Весь день Эльмо и Винфильд предавались воспоминаниям о женщинах, которых они когда-то любили и потом потеряли. И все трое моих спутников не переставая пили пиво. Я же большую часть времени молчала и наблюдала, как мимо нас проплывает абсолютно ровная пустыня. Она казалась бесконечной и монотонной. Мои товарищи не обделяли меня заботой и вниманием, но я чувствовала себя вне их компании, почти как человек посторонний, вмешивающийся в их сугубо личные дела. Хотя именно я и была первопричиной всего происходящего. Иногда мне хотелось при всем этом присутствовать, но быть для них невидимой; тогда можно было бы услышать, что же они действительно думают о женщинах. То есть, что бы они сказали о женщинах, если бы рядом с ними никакой женщины не было. Мне казалось, что в таком случае раскрылся бы их страх перед женщинами и даже враждебность по отношению к этим созданиям, обладающим над ними властью.
Но возможно, что у них не было ни страха, ни враждебности – женщины просто как-то их удивляли. День я провела в каком-то странном полудремотном состоянии. Я смотрела на пустыню и настраивалась на разговор своих спутников, но в то же время отстранялась от него. Когда стало очень жарко, Эльмо поднял верх машины, а к полудню его пришлось снова опускать из-за очень яркого солнца. Мы ехали по совершенно голой части Нью-Мексико.
Всю свою жизнь, с самого девичества, я всегда представляла себе собственное будущее, как скульптор лепит из глины черты своего творения. Реальные же события всегда вносили свои изменения в эти очертания будущего, созданные моим воображением, правда, не до конца. Какая-то часть такого воображаемого будущего все же оставалась, и я даже могла его опознать.
А сейчас, совершенно неожиданно, меня со всех сторон окружало время, подобное пустыне и небу. Оно было абсолютно плоским; в нем не существовало ни хребтов, ни гор, ни долин. Я вглядывалась в будущее, но ни одной стоящей мысли мне в голову не приходило.
– Мне кажется, я выбрала неверный путь, – сказала я, удивив всех троих. Я и сама удивилась, что стала рассуждать вслух.
– Точно то же самое кажется и мне, – сказал Винфильд. – Я тоже выбрал не тот путь. В моем случае это произошло в Риме, когда я позволил себе попасть в зависимость от этого дорогого немецкого пива. С тех пор все сильно изменилось.
У Джо был немножко усталый вид. Но поймав на себе мой взгляд, он улыбнулся, и улыбка его была по-настоящему дружеской, а не извиняющейся, как это часто случалось в последнее время.
– Тебе не надо было уходить от твоего настоящего ремесла, – сказал он. – То, что ты так долго крутилась со съемочными группами, еще совсем не означает, что ты и в самом деле знаешь, как делаются фильмы.
– Как делаются фильмы на самом-то деле не знает никто, – сказала я. – Я рисовала много-много лет и все равно совершенства не достигла. Просто рисовала вполне прилично. И каждый раз при виде великого произведения я чувствовала себя неумелой дилетанткой.
– Я сказал – ремесло, – настаивал Джо. – Ремесло, а не искусство. Искусство встречается в жизни редко, как любовь. А ремесло – это лояльность, как в хорошем браке. Здесь необходимо только дно – делать все добросовестно. А больше ничего и не нужно. Может, пару раз за всю жизнь человеку и удастся сделать что-нибудь не просто хорошо, а отлично. Но это уже не важно. Необходима именно лояльность, если человек хочет получить от своей профессии что-нибудь действительно стоящее.
– Тяжелые слова, – сказал Эльмо.
– Я не знаю, о чем ты говоришь, – сказала я.
На самом-то деле я Джо вполне понимала. И Джо вроде был прав. Я смутно помнила то чистое удовлетворение, которое я, бывало, ощущала, когда у меня получались хорошие рисунки. Несколько лет подряд это ощущение было для меня главной опорой всей жизни. И – непонятно почему – меня сейчас очень задело, что Джо решил мне об этом напомнить.
– А может, мне надоело себя ограничивать, – сказала я. – Может быть, мне было необходимо попробовать себя еще в чем-нибудь, чтобы не почувствовать таких ограничений.
Джо ничего мне не ответил. Да и вообще все в машине молчали. Я загрустила, и настроение у меня упало. Отчасти это можно было отнести на счет мелькавшей мимо бесконечной, пыльной, бесцветной земли. Как же это я попалась в такую ловушку? От одного вида этой монотонной пустыни мне хотелось разрыдаться, а к тому же я чувствовала себя такой одинокой и безо всякого будущего. Совершенно беспричинно, совершенно неразумно, но я очень разозлилась на Джо. Он был для меня самым давним и самым близким другом. А я чувствовала, что дружбы между нами больше нет. Эта моя глупейшая история с Оуэном отдалила нас друг от друга. Я считала, что Джо не должен был этого допустить. Это было как предательство. И чем дольше молчали мои спутники, тем больше мне хотелось плакать. Но я изо всех сил сдерживалась, потому что прекрасно знала, как скверно реагируют мужчины на женские слезы. Если я заплачу, они, возможно, просто вышвырнут меня из машины в следующем же городке. Во всяком случае, мне хотелось сдержаться и дать волю слезам только тогда, когда я останусь одна.
Все трое моих спутников всегда были по отношению ко мне чрезвычайно внимательны и щедры. А я все равно чувствовала, что они мне не друзья, а враги. Они не понимали того, что нужно было понимать. И рассчитывать на то, что они такими и будут, я не могла. Мне не хватало Оуэна. Он не был ни внимательным, ни щедрым; и он ничегошеньки ни в чем не понимал, но на него я могла положиться – он был самим собой. Те мужчины, на которых я полагалась в чем-то сложном, сами были слишком сложными. И вот теперь, когда им должно было быть абсолютно ясно, что я несчастна и что мне необходимо, чтобы хоть кто-нибудь со мною поговорил, они молчат, как улитки в раковинах. Мы проехали, наверное, миль тридцать, ни никто не произнес ни единого слова.
В конце концов, я больше сдерживаться не могла. Этот унылый ландшафт и эта гнетущая тишина вызвали у меня отчаянное чувство одиночества. И я начала плакать. Все трое мужчин крайне удивились, как я и ожидала. Чтобы заглушить рыдания, я натянула на голову пальто Джо. Немножко поплакав, я почувствовала себя лучше. Я больше не видела ни этой навевающей такую грусть пустыни, ни этого бездонного неба, и мне сразу же стало спокойнее и легче. Я понимала, что мои спутники страдают из-за того, что я могу слышать их бессмысленный разговор и их неловкие высокопарные замечания. Но они страдают, мне от этого только лучше. Пусть страдают! У всех троих, как я считала, жизнь с женщинами не очень-то удалась: слишком уж спокойно они сидят и заново переживают свои ушедшие в прошлое интрижки. Все это они делают как-то лениво. Из-под пальто я так и не вылезла, отчасти потому, что хотела им отомстить, а отчасти потому, что так мне было очень уютно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113