Но и этого тоже не понадобилось.
Женщина сказала.
– Ну-ка, все шаг назад! Не хватать того, что этот дурак Кэрол быть гигант против этого доходяги, так тут еще вас пять-шесть дружков, все разделить с ним позор и идти обратно на ферму со славным рассказом, как убивать детей.
+Я держать доходягу за руки,– сказать им,– а гигант Референт бить его в лицо, когда он не возвращать удар+. А ты сказать: +Я держать его за ноги, мне тоже дать славу+. А громадина Референт сказать. +Я не мог иметь его на пути, мои дружки прижать его, и я с помощью всех шестерых победить его+.
– Ну, Сара,– жалобно сказал Референт,– я же сказать грамотею, чтобы он бить первый.
– И ты не бояться мощного удара его тощих рук, тупоголовый Референт? Иди.
Оставь его идти, куда он хотеть, и вы, остальные, ползти по домам, если в этих домах еще хорошо встретить вас. Вам лучше надеяться, чтобы этот день был забыт. А он может не быть забыт, потому что я громко и далеко говорить об этом, если заставите меня еще сердиться, чем я сердиться сейчас.
Они молча пошли обратно, опустив головы и не оглядываясь. Джиндибел посмотрел им вслед, потом взглянул на женщину Она была в брюках и блузе, на ногах грубая обувь. Лицо ее было мокрым от пота, она тяжело дышала. У нее был широкий нос, тяжелые груди (насколько Джиндибел мог разглядеть под свободной блузой) и мускулистые голые руки. Ясно, что хэмиш-женщины работали в поле вместе с мужьями Она сурово посмотрела на него, подбоченившись.
– Ну, грамотей, зачем тут бегать? Иди в место грамотеев. Ты бояться? Я проводить тебя.
Джиндибел ощущал запах пота от давно не стиранной одежды, но в данных обстоятельствах было крайне невежливо показать какое-либо отвращение.
– Спасибо, мисс Сара…
– Имя – Нови,– сказала она сердито.– Сара Нови. Ты можешь говорить Нови.
Больше ничего не надо.
– Я благодарю тебя, Нови. Ты мне очень помогла. Рад буду, если ты проводишь меня, но не из-за моего страха, а ради приятной компании с тобой.– И он изящно поклонился, как кланялся молодым женщинам университета.
Нови покраснела, неуверенно глядя на него, и попыталась имитировать его поклон.
– Удовольствие быть мне,– сказала она, как бы подбирая слова для точного выражения и придавая ему оттенок вежливой изысканности.
Они пошли вместе. Джиндибел знал, что каждый медленный шаг заставляет его все более непростительно опаздывать на собрание Совета, но теперь он имел возможность подумать о значении того, что произошло, и он почувствовал холодное удовлетворение от того, что позволяет себе опоздать еще больше.
Впереди показались университетские здания. Сара Нови остановилась и недоуменно сказала:
– Мастер грамотей!
Джиндибел отметил, что приближаясь к месту, которое она называла +местом грамотеев+, она стала более вежливой. Ему хотелось сказать: +Ты обращаешься к доходяге+, но он не хотел смущать ее.
– Да, Нови?
– В месте грамотеев быть очень красиво и богато?
– Так… мило,– сдержанно ответил Оратор.
– Я однажды видеть во сне, что я в месте… и я быть грамотеем.
– Когда-нибудь,– вежливо сказал Джиндибел,– я покажу тебе его.
Ее взгляд явно свидетельствовал о том, что она не приняла эти слова за простую вежливость.
– Я могу писать,– сказала она – Я учиться у учителя. Если я написать тебе письмо,– она пыталась сказать это небрежно,– как надписать его, чтобы оно дойти до тебя?
– Напиши. +Спикер-Хауз, квартира 27+ и оно придет ко мне. А теперь я должен идти, Нови.
Он еще раз поклонился, и она опять имитировала это действие. Они направились в разные стороны, и Джиндибел быстро выкинул ее из головы. Он стал думать о заседании Совета и, особенно, об Ораторе Деларме. И мысли его не были нежными.
ФЕРМЕРША
Ораторы сидели за столом, застывшие под своими ментальными щитами. Словно все они сговорились спрятать свои мысли, чтобы избежать непоправимого оскорбления Первого Оратора после его заявления относительно Тревиза. Они исподтишка поглядывали на Деларме, и это выдавало многое. Она была больше всех известна своей непочтительностью – даже Джиндибел, и тот больше обращал внимание на обычаи.
Деларме чувствовала эти взгляды и знала, что у нее нет другого выбора, кроме как выступить против. В сущности, она не хотела искать выхода. За всю историю Второго Основания ни одного Первого Оратора не обвиняли в неправильном анализе (за этим выражением, которое она употребила как прикрытие, скрывалось невысказанное +некомпетентность+). Теперь такое обвинение стало возможным, и она его обязательно выскажет.
