог подвергнуть опасности другого и порученное ему дело.
Меня обеспокоили вид и поведение Ильзы Штёбе. Сразу же согласившись с моим предложением, она рассказала об одном происшествии, случившемся незадолго до нападения гитлеровской Германии на Советский Союз и встревожившем ее.
В течение ряда предыдущих лет, сказала Ильза, она поддерживала особую связь с Центром. По соображениям безопасности она не могла устанавливать контакты с другими группами Сопротивления в Берлине. О деятельности таких групп она кое-что знает от своей старой знакомой и подруги Эрики фон Брокдорф. (Она также погибла в мае 1943 года на гильотине. – Авт.) Эта специальная связь с Центром теперь прервана. А запасной канал на случай особой необходимости стал ненадежным.
Во время одной из ее последних встреч со связным, советским товарищем, за ними увязался уличный фотограф. Он несколько раз сфотографировал их, и они не смогли помешать ему. Она сразу же рассталась с советским связным, и они разошлись в разные стороны. Мнимый фотограф пошел вслед за ней, настойчиво требуя, чтобы она назвала ему свои фамилию и адрес для пересылки фотографий. В конце концов ему удалось навязать ей свою «фирменную карточку». Чтобы отделаться от него, она назвала ему ложную фамилию и дала вымышленный адрес, а также уплатила часть денег за фотографии, обещав, что через два дня зайдет к нему, так как ей очень хотелось бы получить фотографии. Наконец ей удалось отделаться от этого человека, которого она сразу же сочла за шпика гестапо. Но теперь она опасается, что и за советским товарищем могли увязаться шпионы гестапо. Во всяком случае, сказала она, следует полагать, что ее фотография сейчас находится в специальной картотеке гестапо.
Советского товарища, с которым она поддерживала связь, сказала Ильза Штёбе, в Берлине уже нет – он уехал, очевидно, в начале войны. Из надежного источника она узнала, что адресом «музыканта» Курта Шульца, который сообщил ей я, пользоваться пока нельзя. Таким образом, нам не остается ничего иного, как попытаться установить собственные контакты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156
Он был последним руководителем земельной группы «Польша», входившей в состав зарубежной парторганизации НСДАП, а теперь занимал неясный для меня руководящий пост в германском отделе МИД.
Помощник статс-секретаря кратко представил меня присутствовавшим и попросил затем приступить к сообщению о впечатлениях и наблюдениях, сделанных в ходе поездки в Краков, Лемберг и Киев. Кое-что об этом ему уже рассказал Кизингер, заметил он, и он полагает, что мое сообщение представит интерес для всех присутствующих.
Рассказывая о Кракове, я увидел, что мои слушатели уже вполне были в курсе. Когда я излагал события во Львове, мне стало ясно, что мои слушатели кое-чего еще не знали. Описывая, что произошло всего лишь несколько недель тому назад в Киеве, я обнаружил, что некоторые из присутствовавших были смущены. Ведь передо мной находились люди, в повседневные обязанности которых входило представлять и разъяснять за рубежом все действия нацистского режима и пытаться оправдать его военные преступления.
В заключение своего выступления я заметил, что ввиду политической остроты описанных мною событий я не делал записей. Поэтому, сказал я, прошу не требовать от меня письменного отчета. А если он все же нужен, то я просил бы дать мне соответствующее официальное поручение.
Помощник статс-секретаря заявил, что не считает необходимым предоставление письменного отчета. Из этого он и будет исходить в дальнейшем, а потому просит меня принять к сведению, что обсуждавшиеся здесь вопросы следует хранить в строжайшей тайне. Если присутствующие здесь господа не имеют вопросов к докладчику, то я свободен. Вопросов не было.
На следующее утро мне позвонил посланник Крюммер, который попросил меня как можно скорее явиться к нему. Когда я пришел в германский отдел, он сразу же принял меня, сказав, что хотел бы обсудить со мной кое-какие вопросы. Перейдя к делу, он просил меня хранить в строжайшем секрете то, что я узнал во время своей служебной поездки в Киев. В противном случае, подчеркнул он, мне грозят весьма неприятные последствия. То, что я узнал в Лемберге и в Киеве, несомненно, может произвести на человека большое эмоциональное впечатление. Но мне надо помнить, что речь идет об «окончательном решении не поддававшихся ранее решению проблем» и обычные до последнего времени моральные нормы не должны быть помехой этому. Он считает, что мне совершенно необходимо забыть о некоторых событиях, о которых я узнал в Лемберге и в Киеве.
