Лично я никого из них просто на дух не выносил. А хуже всех был старый Хенлей Баудитч, оператор фильма «Так поступают женщины».
На следующее утро после вручения «Оскаров» Джилл, проснувшись, сразу начала о нем убиваться. Этот фильм завоевал три «Оскара», что более чем удовлетворило бы большинство нормальных людей. Но, разумеется, старина Хенлей никакого «Оскара» не получил, а потому Джилл была очень недовольна.
– Он слишком стар, – твердила Джилл. – Другого шанса у него уже не будет. Ему должны были вручить «Оскара». Боже мой, ты только подумай о всех тех картинах, которые он создал!
Лично я не смог бы назвать и двух фильмов, сделанных Хенлеем Баудитчем, если бы даже того хотелось моей заднице. Но, разумеется, Джилл помнила по меньшей мере десятка три его фильмов. Она сидела в постели и не переставая говорила о свершившейся несправедливости.
– «Оскар» был ему необходим! – стенала Джилл. – Мне он был абсолютно не нужен, мне один уже дали. А мне вручили награду за сценарий. Боже правый. Но ведь я-то – не сценарист!
– Может, перестанешь, черт возьми, трепыхаться? – сказал я. – Хенлей не получил «Оскара», потому что ничегошеньки собой не представляет – настоящая серость. И всегда был только таким. Иначе он бы уже давно своего «Оскара» получил бы. Ему следовало быть там, откуда вышел я, – и делать демонстрационные ролики о тракторах фирмы Мессей – Херрис. Джилл замолчала и взглянула на меня.
– По-моему, ты вполне можешь повесить Хенлея Баудитча и Джо Перси на одной бельевой веревке, – изрек я. – А в придачу к ним еще семь или восемь им подобных. Никто из них никогда ни на что способен не был.
Лицо Джилл побагровело.
– Тебе ли говорить мне о создании фильмов? – рассердилась Джилл. – Ты, насколько я помню, действительно продавал тракторы всего каких-то три года назад. Как это тебе удалось стать знатоком кинематографа так быстро?
– Я не такой уж знаток, – сказал я. – Я только знаю, как отличить наемного поденщика-киношника, если он мне попадется на глаза.
Джилл покраснела еще больше.
– Хенлей Баудитч – не наемный поденщик, – выпалила она. – Ты обязан извиниться.
Джилл слезла с постели, схватила свое выходное платье и выходные туфли и, в ожидании моего извинения, держала все это в руках. Я же не произнес ни слова. Джилл прекрасно знала мое отношение ко всяким там извинениям. Увидев, что я и не собираюсь ничего говорить, Джилл резко сорвала с себя ночную рубашку, стремительно натянула выходное платье и, скомкав рубашку, сунула ее к себе в сумочку. После этого она оглядела комнату с таким видом, словно желала забрать с собой все свои вещи. Но этого она, разумеется, не сделала и направилась к двери, не удостоив меня даже беглым взглядом.
– Не забудь про своего «Оскара», – произнес я. – Ужасно жаль, что он не может тебя трахнуть.
Джилл схватила статуэтку «Оскара» со стола и швырнула ею в меня, но не попала. «Оскар» стукнулся об стенку ядрах в трех от постели. Джилл была настолько взбешена, что просто не могла говорить. И она выскочила из комнаты, а из сумочки торчала ее ночная рубашка.
Сознаюсь, что язык у меня скверный. Я всегда перехожу все границы. Просто мне никогда не удается почувствовать, где надо остановиться, как это умеет делать большинство нормальных людей.
Все и впрямь удивились, что Джилл и Пит Свит получили «Оскара» за сценарий. Тул Петерс, один из наиболее ловких сценаристов Голливуда, буквально написал в штаны от изумления. Ведь именно он, из дружеских чувств к Питу, сам внес поправки в этот сценарий. Но это было много-много лет тому назад, когда Тул еще не был таким говнюком, и у него еще не было ни славы, ни кучи денег. Сделанная Тулом адаптация «Мамочка пела басом» выдвигалась на «Оскара» по другой категории сценариев, по и она премии не получила. Лично меня это устраивало. Тул был одним из самых больших мерзавцев во всем Голливуде. Не лучше был и его гнусный замшевый пиджак. Тул считал, что все знает. Он трахался с некоей девицей по имени Рейвен Декстер, такой же мерзавкой, как и он сам. Когда-то она работала для «Нью-Йоркера», а потому тоже все знала. На вручение «Оскаров» она явилась в платье индианки, поскольку они с Тулом старались помочь Марлону Брандо пробудить у общественности интерес к плачевному положению американских индейцев. Рейвен все взывала и била в барабан, но единственное, к чему ей удалось пробудить интерес, так это к тому, чтобы залезть к ней под юбку.