– Первый Оратор,– сказала она мягко, ее тонкие бесцветные губы стали еще более незаметными на бледном лице, – Вы сами сказали, что не имеете обоснования вашего мнения, что психоисторическая математика ничего не показала. И вы просите нас основывать ключевое решение на мистических ощущениях?
Первый Оратор поднял глаза. Его лоб сморщился. Он ощущал всеобщий щит Совета. Он знал, что это значит и холодно заявил:
– Я не скрываю нехватку очевидности. Я не представляю вам никакой фальши. Я лишь предложил вам сильное интуитивное ощущение Первого Оратора, человека с многолетним опытом, потратившего всю свою сознательную жизнь на тщательный анализ Плана Селдона. – Он огляделся вокруг с суровой горделивостью, которую редко показывал, и ментальные щиты стали один за другим смягчаться и падать. Щит Деларме, когда Шандисс повернулся и взглянул на нее, упал последним.
Она сказала с обезоруживающей искренностью, заполнившей ее мозг.
– Конечно, я принимаю ваше утверждение, Первый Оратор. Тем не менее, я думаю, вы, возможно, захотите пересмотреть его. Что вы думаете о нем теперь, уже устыдившись того, что опирались на интуицию? Не захотите ли вы, чтобы ваши замечания были вычеркнуты из записи – если, по вашему суждению, они должны быть.
– Какие замечания должны быть вычеркнуты из записи?
Все глаза одновременно повернулись на звук голоса Джиндибела. Если бы их щиты не были подняты перед решающим моментом, они знали бы о его приближении раньше, чем он оказался в дверях.
– Все щиты были подняты минуту назад. Никто не знал, что я вхожу? – ядовито спросил Джиндибел. – Какое же банальное заседание Совета у нас здесь! И никто не опасался моего появления? Или все были абсолютно уверены, что я приду позже?
Эта вспышка была вопиющим насилием над всеми традициями. Опоздание Джиндибела было уже само по себе достаточно вызывающим, он вошел без разрешения – это было еще хуже, и заговорил раньше, чем Первый Оратор признал его присутствие – а эго было уже из ряда вон выходящим.
Первый Оратор повернулся к нему. Все остальное было отложено: вопрос о достойном поведении стал главным.
– Оратор Джиндибел,– спокойно сказал он,– вы опоздали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106
Женщина сказала.
– Ну-ка, все шаг назад! Не хватать того, что этот дурак Кэрол быть гигант против этого доходяги, так тут еще вас пять-шесть дружков, все разделить с ним позор и идти обратно на ферму со славным рассказом, как убивать детей.
+Я держать доходягу за руки,– сказать им,– а гигант Референт бить его в лицо, когда он не возвращать удар+. А ты сказать: +Я держать его за ноги, мне тоже дать славу+. А громадина Референт сказать. +Я не мог иметь его на пути, мои дружки прижать его, и я с помощью всех шестерых победить его+.
– Ну, Сара,– жалобно сказал Референт,– я же сказать грамотею, чтобы он бить первый.
– И ты не бояться мощного удара его тощих рук, тупоголовый Референт? Иди.
Оставь его идти, куда он хотеть, и вы, остальные, ползти по домам, если в этих домах еще хорошо встретить вас. Вам лучше надеяться, чтобы этот день был забыт. А он может не быть забыт, потому что я громко и далеко говорить об этом, если заставите меня еще сердиться, чем я сердиться сейчас.
Они молча пошли обратно, опустив головы и не оглядываясь. Джиндибел посмотрел им вслед, потом взглянул на женщину Она была в брюках и блузе, на ногах грубая обувь. Лицо ее было мокрым от пота, она тяжело дышала. У нее был широкий нос, тяжелые груди (насколько Джиндибел мог разглядеть под свободной блузой) и мускулистые голые руки. Ясно, что хэмиш-женщины работали в поле вместе с мужьями Она сурово посмотрела на него, подбоченившись.
– Ну, грамотей, зачем тут бегать? Иди в место грамотеев. Ты бояться? Я проводить тебя.
Джиндибел ощущал запах пота от давно не стиранной одежды, но в данных обстоятельствах было крайне невежливо показать какое-либо отвращение.
– Спасибо, мисс Сара…
– Имя – Нови,– сказала она сердито.– Сара Нови. Ты можешь говорить Нови.
Больше ничего не надо.
– Я благодарю тебя, Нови. Ты мне очень помогла. Рад буду, если ты проводишь меня, но не из-за моего страха, а ради приятной компании с тобой.– И он изящно поклонился, как кланялся молодым женщинам университета.
Нови покраснела, неуверенно глядя на него, и попыталась имитировать его поклон.
