Эйб отнесся ко всему как к само собой разумеющемуся.
– А как насчет Винт-о-Грин? – спросил он, направляясь к выходу.
Я подошел к Питу Свиту, который нервно зажигал сигарету.
– Ну, наконец-то знамениты, – сказал я. – Поздравляю.
– О, мать твою, – сказал Пит. – Уж лучше бы я поехал на трек. – Думаю, это посильнее телевидения, – добавил он довольно меланхолично. Никому никогда не доводилось докапываться до того, что в глубине души Пита таилась грусть, но она там, несомненно, была. Именно грусть заставляла его замедлять шаги и беспрестанно смотреть в пустое пространство. Из-за нее он так скверно играл в карты. Грустный, большой мужчина, против которого не могла устоять ни одна женщина. Однако ему самому нравились женщины малоприметные, на которых он обычно очень быстро женился, чтобы потом так же быстро развестись.
Ко мне подошла Анна и быстро меня чмокнула.
– Правда, он очень милый, когда грустит? – сказала она, обнимая Пита. Она вся сгорала от нетерпения, как будто вот-вот начнет танцевать румбу. Пит обхватил ее своею лапищей, и она уютно разместилась у него под мышкой, как у себя дома. Между этими двумя уже давно был роман; он то прерывался, то возникал вновь, и тянулось все это столько лет, что мы все давно потеряли им счет.
Джилл очень спокойно, с надлежащим вниманием, слушала вопросы, задаваемые ей двумя серьезными студентами. Они каким-то образом сумели просочиться на эту пресс-конференцию. Теперь они изливали наружу то, что так долго вынуждены были держать взаперти. Им было просто необходимо поговорить с кем-нибудь из профессионалов. Пит, Анна и я взирали на эту сцену, как родители, наблюдающие за своей любимой дочерью. Анна испытывала к Джилл очень сильное материнское чувство, а Пит – своеобразное грустно-отеческое. Пит был убежден, что Джилл совершенно не разбирается в мужчинах и поэтому обязательно остановится на самом что ни на есть скверном. Я согласился, что Джилл в мужчинах ничего не смыслит, но не стал спорить о том, когда и как она остановится, особенно – на ком.
Когда оба студента наконец-то ушли, Джилл подошла к нам. Вид у нее был немножко рассеянный. Пит подтолкнул ее к себе под вторую мышку.
– Ты и в самом деле читала Белу Балаша, или как там его? – спросила она у Анны.
Анна расхохоталась.
– Я просто обезьянничала, – призналась она.
На продуваемой ветром улице наша группа распалась. Мы с Джилл остались на тротуаре и стали наблюдать, как по Пятой авеню течет желтая река такси.
– Не очень-то похоже на Малибу, да? – сказала Джилл, подняв глаза на зеленоватые башни отеля. Недалеко от нас помешивал угли торговец сухими солеными кренделями, и от его жаровни вздымался дым. До нас доносился запах хлеба. По тротуарам двигались представители манхэттенского племени; от их дыхания было столько же пара, сколько дыма бывает от древесного угля. Прошли и представительницы этого племени; те, что помоложе, были высокими, элегантными и безмятежными; старые же были скрюченными и приземистыми.
– Я так сказала потому, что это начиналось на Малибу, – сказала Джилл. – Первые десять страниц сценария я написала, сидя на полу. А Пит и Анна в это время коптили котелок. Я не представляла себе, что именно тут все и кончится.
Стрижка у Джилл была короткая, тем не менее ветер все равно умудрился растрепать ее волосы так, что они оказались в очень соблазнительном беспорядке. Щеки у Джилл теперь порозовели, и она уже не выглядела рассеянной. Она была воплощением жизни – женщина, которая упивается всей полнотой момента.
– Никто не может увидеть конца, когда все только начинается, – сказал я. – Даже я.
– Дерьмо, – сказала Джилл. Локтем она оттолкнула меня с края тротуара. – Мне бы следовало знать, что ты обязательно прокаркаешь какое-нибудь изречение еще до того, как мы перейдем улицу.
ГЛАВА 9
Джилл расчесывала волосы, когда я небрежно положил на ее туалетный столик футляр с украшением. Нам через пять минут надо было уходить, но я именно так все и задумал.
– Ого! – сказала Джилл. На ней было белое платье, прикрывавшее только одно плечо – для Джилл такой фасон был необычайно смелым.
Когда Джилл увидела сверкающий сапфир, она подняла его и прижала к груди. Потом вздохнула и благодарно взглянула на меня.
– Мы поговорим об этом позже, – сказала Джилл и надела украшение.
– Тебе бы надо было быть метрдотелем, – заявила Марта, увидев меня в смокинге.
Мне подумалось, что она начала ко мне как-то привыкать. За всю поездку в Центр Линкольна никто не проронил ни слова. Мы с Джилл раньше могли разговаривать в абсолютно любых ситуациях, но оказалось, что в лимузинах нам говорить не о чем.