Я поднялся с постели и подошел к окну как раз вовремя, чтобы увидеть, как Джилл выходит из моего дома и начинает подниматься по Сансет. Казалось, ночная рубашка вот-вот вывалится из ее сумочки. Пока я следил за удалявшейся Джилл, зазвонил телефон. Естественно, это была Лулу.
– Как успехи? – спросила она. – Или я выбрала для звонка неподходящее время? Спорю, она еще тут.
– Нету, – сказал я.
– Как прикажешь это понимать?
– Нету ее тут, и никаких успехов тоже нет.
– Ты медлительный сукин сын, – сказала Лулу. – Я хочу знать, проклятый ты идиот, почему ты для меня ничего не сделал. Когда же ты намереваешься замолвить обо мне словечко!
Как-то я брякнул Лулу, что, возможно, поговорю с Джилл, чтобы она использовала Лулу в своих фильмах, но не стал утруждать себя такой просьбой. И не счел нужным сообщать об этом Лулу.
– Послушай, Оуэн. Ты ведь еще не стал важной персоной, типа этого мерзавца Ирвинга Тальберга, – сказала Лулу. – Ведь то, что твоя подружка получила какой-то мелкий приз, еще вовсе не означает, что ты завладел Голливудом. Я сама могу достать для нее прямо сейчас хорошенький контракт. А в нем может оказаться работа и для тебя. Но если ты будешь дальше тянуть резину, я уж тогда просто не знаю. Сам понимаешь, такие вещи текут. И могут испариться.
Я дал ей возможность излить свое негодование. Когда Лулу наконец швырнула трубку, я тоже положил свою на рычаг. Но в ту самую минуту, как я снял с рычага руку, телефон зазвонил снова. На сей раз звонил Мондшием.
– Доброе утро, мистер Мондшием, – сказал я. – Спорю, сегодня вы чувствуете себя превосходно.
– У меня печень не очень-то здорова, – ответил он в своей обычной ворчливой манере. Голос его напоминал рычание больного бульдога. – Не знаю, наверное, ее укусила какая-нибудь крыса, – добавил Мондшием. – Проклятая печенка! Можно сказать пару слов моей дорогой девочке?
– Мистер Мондшием, она только что ушла, – сказал я. – Вы ее чуть-чуть не застали. Она как раз вышла в дверь.
– Сынуля, крыса укусила меня за печень, а не за ухо, – выдавил из себя Мондшием. – Разве мне надо твердить одно и то же целых три раза? Она ушла, она ушла! Где же такая славная девочка, как моя милочка, может быть в столь раннее утро?
– Да она бегает, – пояснил я. – Бегает трусцой. Любит быть в хорошей форме.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
На следующее утро после вручения «Оскаров» Джилл, проснувшись, сразу начала о нем убиваться. Этот фильм завоевал три «Оскара», что более чем удовлетворило бы большинство нормальных людей. Но, разумеется, старина Хенлей никакого «Оскара» не получил, а потому Джилл была очень недовольна.
– Он слишком стар, – твердила Джилл. – Другого шанса у него уже не будет. Ему должны были вручить «Оскара». Боже мой, ты только подумай о всех тех картинах, которые он создал!
Лично я не смог бы назвать и двух фильмов, сделанных Хенлеем Баудитчем, если бы даже того хотелось моей заднице. Но, разумеется, Джилл помнила по меньшей мере десятка три его фильмов. Она сидела в постели и не переставая говорила о свершившейся несправедливости.
– «Оскар» был ему необходим! – стенала Джилл. – Мне он был абсолютно не нужен, мне один уже дали. А мне вручили награду за сценарий. Боже правый. Но ведь я-то – не сценарист!
– Может, перестанешь, черт возьми, трепыхаться? – сказал я. – Хенлей не получил «Оскара», потому что ничегошеньки собой не представляет – настоящая серость. И всегда был только таким. Иначе он бы уже давно своего «Оскара» получил бы. Ему следовало быть там, откуда вышел я, – и делать демонстрационные ролики о тракторах фирмы Мессей – Херрис. Джилл замолчала и взглянула на меня.
– По-моему, ты вполне можешь повесить Хенлея Баудитча и Джо Перси на одной бельевой веревке, – изрек я. – А в придачу к ним еще семь или восемь им подобных. Никто из них никогда ни на что способен не был.
Лицо Джилл побагровело.
– Тебе ли говорить мне о создании фильмов? – рассердилась Джилл. – Ты, насколько я помню, действительно продавал тракторы всего каких-то три года назад. Как это тебе удалось стать знатоком кинематографа так быстро?
– Я не такой уж знаток, – сказал я. – Я только знаю, как отличить наемного поденщика-киношника, если он мне попадется на глаза.
Джилл покраснела еще больше.
– Хенлей Баудитч – не наемный поденщик, – выпалила она. – Ты обязан извиниться.
