Тогда диктую…
Посмеиваясь над чудачествами отцова приятеля, Федечка старательно записал и нолики, и единички с инэнами и биками…
— Все?
— Не штормуй, торопыга, споткнешься — башку расшибешь! — Санчо беззлобно осадил говоруна. — Ежели мы с тобой в два часа не представим квитанцию, куковать твоему папаше до завтра. А я понимаю, каково… это самое… отсиживать за решеткой лишние задочасы…
— Сделаю раньше двух…
Мобильник прощально пискнул и умолк. Санчо удовлетворенно представил себе, как Рыжик вдавил до пола педаль газа и помчался переводить деньги. Ему тоже не терпится увидеть Лавра не за решеткой…
Глава 4
Встретились они, освобожденный узник и встречающий его старый друг, без умилительных объятий и благодарных поцелуев. Столкнулись лбами, как выражается Клавдия, «пободались». Лавр поощрительно похлопал друга по плечу, тот ткнул кулаком в грудь.
Вот и вся церемония встречи!
В машине Санчо подробно поведал о событиях последних дней. Естественно, пропустил свои постельные забавы и достижения. Как всегда, рассказ оснащен множеством красочных вкраплений жаргонного толка. «Век свободы не видать», «западло», «суки премерзкие», «пущу под молотки» — самые простые и доступные для прессы и телевидения. Остальные завернуты в такие обертки — не сразу разберешься.
Лавр не перебивал, не комментировал — слушал невнимательно, изредка поглядывая на окна изолятора, откуда доносилась все та же песня о «печальной любимой», ставшая своеобразным гимном СИЗО. Ему почему-то было грустно.
Ностальгия по тюрьме? Смахивает на совсем не смешной анекдот. Человек вырвался на волю, обрел желанную свободу, имеет право гулять без конвоиров, может поехать на дачу, посидеть в театре или в ресторане, и — на тебе! — тоскует по неволе! Парадокс!
Нет, причина грусти — не дурацкая ностальгия! Что-то другое.
В заключении было одновременно и тяжко, и легко.
Длительные беседы со следователем, именно беседы, а не допросы с росписями на каждой странице протокола. Иногда — доверительные, чаще — переходящие в споры. Хоровое пение, которое, казалось, очищает душу, сближает хористов в единое целое. Радость при получении передач. Свидания с Федечкой и с Оленькой. Прогулки по зарешеченному дворику. Все это до отказа заполнило жизнь узника. Страх за судьбу сына как бы отступил на второй план.
И вот этот страх снова возвратился, навалился на него, туманя сознание.
— Почему ты не отдаешь свою любимую команду «Поехали, поехали»? Или…это самое… решил ночевать под стенами любимой тюряги? — недовольно пробурчал Санчо. — Лично мне западло смотреть на окна, закрытые, блин, «намордниками». С души воротит, блевать хочется.
— Погоди немного... Пока не решил — куда ехать? Голова плохо варит. Будто отравился свежим воздухом…
— Сейчас нанюхаешься, — Санчо запустил двигатель, несколько раз нажал на газ. — Ну, что, полегчало?
— Есть немного… Говоришь, пасут? Кто, за чем? Может — показалось?
Оруженосец возмутился. Это кому показалось? Человеку, который когда-то после удачной обработки автобусного лоха обвел вокруг пальца преследующих их ментов? Который мигом вычислил Дюбеля, выстрелившего Лавру в спину и замочил его? Который расколол вонючего Хорька? А кто вывел на чистую воду тифозную вошь — Гамлета?
Распаленный оруженосец перебирал свои подвиги, как верующий католик — четки.
Как там не говори, тюремная решка подействовала на завязавшего узелок авторитета — определенно у него поехала крыша!
— Не штормуй, паря, успокойся… Ладно, проехали, — Лавр положил ладонь на сжавшуюся в кулак руку друга. — Пасут, вот и пусть пасут, надоест — отстанут. Лучше скажи, сколько башлей запросили за мою голову?
Опасный вопрос! Посчитает — мало, возмутится: как же низко меня ценят! Назовешь слишком большую сумму — откуда взяли? Банк ограбили или миллиардера прищучили? Санчо растерянно пожевал толстыми губами. Лавра не обмануть, вон как глядит в лицо, будто ощупывает спрятанные мысли.
— Круто запросили, суки премерзкие — нехотя признался он. — Имеешь полное право гордиться. Гляди, — показал он бумажку с записанной суммой и банковскими реквизитами, — Только не ошибись в нолях. Их там… это самое… как звезд на небе — не сосчитать.
Лавр сосчитал. Не поверил своим глазам. Снял очки, и снова прошелся взглядом по цифрам. Действительно, есть чем гордиться — слишком высоко его ценят.
— Чего?
— Того самого. Который, блин, кусается. Вот и укусили, паскуды! Грабиловка!