Это прозвучало как явная угроза. Я ответил Крюммеру, что хорошо понимаю всю взрывоопасность подобных вещей, но не счел возможным уклониться от выполнения данного мне поручения и прежде всего от того, чтобы доложить руководству по всей форме о результатах моей служебной командировки. И никто не должен сомневаться, что я помню о своем долге не разглашать служебную тайну.
«Ну, тогда все в порядке. Хайль Гетлер!» Сказав это, Крюммер отпустил меня с миром. Это была моя последняя встреча с ним. И, конечно, я был чрезвычайно удивлен, когда спустя несколько лет – в конце 1945 или в начале 1946 года – в редакцию газеты «Берлинер цайтунг», в которой я тогда часто публиковался, на мое имя пришло длинное письмо из английского лагеря для интернированных лиц. Его автором являлся тот самый Крюммер. Ссылаясь на наше многолетнее «доброе сотрудничество», он просил меня не отказать ему в любезности и засвидетельствовать в комиссии по денацификации, где рассматривалось его дело, его «добропорядочность». Я сразу же вспомнил его слова о «не поддававшихся ранее решению житейских проблемах», наполненные трупами невинных людей рвы под Киевом и не стал отвечать на его письмо.
Я не знал, кто стоял за угрозами Крюммера, но сделал для себя вывод, что впредь мне следует проявлять большую осторожность. Ведь я мог поставить под угрозу не только самого себя, но и Ильзу Штёбе и других товарищей. И встречу с Альтой, о которой мы уже договорились, я использовал для того, чтобы рассказать ей о моей поездке и о связанных с ней беседах в МИД. Я предложил Ильзе принять ряд особых мер предосторожности, чтобы никто из нас не мог подвергнуть опасности другого и порученное ему дело.
Меня обеспокоили вид и поведение Ильзы Штёбе. Сразу же согласившись с моим предложением, она рассказала об одном происшествии, случившемся незадолго до нападения гитлеровской Германии на Советский Союз и встревожившем ее.
В течение ряда предыдущих лет, сказала Ильза, она поддерживала особую связь с Центром. По соображениям безопасности она не могла устанавливать контакты с другими группами Сопротивления в Берлине. О деятельности таких групп она кое-что знает от своей старой знакомой и подруги Эрики фон Брокдорф. (Она также погибла в мае 1943 года на гильотине. – Авт.) Эта специальная связь с Центром теперь прервана. А запасной канал на случай особой необходимости стал ненадежным.
Во время одной из ее последних встреч со связным, советским товарищем, за ними увязался уличный фотограф. Он несколько раз сфотографировал их, и они не смогли помешать ему. Она сразу же рассталась с советским связным, и они разошлись в разные стороны. Мнимый фотограф пошел вслед за ней, настойчиво требуя, чтобы она назвала ему свои фамилию и адрес для пересылки фотографий. В конце концов ему удалось навязать ей свою «фирменную карточку». Чтобы отделаться от него, она назвала ему ложную фамилию и дала вымышленный адрес, а также уплатила часть денег за фотографии, обещав, что через два дня зайдет к нему, так как ей очень хотелось бы получить фотографии. Наконец ей удалось отделаться от этого человека, которого она сразу же сочла за шпика гестапо. Но теперь она опасается, что и за советским товарищем могли увязаться шпионы гестапо. Во всяком случае, сказала она, следует полагать, что ее фотография сейчас находится в специальной картотеке гестапо.
Советского товарища, с которым она поддерживала связь, сказала Ильза Штёбе, в Берлине уже нет – он уехал, очевидно, в начале войны. Из надежного источника она узнала, что адресом «музыканта» Курта Шульца, который сообщил ей я, пользоваться пока нельзя. Таким образом, нам не остается ничего иного, как попытаться установить собственные контакты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156