Джилл слезла с постели, схватила свое выходное платье и выходные туфли и, в ожидании моего извинения, держала все это в руках. Я же не произнес ни слова. Джилл прекрасно знала мое отношение ко всяким там извинениям. Увидев, что я и не собираюсь ничего говорить, Джилл резко сорвала с себя ночную рубашку, стремительно натянула выходное платье и, скомкав рубашку, сунула ее к себе в сумочку. После этого она оглядела комнату с таким видом, словно желала забрать с собой все свои вещи. Но этого она, разумеется, не сделала и направилась к двери, не удостоив меня даже беглым взглядом.
– Не забудь про своего «Оскара», – произнес я. – Ужасно жаль, что он не может тебя трахнуть.
Джилл схватила статуэтку «Оскара» со стола и швырнула ею в меня, но не попала. «Оскар» стукнулся об стенку ядрах в трех от постели. Джилл была настолько взбешена, что просто не могла говорить. И она выскочила из комнаты, а из сумочки торчала ее ночная рубашка.
Сознаюсь, что язык у меня скверный. Я всегда перехожу все границы. Просто мне никогда не удается почувствовать, где надо остановиться, как это умеет делать большинство нормальных людей.
Все и впрямь удивились, что Джилл и Пит Свит получили «Оскара» за сценарий. Тул Петерс, один из наиболее ловких сценаристов Голливуда, буквально написал в штаны от изумления. Ведь именно он, из дружеских чувств к Питу, сам внес поправки в этот сценарий. Но это было много-много лет тому назад, когда Тул еще не был таким говнюком, и у него еще не было ни славы, ни кучи денег. Сделанная Тулом адаптация «Мамочка пела басом» выдвигалась на «Оскара» по другой категории сценариев, по и она премии не получила. Лично меня это устраивало. Тул был одним из самых больших мерзавцев во всем Голливуде. Не лучше был и его гнусный замшевый пиджак. Тул считал, что все знает. Он трахался с некоей девицей по имени Рейвен Декстер, такой же мерзавкой, как и он сам. Когда-то она работала для «Нью-Йоркера», а потому тоже все знала. На вручение «Оскаров» она явилась в платье индианки, поскольку они с Тулом старались помочь Марлону Брандо пробудить у общественности интерес к плачевному положению американских индейцев. Рейвен все взывала и била в барабан, но единственное, к чему ей удалось пробудить интерес, так это к тому, чтобы залезть к ней под юбку.
Я поднялся с постели и подошел к окну как раз вовремя, чтобы увидеть, как Джилл выходит из моего дома и начинает подниматься по Сансет. Казалось, ночная рубашка вот-вот вывалится из ее сумочки. Пока я следил за удалявшейся Джилл, зазвонил телефон. Естественно, это была Лулу.
– Как успехи? – спросила она. – Или я выбрала для звонка неподходящее время? Спорю, она еще тут.
– Нету, – сказал я.
– Как прикажешь это понимать?
– Нету ее тут, и никаких успехов тоже нет.
– Ты медлительный сукин сын, – сказала Лулу. – Я хочу знать, проклятый ты идиот, почему ты для меня ничего не сделал. Когда же ты намереваешься замолвить обо мне словечко!
Как-то я брякнул Лулу, что, возможно, поговорю с Джилл, чтобы она использовала Лулу в своих фильмах, но не стал утруждать себя такой просьбой. И не счел нужным сообщать об этом Лулу.
– Послушай, Оуэн. Ты ведь еще не стал важной персоной, типа этого мерзавца Ирвинга Тальберга, – сказала Лулу. – Ведь то, что твоя подружка получила какой-то мелкий приз, еще вовсе не означает, что ты завладел Голливудом. Я сама могу достать для нее прямо сейчас хорошенький контракт. А в нем может оказаться работа и для тебя. Но если ты будешь дальше тянуть резину, я уж тогда просто не знаю. Сам понимаешь, такие вещи текут. И могут испариться.
Я дал ей возможность излить свое негодование. Когда Лулу наконец швырнула трубку, я тоже положил свою на рычаг. Но в ту самую минуту, как я снял с рычага руку, телефон зазвонил снова. На сей раз звонил Мондшием.
– Доброе утро, мистер Мондшием, – сказал я. – Спорю, сегодня вы чувствуете себя превосходно.
– У меня печень не очень-то здорова, – ответил он в своей обычной ворчливой манере. Голос его напоминал рычание больного бульдога. – Не знаю, наверное, ее укусила какая-нибудь крыса, – добавил Мондшием. – Проклятая печенка! Можно сказать пару слов моей дорогой девочке?
– Мистер Мондшием, она только что ушла, – сказал я. – Вы ее чуть-чуть не застали. Она как раз вышла в дверь.
– Сынуля, крыса укусила меня за печень, а не за ухо, – выдавил из себя Мондшием. – Разве мне надо твердить одно и то же целых три раза? Она ушла, она ушла! Где же такая славная девочка, как моя милочка, может быть в столь раннее утро?
– Да она бегает, – пояснил я. – Бегает трусцой. Любит быть в хорошей форме.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113