Я четко поняла, что моего дома тут не будет. И впервые задумалась над тем, что бездомность как бы заложена, запрограммирована в моей судьбе.
Единственный дом, который я могла называть своим, был дом деда, потерянный навсегда. Все остальное было только крышей. Временным пристанищем. Начиная с комнатухи, которую я снимала у одной пенсионерки в Марьиной Роще, когда училась в «Торезе», жилого монастырского корпуса-казармы на восемьдесят двойных коек в зоне и кончая строением на территории. Даже Гашина уютная и большая изба в Плетенихе, куда меня заносило и где я всегда могла бы найти приют, была не моим, а ее домом.
Эту затянувшуюся волынку надо было кончать.
Я и покончила с ней.
С помощью Элги.
За деньги нынче в Москве можно заполучить все мыслимое. За большие деньги — и немыслимое. К тому же в хозяйство Туманских, оказывается, частично входила и небольшая риэлторская фирма. В общем, четвертая из хат, которые мне предложили эти вежливые пираньи, чуявшие запах денег, как эти самые рыбочки-людоедочки — запах крови, меня устроила. Дом на проспекте Мира был не новый, из сталинских наркоматовских восьмиэтажек, с облицованным гранитом цоколем, кирпичными стенами бастионной толщины, эркерами, просторными окнами и всем прочим. От прежнего строения тут оставались лишь стены. Все старые потроха были выкинуты, внутренние стены частично снесены, квартиры увеличены, поставлены бесшумные скоростные лифты, в общем, сюда крепко вложились западные немцы. Все на очень приличном евроуровне. И даже более того, потому что почти четырехметровые потолки даже для Европы — немного слишком.
Мне приглянулась трехкомнатка, выходившая окнами не на проспект, а во двор со старыми липами и сиренью. Куда мне больше? С Гришуней и нянькой Аришей?
Самое смешное, но больше всего меня пленили бывшие чуланы и кладовочки, переоборудованные в стенные шкафы и шкафчики. Я, как мышь, обнюхала все норки и закоулки, высоко оценив достоинства и главной норы. Штор на окнах, естественно еще не было, солнце шпарило здорово, и уже от этого в квартире становилось весело. В двадцатиметровой кухне стояла только электроплита, ванную тоже нужно было оборудовать по своему вкусу, но все уже было выбрано по каталогам и заказано.
А пока Гришка, вопя, раскатывал по пустым комнатам на трехколеске и время от времени бил что-нибудь стеклянное из коробок с новой посудой. Детская для него с Аришкой была почти обставлена. Я пока демократично дрыхла на раскладушке.
Дом еще не стал моим. Это было что-то вроде нового платья, которое еще не обмялось и не сел по фигуре. Но я знала, что он станет таким, как хочу. Пока он пахнул остро и будоражаще — паркетным лаком, краской и древесными опилками.
Девица Арина орала на меня: я совершенно непедагогично завалила пацаненка игрушками. Начиная от плюшевого льва величиной с телка и кончая целым автопарком из машин. А я просто виновато виляла хвостом, потому что совсем забыла о мальчишке и о том, что он — это тоже мое, что, хоть и выносила его Ирка, для него я была, есть и должна остаться мамой Лизой.
Это полное вранье, что маленькие дети всерьез ничего не чувствуют. Каким-то инстинктом, как бы ты ни лебезила перед ними, они безошибочно распознают истинное твое к ним отношение, улавливают даже для других незаметный оттенок неприязни или отчужденности, что заставляет их замыкаться и страдать.
Первое, что сделал Гришка, когда вновь оказался рядом со мной, среди ночи пришлепал босиком в кухню, влез ко мне на раскладушку, приткнулся своим теплым и крепким тельцем под бочок и сказал:
— Ты на меня больше не сердишься? Я буду хороший…
Тюкнул меня прямо в маковку.
Но и новый дом, и Гришка — все это сугубо личное, с чем я сама как-нибудь разберусь.
А вот что касается епархии Туманских…
Еще с полгода назад Сим-Сим заставил меня зубрить псалмы из бизнес-евангелия от Карнеги. В мою черепушку пытались натолкать многие знания бесчисленные консультанты и референты, которым он платил. Кое до чего я доходила и своим умом. Просто потому, что мне это было интересно, а в основном из-за того, что он так хотел. У него наверняка был какой-то собственный «проект», касающийся Л. Басаргиной. Но смысла его до конца я так и не постигла. Впрочем, если бы он захотел, чтобы я освоила пожарное дело или научилась сигать с парашютом, я бы полезла в огонь или спрыгнула с вышки, не задумываясь.
Были еще и шустрики из тихой «пиар» — конторы которые мучили меня разными идиотскими тестами определяли, харизматична ли несостоявшаяся переводчица с английского, и разрабатывали обширную программу по формированию имиджа новоявленной бизнес-леди.
Так что чисто умозрительно я представляла, как управлять корпорацией, которая, допустим, штампует куколку Барби, раскручивает товар на всю вселенную, запускает в серию швейные мощности, чтобы нарядить эту самую куколку, и доводит потенциального потребителя до истерики, заставляя мечтать об этой самой игрушечке даже каких-нибудь неполовозрелых негритосочек из Нижней Мамбезии. Основы делового анализа само собой. Я могла бодро отбарабанить гипотетические варианты повышения доходности типовых ценных бумаг. И даже потолковать о тонкостях рекламного дела и маркетинга.
Но, в общем, я трезво осознавала, что все это полная туфта. И я могу, только задрав голову, из далеких низин, поглядывать на «чикагских мальчиков» вроде отечественного супервнука детского писателя, которые вознеслись на вершины современной бизнес-мысли и били в свои тамтамы и бубны падая ниц перед Большой Монетой, каковая, по их мнению, лишь одним фактом своего существовании избавит необученное, погрязшее в рыночном невежестве Отечество от всех и всяческих бед. Сим-Сим относился к этим мальчикам не без иронии и как-то сказал мне, что все эти высоколобые теоретики напоминают ему команду, которая пытается ухватить за рога и притащить из-за границы сверхмогучего и сверхпородного бугая-производителя, каковому надлежит трахнуть нашу российскую буренку, влить в нее живородное семя, от коего и должно произойти бодрое потомство, унаследующее мощь, красоту и прочие стати капиталистического производителя. А буренушке не до монетарных игрищ, не до любовных забав, ей бы пожрать чего-нибудь, поскольку все уже сожрано, и в яслях — ни хрена, окромя тухлой гуманитарной помощи, и хлев завалился, и пастух вечно беспробудно пьян, и от всего этого бывшей верной скотинке один путь — на живодерню.
Смех смехом, а одно я понимала ясно: то, что я сумела ухватить в смысле бизнес-обученности, не более чем видимость. Я училась плавать по самоучителю, осваивала кроль, брасс и баттерфляй как бы в песчаной пустыне вроде Сахары, где воду можно увидеть только в бреду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80