В офисе Туманских на первом этаже у него была своя комнатенка, где он иногда застревал, как партнер и соратник, но она была заперта. Чичерюкин подобрал отмычку и вскрыл комнатку. Здесь было совершенно пусто — Кен не оставил ни бумажки или дискеты, вымел все. Более того: он не просто заглушил свой рабочий компьютер, правда из дешевеньких, но умело устроил замыкание в его потрохах, так что они спеклись и сплавились в обугленный слиток с торчащими из него проводками. Что он хранил в его памяти, теперь ни одному хакеру не узнать. И что за информацию он упер, тоже было неясно. Кен ушел из офиса Туманских, как разведчик из стана врага.
Увиденное привело Михайлыча в неожиданно веселое состояние.
— Раз обрубил концы, значит, учуял, что подпекает… — сказал он мне. — Между прочим, если бы не имел рыло в пуху, с чего бы ему за собой так чисто хвостом подметать? Соображаешь?
Я его оптимизма не разделяла. Впрочем, если честно, мне было не до Кена.
В здании было непривычно тихо и почти безлюдно, только кое-где затаились человек шесть из тех, кого уже было решено оставить на трудовом посту. Кадровичка притащила мне стопку биографических резюме и заявлений о приеме на прежнюю службу, и я мучительно пыталась определить, кто на самом деле лишний и не выкинем ли мы под горячую руку действительно классного спеца.
Я прекрасно понимала, как ко мне относятся все эти люди — прилетела на метле со своей Лысой горы какая-то провинциальная ведьма и пошла шуровать этой самой новой метлой, чтобы показать всем, как отныне следует мести. Я вдруг подумала, что то, что я сейчас делаю, смахивает (в микромасштабе, конечно) на то, с чего и начинает любой корифей, дабы утвердить себя на бугре, вроде незабвенного Горбачева с его антиалкогольной программой, в результате которой мужики стали лакать еще больше, виноградники повырубили к чертям, самогонщики и торгаши обогатились, словом, толку от всего этого не было — один вред.
Первый раз в жизни я должна была решать судьбу других, в общем-то малознакомых людей, а я прекрасно знала по себе, что значит получить под зад коленом, остаться не у дел, погореть только потому, что кому-то вздумалось исполнить роль Главного Кукольника и дернуть за ту самую веревочку. Я уже подумала о том, что педагогического и дисциплинарного эффекта я уже добилась, шороху навела, себя засветила и, может, сейчас разумнее всего спустить всю эту комбинацию на тормозах. Ну уволить лишнего курьера, сократить пару оглоедов из охраны или отправить в отставку хотя бы одного референта по «толлингу», поскольку этими делами, насколько я могла просечь, Туманские не занимались.
Но тут совершенно неожиданно возбудился и завелся Вадим.
— Ну наконец-то будет хоть какая-то подвижка, Лизавета Юрьевна… — сказал он. Мы с ним были до этого на «ты», а он начал «выкать», мне стало смешно, и я вернула его к «тыканью».
— Просто Лизавета.
— Ну да… Понимаешь, сколько раз я к Викентьевне подъезжал, Туманскому плешь проел насчет того, что служащие у нас почкованием размножаются. Частное дело, а строилось по законам совка! Внедрился Петр Петрович, тут же волочет за собой Марью Ивановну, та Капитолину Моисеевну с Машенькой и Алешенькой… И поехало! Даже я в этом муравейнике уже вязну и ни черта не понимаю, с кого и что спросить можно. Если честно, тут человек десять, ну пятнадцать что-то секут, остальные — на прицепе… Театр абсурда. Внешне видимость бизнес-системы, а ковырни — типовой совковый главк! Только вместо госбюджета кошель Туманских и вместо посаженного сверху начальника с партийной биографией — Викентьевна. Или Семеныч… Парткома лишь не хватает с товарищеским судом… А в принципе все то же самое: не возникай, любая инициатива до добра не доводит, не подымай волну, все одно решаешь не ты, а тот, кто сверху! Он умнее! Или она, Туманская в смысле…
В запале Вадим здорово перегибал палку.
Конечно, он долгое время, в отличие от меня, был в деле, наблюдал его изнутри, и на его глазах контора разбухала, как квашня в кадке.
Но что-то во всем, что он рисовал, было не правильным и как-то не вязалось с образом и сутью той Туманской, до которой я докапывалась. Я ее видела холодной, беспощадно-расчетливой, и если и способной на добро, вроде ее благотворительных поездок в сиротские дома или содержания артели церковных богомазов-художников, то только с прагматичной целью. К примеру, иконы, которые она дарила приходам, обходились ей недорого, но о каждом таком акте неизбежно чирикалось в прессе.