Когда мы входили в Центр Линкольна, направляясь к выстроившимся в ряд фотографам, Марта сделала очень профессиональный жест. Она вдруг взяла мою руку, соединила со своей и чуть-чуть отвела меня в сторону. Неизвестно откуда появился Эйб, одетый в темно-лиловый смокинг. Эйб взял Джилл за руку. Честно говоря, я несколько удивился, что иду, взявшись за руки с Мартой, но раздражения это у меня не вызывало. Реклама есть реклама. Мы с Мартой прошли сквозь строй фотографов и, никем не замеченные, направились в большой, покрытый красным ковром, вестибюль.
Как только мы вошли в зал, Марта тотчас же отпустила мою руку. Она увидела в другом конце зала Паулину Каель и ринулась к ней, как выпущенная из лука стрела. А я сразу же заметил Мейора Линдея и Энди Ворхола, которые как привидения стояли возле драпировок. Как и у многих людей моего сорта, аппетит на знаменитостей у меня никогда не пропадает, хотя мое пристрастие к ним сводится только к тому, что я люблю на них смотреть. Но стоит с ними заговорить, как все фантазии обычно исчезают.
Перед моим взором разворачивался парад знаменитостей, а потому я проворно скользнул в уголок. Даже те немногие, кто мог меня знать, и не подумали бы, что это я и есть, если бы увидели меня так далеко от моего логова. И если бы я подсуетился и предстал перед их очами, это бы вызвало легкий шок, как выбоина на шоссе, и ничего более.
У перил стоял Джилли Легендре. Он был похож на дирижабль «Славный год», который покрасили в черный цвет и спустили на землю. На ступеньках, ведущих на балкон, расположился Бо Бриммер. Бо был гением по части нахождения ступенек. Поскольку для того, чтобы выглядеть как все люди с нормальным ростом, Бо требовалось взбираться на ступеньки, то согнать его с них бывало невозможно. На Бо был галстук-бант. Они с Джилли слушали какого-то невысокого малого. Это не мог быть никто другой, кроме как Жан Жоре-Малле, прославленный французский документалист. Жоре-Малле только что вернулся из тропических лесов и привез еще один из своих знаменитых документальных фильмов. На лицах Бо и Джилли было отсутствующее выражение, которое бывает у людей, вынужденных выслушивать монолог только потому, что человек, произносящий его, слишком знаменит, чтобы его можно было игнорировать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
– А как насчет Винт-о-Грин? – спросил он, направляясь к выходу.
Я подошел к Питу Свиту, который нервно зажигал сигарету.
– Ну, наконец-то знамениты, – сказал я. – Поздравляю.
– О, мать твою, – сказал Пит. – Уж лучше бы я поехал на трек. – Думаю, это посильнее телевидения, – добавил он довольно меланхолично. Никому никогда не доводилось докапываться до того, что в глубине души Пита таилась грусть, но она там, несомненно, была. Именно грусть заставляла его замедлять шаги и беспрестанно смотреть в пустое пространство. Из-за нее он так скверно играл в карты. Грустный, большой мужчина, против которого не могла устоять ни одна женщина. Однако ему самому нравились женщины малоприметные, на которых он обычно очень быстро женился, чтобы потом так же быстро развестись.
Ко мне подошла Анна и быстро меня чмокнула.
– Правда, он очень милый, когда грустит? – сказала она, обнимая Пита. Она вся сгорала от нетерпения, как будто вот-вот начнет танцевать румбу. Пит обхватил ее своею лапищей, и она уютно разместилась у него под мышкой, как у себя дома. Между этими двумя уже давно был роман; он то прерывался, то возникал вновь, и тянулось все это столько лет, что мы все давно потеряли им счет.
Джилл очень спокойно, с надлежащим вниманием, слушала вопросы, задаваемые ей двумя серьезными студентами. Они каким-то образом сумели просочиться на эту пресс-конференцию. Теперь они изливали наружу то, что так долго вынуждены были держать взаперти. Им было просто необходимо поговорить с кем-нибудь из профессионалов. Пит, Анна и я взирали на эту сцену, как родители, наблюдающие за своей любимой дочерью. Анна испытывала к Джилл очень сильное материнское чувство, а Пит – своеобразное грустно-отеческое. Пит был убежден, что Джилл совершенно не разбирается в мужчинах и поэтому обязательно остановится на самом что ни на есть скверном. Я согласился, что Джилл в мужчинах ничего не смыслит, но не стал спорить о том, когда и как она остановится, особенно – на ком.
Когда оба студента наконец-то ушли, Джилл подошла к нам. Вид у нее был немножко рассеянный. Пит подтолкнул ее к себе под вторую мышку.
– Ты и в самом деле читала Белу Балаша, или как там его? – спросила она у Анны.
Анна расхохоталась.