Санчо умело подыграл возмущенному другу. Рассчитывал на то, что Лавр успокоится, войдет в норму. Он по натуре человек рассудительный: быстро возникает и так же быстро приходит в себя.
— Действительно, грабиловка! Откуда наскребли такие деньжища?
Успокоился. Вопрос прозвучал обычной заинтересованностью делового человека, уверенного в своем высоком рейтинге.
— Федечка отстегнул. Кажется, все карманы вывернул, все заначки достал, рыжий хитрец. Теперь — пустой. Полный финансовый вакуум. Хороший у тебя сын, Лавруша…
Федор Павлович и сам, без подсказки знает — хороший вырос парень. Его мать, подруга молодого вора в законе, тоже была хорошей женщиной, доброй и доверчивой, преданной и самозабвенно любящей.
Не ее ли гены работают в сыне?
— Бедный мальчик.
— Еще какой бедный! — подхватил оруженосец. — Нищий. Церковная мышь. Придется тебе продать квартиру. Иначе… это самое… не выкрутишься.
Лавр посмотрел на непрошеного советчика. Так смотрят на пациента психушки, не способного понять примитивной истины. Ведь городская квартира — не просто обычное жилье, она — взлелеянное в мечтах любовное гнездышко, в котором поселится любимая женщина. Но не говорить же это, не признаваться в любви к Оленьке? Его чувство к Кирсановой — глубоко личное, интимное, вход в которое даже для лучшего друга категорически запрещен.
— Как можно продать квартиру, если она еще не доделана?
Наспех придуманная причина — смехотворно глупа. Не зря Санчо понимающе ухмыльнулся.
— Квартира никогда не бывает доделанной. Это самое… всегда приходится подкрашивать, исправлять… Тогда выдаю запасной вариант. Берешь в руки картонку с надписью на русском и французском: «подайте вору в законе». И — по вагонам метро.
Лавр представил себя в роли нищего попрошайки. Идет по вагону, ковыляя на, якобы, больных ногах, подрагивающей рукой держит картонку, во второй — палка с набалдашником, на голове помятая грязная шляпа. Сострадательные дамочки бросают в картонку червонцы, потрепанные жизнью мужики отворачиваются, сопливые девчонки морщат накрашенные личики.
Умилительная картинка!
— «Бывшему депутату» — более трогательно. Воры, и в законе, и вне его, просить не станут, они берут… Хватит гнать фуфло!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
Посмеиваясь над чудачествами отцова приятеля, Федечка старательно записал и нолики, и единички с инэнами и биками…
— Все?
— Не штормуй, торопыга, споткнешься — башку расшибешь! — Санчо беззлобно осадил говоруна. — Ежели мы с тобой в два часа не представим квитанцию, куковать твоему папаше до завтра. А я понимаю, каково… это самое… отсиживать за решеткой лишние задочасы…
— Сделаю раньше двух…
Мобильник прощально пискнул и умолк. Санчо удовлетворенно представил себе, как Рыжик вдавил до пола педаль газа и помчался переводить деньги. Ему тоже не терпится увидеть Лавра не за решеткой…
Глава 4
Встретились они, освобожденный узник и встречающий его старый друг, без умилительных объятий и благодарных поцелуев. Столкнулись лбами, как выражается Клавдия, «пободались». Лавр поощрительно похлопал друга по плечу, тот ткнул кулаком в грудь.
Вот и вся церемония встречи!
В машине Санчо подробно поведал о событиях последних дней. Естественно, пропустил свои постельные забавы и достижения. Как всегда, рассказ оснащен множеством красочных вкраплений жаргонного толка. «Век свободы не видать», «западло», «суки премерзкие», «пущу под молотки» — самые простые и доступные для прессы и телевидения. Остальные завернуты в такие обертки — не сразу разберешься.
Лавр не перебивал, не комментировал — слушал невнимательно, изредка поглядывая на окна изолятора, откуда доносилась все та же песня о «печальной любимой», ставшая своеобразным гимном СИЗО. Ему почему-то было грустно.
Ностальгия по тюрьме? Смахивает на совсем не смешной анекдот. Человек вырвался на волю, обрел желанную свободу, имеет право гулять без конвоиров, может поехать на дачу, посидеть в театре или в ресторане, и — на тебе! — тоскует по неволе! Парадокс!
Нет, причина грусти — не дурацкая ностальгия! Что-то другое.
В заключении было одновременно и тяжко, и легко.
Длительные беседы со следователем, именно беседы, а не допросы с росписями на каждой странице протокола. Иногда — доверительные, чаще — переходящие в споры. Хоровое пение, которое, казалось, очищает душу, сближает хористов в единое целое. Радость при получении передач. Свидания с Федечкой и с Оленькой. Прогулки по зарешеченному дворику. Все это до отказа заполнило жизнь узника. Страх за судьбу сына как бы отступил на второй план.