И то, что происходило в главном офисе, здесь, на Ордынке, она видела, знала и понимала.
— Ты с ней об этом толковал, Вадик? — полюбопытствовала я.
— Было дело, — кивнул он. — Понимаешь, она выдала такую конфигурацию, что ей морально тяжело, как бы совестно перед народом за то, что вот она обогатилась, вырвалась в этих тараканьих бегах в лидеры, сняла сметану. И конечно, понимает, что тут есть и такие, что не очень волокут. Одни по тупости, другие по возрасту, третьи по необученности. Но, платя им, она вроде бы отдает долг неудачливым, помогает им выжить. И рука у нее не поднимается, чтобы кого-то вытурить.
— У меня, оказывается, поднимается, — вздохнула я. — Представляю, как меня гвоздят. Конечно, у вас не богадельня, но что-то в этом устройстве не то! Не чувствуешь?
— Имеет место, — подумав, согласился он.
— А причина? Ты же приближенный если не к телу, то к делу… Во всех курсах.
— Это тебе кажется, — усмехнулся Вадик. — Мне было точно отмерено, что знать, чего нет. От сих и до сих. Всего, по-моему, даже Туманский не просекал.
— Загибаешь!
— Ни фига! Семеныч с Кеном слишком корешевали. Поддавали, трепались. Туманский, он открытый был. А Кену она не верила, хотя никогда ему это не показывала. Внешне знаешь как у нее с ним было? Не разлей вода, друзья чуть ли не с пионерского детства и все такое… А меня сразу предупредила — от Тимура Хакимовича — подальше.
— А с Кеном у тебя как?
— Да подъезжал вначале издалека, на полунамеках. Пробовал приручить.
Как-то на день рождения мой карточку втихаря всучил, в дополнение к бутыльменту, кредитную, разумеется. На пять кусков. Я, конечно, вернул. Он молча, я молча. На том и разъехались. Я ей ничего не сказал, но она, по-моему, про это узнала. Но как бы ничего и не было. И бровью не повела. Тоже молча.
— Ближе к делу. Кого бы ты на месте оставил?
— Не знаю. Я делал, правда, наброски! По схеме…
— Давай свою схему!
Мы зарядили кофеварку, изолировались в кабинете и занялись сокращением штатных единиц. Ликвидировали или сливали отделы и направления, ржали над совершенно идиотским отделом связи с парламентом и правительством, девицы из которого занимались тем, что привозили центнеры думских отчетов якобы для изучения и обеспечивали ближайший пункт утильсырья макулатурой из Белого дома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
Увиденное привело Михайлыча в неожиданно веселое состояние.
— Раз обрубил концы, значит, учуял, что подпекает… — сказал он мне. — Между прочим, если бы не имел рыло в пуху, с чего бы ему за собой так чисто хвостом подметать? Соображаешь?
Я его оптимизма не разделяла. Впрочем, если честно, мне было не до Кена.
В здании было непривычно тихо и почти безлюдно, только кое-где затаились человек шесть из тех, кого уже было решено оставить на трудовом посту. Кадровичка притащила мне стопку биографических резюме и заявлений о приеме на прежнюю службу, и я мучительно пыталась определить, кто на самом деле лишний и не выкинем ли мы под горячую руку действительно классного спеца.
Я прекрасно понимала, как ко мне относятся все эти люди — прилетела на метле со своей Лысой горы какая-то провинциальная ведьма и пошла шуровать этой самой новой метлой, чтобы показать всем, как отныне следует мести. Я вдруг подумала, что то, что я сейчас делаю, смахивает (в микромасштабе, конечно) на то, с чего и начинает любой корифей, дабы утвердить себя на бугре, вроде незабвенного Горбачева с его антиалкогольной программой, в результате которой мужики стали лакать еще больше, виноградники повырубили к чертям, самогонщики и торгаши обогатились, словом, толку от всего этого не было — один вред.
Первый раз в жизни я должна была решать судьбу других, в общем-то малознакомых людей, а я прекрасно знала по себе, что значит получить под зад коленом, остаться не у дел, погореть только потому, что кому-то вздумалось исполнить роль Главного Кукольника и дернуть за ту самую веревочку. Я уже подумала о том, что педагогического и дисциплинарного эффекта я уже добилась, шороху навела, себя засветила и, может, сейчас разумнее всего спустить всю эту комбинацию на тормозах. Ну уволить лишнего курьера, сократить пару оглоедов из охраны или отправить в отставку хотя бы одного референта по «толлингу», поскольку этими делами, насколько я могла просечь, Туманские не занимались.
