— Вам письмо… Извините, забыл передать утром…
Дэйл устало улыбнулся. — Ничего, ничего… — сунув конверт в боковой карман пиджака, он поднялся по лестнице на этаж.
Закрыв двери, Купер уселся на кровать и, вытащив из кармана конверт, прочитал:
«Специальному агенту Федерального Бюро Расследований Дэйлу Куперу. Оскар Глейзер».
Это имя — Оскар Глейзер — невольно заставило Купера вздрогнуть.
…Это было его первое серьезное дело — дело об убийстве и краже из сейфа трехсот тысяч долларов. Случилось оно почти три года назад, и Дэйл уже потихоньку начал забывать подробности того расследования. Именно благодаря профессионализму Купера гравер Глейзер был схвачен и передан в руки правосудия. Преступление было совершено в Кливленде, и по законам штата Огайо преступника неминуемо ждала смертная казнь. Купер никак не мог понять, что же именно побудило Глейзера написать ему письмо — а оно, несомненно, было написано из тюремной камеры, об этом свидетельствовал штампик полицейского цензора.
Вскрыв конверт, Дэйл вытащил оттуда несколько грязно-серых листков тонкой, почти полупрозрачной бумаги, испещренной чрезвычайно мелкими буквами.
«Дорогой мистер Купер, — принялся читать Дэйл, — не удивляйтесь, когда получите это письмо. По моей просьбе мое тюремное начальство выяснило Ваше теперешнее местонахождение в Департаменте ФБР в Сиэтле… Близится день моей казни, и я решил рассказать Вам о всех своих прегрешениях. Таково было мое последнее желание, и начальник тюрьмы, где я сейчас нахожусь, не отказал мне в нем. Возможно, мое письмо отнимет у Вас немало драгоценного времени, и все же, прошу Вас внимательно прочитать его.
Как вы, мистер Купер, наверное, догадываетесь, смертный приговор мне был вынесен за тяжкое преступление — я был признан виновным в убийстве и похищении из сейфа значительной суммы денег. Никому не приходило в голову подозревать меня еще в чем-то, помимо этого и, строго говоря, у меня нет ни малейшей необходимости признаваться еще в одном, куда более страшном преступлении — ведь я и так приговорен к высшей мере наказания, и усугубить мою участь уже ничто не сможет.
Но дело не только в этом. По-видимому, любому человеку перед лицом смерти свойственно тщеславное стремление оставить после себя не самую худшую память. Вот почему все это время я старался, чтобы моя жена ни о чем не узнала. Страшно вспомнить, сколько ненужных страданий я из-за этого перенес!.. Я понимал, что смертной казни все равно не избежать, и, тем не менее, даже на последнем заседании Окружного суда не выдал своей тайны, хотя она так и срывалась у меня с языка.
Но теперь, дорогой мистер Купер, я думаю иначе. Мне хочется, чтобы хоть кто-нибудь узнал всю правду. И поэтому я пишу это письмо из камеры смертников именно Вам — в том деле Вы, хотя и явились моим разоблачителем, но повели себя по отношению ко мне очень гуманно и, даже, сказал бы, человечно. И поэтому в качестве исповедника я выбрал именно Вас. Я был бы последним негодяем, если бы пожелал унести в могилу свою ужасную тайну. Кроме того, я страшусь мести убитого мною человека. Нет, речь идет не о том несчастном, которого я прикончил из-за денег. В этом преступлении я уже сознался, и оно больше не тяготит мою совесть. А вот другое преступление, которое я совешил много лет назад — мысль о нем не дает мне покоя.
Человеком, которого я убил, был мой старший брат. Впрочем, старшинство его в достаточной степени условно. Мы с ним близнецы, и на свет появились, можно сказать, одновременно.
Его призрак и поныне неотступно преследует меня. По ночам он тяжелой гирей наваливается мне на грудь и душит, а среди бела дня то появляется где-нибудь в комнате, и смотрит на меня с неописуемой ненавистью, то заглядывает в окно и страшно ухмыляется, обдавая меня леденящим душу презрением.
Самое ужасное состоит в том, что мы с братом были похожи друг на друга, как две капли воды. Еще задолго до того, как я очутился в этой камере смертников, на другой день после совершенного мною убийства с ограблением, мне стал являться его призрак. Теперь, оглядываясь назад, я порой думаю, что все последующие события — и то, что я совершил второе убийство, и то, что столь виртуозно задуманное мною преступление оказалось раскрытым, — свершилось по воле его мстительного духа.
Убив брата, я начал бояться зеркал. И не только, кстати, зеркал — любая поверхность, способная отражать предметы, внушала мне ужас. В собственном доме я постарался избавиться от всех зеркал и стеклянной утвари. Но и это не помогло: достаточно было выйти на улицу, чтобы увидеть вокруг себя множество поблескивающих в глубине магазинов зеркал. Чем упорнее я пытался не смотреть на них, тем сильнее притягивали они мой взгляд. И всякий раз оттуда на меня глядели налитые ненавистью глаза брата, хотя я и прекрасно отдавал себе отчет, что это всего только мое собственное изображение.
Однажды, проходя мимо лавки, торгующей зеркалами, я чуть было не лишился чувств — не одно, а сотни одинаковых лиц, в каждом из которых я узнавал брата, повернулись в мою сторону, вперев в меня тысячи глаз, налитых страшной злобностью.