И вот этот страх снова возвратился, навалился на него, туманя сознание.
— Почему ты не отдаешь свою любимую команду «Поехали, поехали»? Или…это самое… решил ночевать под стенами любимой тюряги? — недовольно пробурчал Санчо. — Лично мне западло смотреть на окна, закрытые, блин, «намордниками». С души воротит, блевать хочется.
— Погоди немного... Пока не решил — куда ехать? Голова плохо варит. Будто отравился свежим воздухом…
— Сейчас нанюхаешься, — Санчо запустил двигатель, несколько раз нажал на газ. — Ну, что, полегчало?
— Есть немного… Говоришь, пасут? Кто, за чем? Может — показалось?
Оруженосец возмутился. Это кому показалось? Человеку, который когда-то после удачной обработки автобусного лоха обвел вокруг пальца преследующих их ментов? Который мигом вычислил Дюбеля, выстрелившего Лавру в спину и замочил его? Который расколол вонючего Хорька? А кто вывел на чистую воду тифозную вошь — Гамлета?
Распаленный оруженосец перебирал свои подвиги, как верующий католик — четки.
Как там не говори, тюремная решка подействовала на завязавшего узелок авторитета — определенно у него поехала крыша!
— Не штормуй, паря, успокойся… Ладно, проехали, — Лавр положил ладонь на сжавшуюся в кулак руку друга. — Пасут, вот и пусть пасут, надоест — отстанут. Лучше скажи, сколько башлей запросили за мою голову?
Опасный вопрос! Посчитает — мало, возмутится: как же низко меня ценят! Назовешь слишком большую сумму — откуда взяли? Банк ограбили или миллиардера прищучили? Санчо растерянно пожевал толстыми губами. Лавра не обмануть, вон как глядит в лицо, будто ощупывает спрятанные мысли.
— Круто запросили, суки премерзкие — нехотя признался он. — Имеешь полное право гордиться. Гляди, — показал он бумажку с записанной суммой и банковскими реквизитами, — Только не ошибись в нолях. Их там… это самое… как звезд на небе — не сосчитать.
Лавр сосчитал. Не поверил своим глазам. Снял очки, и снова прошелся взглядом по цифрам. Действительно, есть чем гордиться — слишком высоко его ценят.
— Чего?
— Того самого. Который, блин, кусается. Вот и укусили, паскуды! Грабиловка!
Санчо умело подыграл возмущенному другу. Рассчитывал на то, что Лавр успокоится, войдет в норму. Он по натуре человек рассудительный: быстро возникает и так же быстро приходит в себя.
— Действительно, грабиловка! Откуда наскребли такие деньжища?
Успокоился. Вопрос прозвучал обычной заинтересованностью делового человека, уверенного в своем высоком рейтинге.
— Федечка отстегнул. Кажется, все карманы вывернул, все заначки достал, рыжий хитрец. Теперь — пустой. Полный финансовый вакуум. Хороший у тебя сын, Лавруша…
Федор Павлович и сам, без подсказки знает — хороший вырос парень. Его мать, подруга молодого вора в законе, тоже была хорошей женщиной, доброй и доверчивой, преданной и самозабвенно любящей.
Не ее ли гены работают в сыне?
— Бедный мальчик.
— Еще какой бедный! — подхватил оруженосец. — Нищий. Церковная мышь. Придется тебе продать квартиру. Иначе… это самое… не выкрутишься.
Лавр посмотрел на непрошеного советчика. Так смотрят на пациента психушки, не способного понять примитивной истины. Ведь городская квартира — не просто обычное жилье, она — взлелеянное в мечтах любовное гнездышко, в котором поселится любимая женщина. Но не говорить же это, не признаваться в любви к Оленьке? Его чувство к Кирсановой — глубоко личное, интимное, вход в которое даже для лучшего друга категорически запрещен.
— Как можно продать квартиру, если она еще не доделана?
Наспех придуманная причина — смехотворно глупа. Не зря Санчо понимающе ухмыльнулся.
— Квартира никогда не бывает доделанной. Это самое… всегда приходится подкрашивать, исправлять… Тогда выдаю запасной вариант. Берешь в руки картонку с надписью на русском и французском: «подайте вору в законе». И — по вагонам метро.
Лавр представил себя в роли нищего попрошайки. Идет по вагону, ковыляя на, якобы, больных ногах, подрагивающей рукой держит картонку, во второй — палка с набалдашником, на голове помятая грязная шляпа. Сострадательные дамочки бросают в картонку червонцы, потрепанные жизнью мужики отворачиваются, сопливые девчонки морщат накрашенные личики.
Умилительная картинка!
— «Бывшему депутату» — более трогательно. Воры, и в законе, и вне его, просить не станут, они берут… Хватит гнать фуфло!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66