Но тут совершенно неожиданно возбудился и завелся Вадим.
— Ну наконец-то будет хоть какая-то подвижка, Лизавета Юрьевна… — сказал он. Мы с ним были до этого на «ты», а он начал «выкать», мне стало смешно, и я вернула его к «тыканью».
— Просто Лизавета.
— Ну да… Понимаешь, сколько раз я к Викентьевне подъезжал, Туманскому плешь проел насчет того, что служащие у нас почкованием размножаются. Частное дело, а строилось по законам совка! Внедрился Петр Петрович, тут же волочет за собой Марью Ивановну, та Капитолину Моисеевну с Машенькой и Алешенькой… И поехало! Даже я в этом муравейнике уже вязну и ни черта не понимаю, с кого и что спросить можно. Если честно, тут человек десять, ну пятнадцать что-то секут, остальные — на прицепе… Театр абсурда. Внешне видимость бизнес-системы, а ковырни — типовой совковый главк! Только вместо госбюджета кошель Туманских и вместо посаженного сверху начальника с партийной биографией — Викентьевна. Или Семеныч… Парткома лишь не хватает с товарищеским судом… А в принципе все то же самое: не возникай, любая инициатива до добра не доводит, не подымай волну, все одно решаешь не ты, а тот, кто сверху! Он умнее! Или она, Туманская в смысле…
В запале Вадим здорово перегибал палку.
Конечно, он долгое время, в отличие от меня, был в деле, наблюдал его изнутри, и на его глазах контора разбухала, как квашня в кадке.
Но что-то во всем, что он рисовал, было не правильным и как-то не вязалось с образом и сутью той Туманской, до которой я докапывалась. Я ее видела холодной, беспощадно-расчетливой, и если и способной на добро, вроде ее благотворительных поездок в сиротские дома или содержания артели церковных богомазов-художников, то только с прагматичной целью. К примеру, иконы, которые она дарила приходам, обходились ей недорого, но о каждом таком акте неизбежно чирикалось в прессе.
И то, что происходило в главном офисе, здесь, на Ордынке, она видела, знала и понимала.
— Ты с ней об этом толковал, Вадик? — полюбопытствовала я.
— Было дело, — кивнул он. — Понимаешь, она выдала такую конфигурацию, что ей морально тяжело, как бы совестно перед народом за то, что вот она обогатилась, вырвалась в этих тараканьих бегах в лидеры, сняла сметану. И конечно, понимает, что тут есть и такие, что не очень волокут. Одни по тупости, другие по возрасту, третьи по необученности. Но, платя им, она вроде бы отдает долг неудачливым, помогает им выжить. И рука у нее не поднимается, чтобы кого-то вытурить.
— У меня, оказывается, поднимается, — вздохнула я. — Представляю, как меня гвоздят. Конечно, у вас не богадельня, но что-то в этом устройстве не то! Не чувствуешь?
— Имеет место, — подумав, согласился он.
— А причина? Ты же приближенный если не к телу, то к делу… Во всех курсах.
— Это тебе кажется, — усмехнулся Вадик. — Мне было точно отмерено, что знать, чего нет. От сих и до сих. Всего, по-моему, даже Туманский не просекал.
— Загибаешь!
— Ни фига! Семеныч с Кеном слишком корешевали. Поддавали, трепались. Туманский, он открытый был. А Кену она не верила, хотя никогда ему это не показывала. Внешне знаешь как у нее с ним было? Не разлей вода, друзья чуть ли не с пионерского детства и все такое… А меня сразу предупредила — от Тимура Хакимовича — подальше.
— А с Кеном у тебя как?
— Да подъезжал вначале издалека, на полунамеках. Пробовал приручить.
Как-то на день рождения мой карточку втихаря всучил, в дополнение к бутыльменту, кредитную, разумеется. На пять кусков. Я, конечно, вернул. Он молча, я молча. На том и разъехались. Я ей ничего не сказал, но она, по-моему, про это узнала. Но как бы ничего и не было. И бровью не повела. Тоже молча.
— Ближе к делу. Кого бы ты на месте оставил?
— Не знаю. Я делал, правда, наброски! По схеме…
— Давай свою схему!
Мы зарядили кофеварку, изолировались в кабинете и занялись сокращением штатных единиц. Ликвидировали или сливали отделы и направления, ржали над совершенно идиотским отделом связи с парламентом и правительством, девицы из которого занимались тем, что привозили центнеры думских отчетов якобы для изучения и обеспечивали ближайший пункт утильсырья макулатурой из Белого дома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80