– Я просто обезьянничала, – призналась она.
На продуваемой ветром улице наша группа распалась. Мы с Джилл остались на тротуаре и стали наблюдать, как по Пятой авеню течет желтая река такси.
– Не очень-то похоже на Малибу, да? – сказала Джилл, подняв глаза на зеленоватые башни отеля. Недалеко от нас помешивал угли торговец сухими солеными кренделями, и от его жаровни вздымался дым. До нас доносился запах хлеба. По тротуарам двигались представители манхэттенского племени; от их дыхания было столько же пара, сколько дыма бывает от древесного угля. Прошли и представительницы этого племени; те, что помоложе, были высокими, элегантными и безмятежными; старые же были скрюченными и приземистыми.
– Я так сказала потому, что это начиналось на Малибу, – сказала Джилл. – Первые десять страниц сценария я написала, сидя на полу. А Пит и Анна в это время коптили котелок. Я не представляла себе, что именно тут все и кончится.
Стрижка у Джилл была короткая, тем не менее ветер все равно умудрился растрепать ее волосы так, что они оказались в очень соблазнительном беспорядке. Щеки у Джилл теперь порозовели, и она уже не выглядела рассеянной. Она была воплощением жизни – женщина, которая упивается всей полнотой момента.
– Никто не может увидеть конца, когда все только начинается, – сказал я. – Даже я.
– Дерьмо, – сказала Джилл. Локтем она оттолкнула меня с края тротуара. – Мне бы следовало знать, что ты обязательно прокаркаешь какое-нибудь изречение еще до того, как мы перейдем улицу.
ГЛАВА 9
Джилл расчесывала волосы, когда я небрежно положил на ее туалетный столик футляр с украшением. Нам через пять минут надо было уходить, но я именно так все и задумал.
– Ого! – сказала Джилл. На ней было белое платье, прикрывавшее только одно плечо – для Джилл такой фасон был необычайно смелым.
Когда Джилл увидела сверкающий сапфир, она подняла его и прижала к груди. Потом вздохнула и благодарно взглянула на меня.
– Мы поговорим об этом позже, – сказала Джилл и надела украшение.
– Тебе бы надо было быть метрдотелем, – заявила Марта, увидев меня в смокинге.
Мне подумалось, что она начала ко мне как-то привыкать. За всю поездку в Центр Линкольна никто не проронил ни слова. Мы с Джилл раньше могли разговаривать в абсолютно любых ситуациях, но оказалось, что в лимузинах нам говорить не о чем.
Когда мы входили в Центр Линкольна, направляясь к выстроившимся в ряд фотографам, Марта сделала очень профессиональный жест. Она вдруг взяла мою руку, соединила со своей и чуть-чуть отвела меня в сторону. Неизвестно откуда появился Эйб, одетый в темно-лиловый смокинг. Эйб взял Джилл за руку. Честно говоря, я несколько удивился, что иду, взявшись за руки с Мартой, но раздражения это у меня не вызывало. Реклама есть реклама. Мы с Мартой прошли сквозь строй фотографов и, никем не замеченные, направились в большой, покрытый красным ковром, вестибюль.
Как только мы вошли в зал, Марта тотчас же отпустила мою руку. Она увидела в другом конце зала Паулину Каель и ринулась к ней, как выпущенная из лука стрела. А я сразу же заметил Мейора Линдея и Энди Ворхола, которые как привидения стояли возле драпировок. Как и у многих людей моего сорта, аппетит на знаменитостей у меня никогда не пропадает, хотя мое пристрастие к ним сводится только к тому, что я люблю на них смотреть. Но стоит с ними заговорить, как все фантазии обычно исчезают.
Перед моим взором разворачивался парад знаменитостей, а потому я проворно скользнул в уголок. Даже те немногие, кто мог меня знать, и не подумали бы, что это я и есть, если бы увидели меня так далеко от моего логова. И если бы я подсуетился и предстал перед их очами, это бы вызвало легкий шок, как выбоина на шоссе, и ничего более.
У перил стоял Джилли Легендре. Он был похож на дирижабль «Славный год», который покрасили в черный цвет и спустили на землю. На ступеньках, ведущих на балкон, расположился Бо Бриммер. Бо был гением по части нахождения ступенек. Поскольку для того, чтобы выглядеть как все люди с нормальным ростом, Бо требовалось взбираться на ступеньки, то согнать его с них бывало невозможно. На Бо был галстук-бант. Они с Джилли слушали какого-то невысокого малого. Это не мог быть никто другой, кроме как Жан Жоре-Малле, прославленный французский документалист. Жоре-Малле только что вернулся из тропических лесов и привез еще один из своих знаменитых документальных фильмов. На лицах Бо и Джилли было отсутствующее выражение, которое бывает у людей, вынужденных выслушивать монолог только потому, что человек, произносящий его, слишком знаменит, чтобы его можно было игнорировать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113