– Удовольствие быть мне,– сказала она, как бы подбирая слова для точного выражения и придавая ему оттенок вежливой изысканности.
Они пошли вместе. Джиндибел знал, что каждый медленный шаг заставляет его все более непростительно опаздывать на собрание Совета, но теперь он имел возможность подумать о значении того, что произошло, и он почувствовал холодное удовлетворение от того, что позволяет себе опоздать еще больше.
Впереди показались университетские здания. Сара Нови остановилась и недоуменно сказала:
– Мастер грамотей!
Джиндибел отметил, что приближаясь к месту, которое она называла +местом грамотеев+, она стала более вежливой. Ему хотелось сказать: +Ты обращаешься к доходяге+, но он не хотел смущать ее.
– Да, Нови?
– В месте грамотеев быть очень красиво и богато?
– Так… мило,– сдержанно ответил Оратор.
– Я однажды видеть во сне, что я в месте… и я быть грамотеем.
– Когда-нибудь,– вежливо сказал Джиндибел,– я покажу тебе его.
Ее взгляд явно свидетельствовал о том, что она не приняла эти слова за простую вежливость.
– Я могу писать,– сказала она – Я учиться у учителя. Если я написать тебе письмо,– она пыталась сказать это небрежно,– как надписать его, чтобы оно дойти до тебя?
– Напиши. +Спикер-Хауз, квартира 27+ и оно придет ко мне. А теперь я должен идти, Нови.
Он еще раз поклонился, и она опять имитировала это действие. Они направились в разные стороны, и Джиндибел быстро выкинул ее из головы. Он стал думать о заседании Совета и, особенно, об Ораторе Деларме. И мысли его не были нежными.
ФЕРМЕРША
Ораторы сидели за столом, застывшие под своими ментальными щитами. Словно все они сговорились спрятать свои мысли, чтобы избежать непоправимого оскорбления Первого Оратора после его заявления относительно Тревиза. Они исподтишка поглядывали на Деларме, и это выдавало многое. Она была больше всех известна своей непочтительностью – даже Джиндибел, и тот больше обращал внимание на обычаи.
Деларме чувствовала эти взгляды и знала, что у нее нет другого выбора, кроме как выступить против. В сущности, она не хотела искать выхода. За всю историю Второго Основания ни одного Первого Оратора не обвиняли в неправильном анализе (за этим выражением, которое она употребила как прикрытие, скрывалось невысказанное +некомпетентность+). Теперь такое обвинение стало возможным, и она его обязательно выскажет.
– Первый Оратор,– сказала она мягко, ее тонкие бесцветные губы стали еще более незаметными на бледном лице, – Вы сами сказали, что не имеете обоснования вашего мнения, что психоисторическая математика ничего не показала. И вы просите нас основывать ключевое решение на мистических ощущениях?
Первый Оратор поднял глаза. Его лоб сморщился. Он ощущал всеобщий щит Совета. Он знал, что это значит и холодно заявил:
– Я не скрываю нехватку очевидности. Я не представляю вам никакой фальши. Я лишь предложил вам сильное интуитивное ощущение Первого Оратора, человека с многолетним опытом, потратившего всю свою сознательную жизнь на тщательный анализ Плана Селдона. – Он огляделся вокруг с суровой горделивостью, которую редко показывал, и ментальные щиты стали один за другим смягчаться и падать. Щит Деларме, когда Шандисс повернулся и взглянул на нее, упал последним.
Она сказала с обезоруживающей искренностью, заполнившей ее мозг.
– Конечно, я принимаю ваше утверждение, Первый Оратор. Тем не менее, я думаю, вы, возможно, захотите пересмотреть его. Что вы думаете о нем теперь, уже устыдившись того, что опирались на интуицию? Не захотите ли вы, чтобы ваши замечания были вычеркнуты из записи – если, по вашему суждению, они должны быть.
– Какие замечания должны быть вычеркнуты из записи?
Все глаза одновременно повернулись на звук голоса Джиндибела. Если бы их щиты не были подняты перед решающим моментом, они знали бы о его приближении раньше, чем он оказался в дверях.
– Все щиты были подняты минуту назад. Никто не знал, что я вхожу? – ядовито спросил Джиндибел. – Какое же банальное заседание Совета у нас здесь! И никто не опасался моего появления? Или все были абсолютно уверены, что я приду позже?
Эта вспышка была вопиющим насилием над всеми традициями. Опоздание Джиндибела было уже само по себе достаточно вызывающим, он вошел без разрешения – это было еще хуже, и заговорил раньше, чем Первый Оратор признал его присутствие – а эго было уже из ряда вон выходящим.
Первый Оратор повернулся к нему. Все остальное было отложено: вопрос о достойном поведении стал главным.
– Оратор Джиндибел,– спокойно сказал он,– вы опоздали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106