Но как ни преследовали меня эти жуткие видения, на первых порах я не падал духом. Меня поддерживала самонадеянная уверенность, что преступление, столь великолепно, как мне в то время казалось, задуманное и осуществленное, никогда не будет раскрыто. К тому же, у меня появилось множество новых забот, не оставляющих времени для пустых и неоправданных, как мне тогда казалось, страхов. Однако, как только я оказался в тюрьме, все резко изменилось. Пользуясь однообразием и беспросветностью моего здешнего существования, дух убитого брата-близнеца полностью завладел мною, а после того, как Окружной суд признал меня виновным и мне был вынесен смертный приговор, наваждение стало совершенно невыносимым.
В камере, как вы, мистер Купер, наверняка знаете, нет зеркала, и каждый раз, когда мне приносят его, чтобы я побрился, или когда попадаю в баню, я неизменно вижу в воде лицо брата. Даже в миске с супом мне чудится его ненавидящий взгляд. Все, что хоть каким-то образом отражает свет — посуда, металлические предметы, даже пряжка на ремне полицейского надзирателя — являет мне его образ, то гротескно увеличенный, то совсем крошечный. Когда сквозь тюремное оконце в камеру пробиваются солнечные лучи, я пугаюсь своей же тени. Дело дошло до того, что даже вид собственного тела стал внушать мне ужас, мы ведь с братом и сложены были одинаково, вплоть до мельчайших складочек и черточек.
Чем терпеть эти невыносимые страдания, лучше умереть. Нет, мистер Купер, не подумайте, я нисколько не боюсь электрического стула. Наоборот, я жду его с нетерпением.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139
Дэйл устало улыбнулся. — Ничего, ничего… — сунув конверт в боковой карман пиджака, он поднялся по лестнице на этаж.
Закрыв двери, Купер уселся на кровать и, вытащив из кармана конверт, прочитал:
«Специальному агенту Федерального Бюро Расследований Дэйлу Куперу. Оскар Глейзер».
Это имя — Оскар Глейзер — невольно заставило Купера вздрогнуть.
…Это было его первое серьезное дело — дело об убийстве и краже из сейфа трехсот тысяч долларов. Случилось оно почти три года назад, и Дэйл уже потихоньку начал забывать подробности того расследования. Именно благодаря профессионализму Купера гравер Глейзер был схвачен и передан в руки правосудия. Преступление было совершено в Кливленде, и по законам штата Огайо преступника неминуемо ждала смертная казнь. Купер никак не мог понять, что же именно побудило Глейзера написать ему письмо — а оно, несомненно, было написано из тюремной камеры, об этом свидетельствовал штампик полицейского цензора.
Вскрыв конверт, Дэйл вытащил оттуда несколько грязно-серых листков тонкой, почти полупрозрачной бумаги, испещренной чрезвычайно мелкими буквами.
«Дорогой мистер Купер, — принялся читать Дэйл, — не удивляйтесь, когда получите это письмо. По моей просьбе мое тюремное начальство выяснило Ваше теперешнее местонахождение в Департаменте ФБР в Сиэтле… Близится день моей казни, и я решил рассказать Вам о всех своих прегрешениях. Таково было мое последнее желание, и начальник тюрьмы, где я сейчас нахожусь, не отказал мне в нем. Возможно, мое письмо отнимет у Вас немало драгоценного времени, и все же, прошу Вас внимательно прочитать его.
Как вы, мистер Купер, наверное, догадываетесь, смертный приговор мне был вынесен за тяжкое преступление — я был признан виновным в убийстве и похищении из сейфа значительной суммы денег. Никому не приходило в голову подозревать меня еще в чем-то, помимо этого и, строго говоря, у меня нет ни малейшей необходимости признаваться еще в одном, куда более страшном преступлении — ведь я и так приговорен к высшей мере наказания, и усугубить мою участь уже ничто не сможет.
Но дело не только в этом. По-видимому, любому человеку перед лицом смерти свойственно тщеславное стремление оставить после себя не самую худшую память. Вот почему все это время я старался, чтобы моя жена ни о чем не узнала. Страшно вспомнить, сколько ненужных страданий я из-за этого перенес!.. Я понимал, что смертной казни все равно не избежать, и, тем не менее, даже на последнем заседании Окружного суда не выдал своей тайны, хотя она так и срывалась у меня с языка.
Но теперь, дорогой мистер Купер, я думаю иначе. Мне хочется, чтобы хоть кто-нибудь узнал всю правду. И поэтому я пишу это письмо из камеры смертников именно Вам — в том деле Вы, хотя и явились моим разоблачителем, но повели себя по отношению ко мне очень гуманно и, даже, сказал бы, человечно. И поэтому в качестве исповедника я выбрал именно Вас. Я был бы последним негодяем, если бы пожелал унести в могилу свою ужасную тайну. Кроме того, я страшусь мести убитого мною человека. Нет, речь идет не о том несчастном, которого я прикончил из-за денег. В этом преступлении я уже сознался, и оно больше не тяготит мою совесть. А вот другое преступление, которое я совешил много лет назад — мысль о нем не дает мне покоя.
Человеком, которого я убил, был мой старший брат. Впрочем, старшинство его в достаточной степени условно. Мы с ним близнецы, и на свет появились, можно сказать, одновременно.
Его призрак и поныне неотступно преследует меня. По ночам он тяжелой гирей наваливается мне на грудь и душит, а среди бела дня то появляется где-нибудь в комнате, и смотрит на меня с неописуемой ненавистью, то заглядывает в окно и страшно ухмыляется, обдавая меня леденящим душу презрением.
Самое ужасное состоит в том, что мы с братом были похожи друг на друга, как две капли воды. Еще задолго до того, как я очутился в этой камере смертников, на другой день после совершенного мною убийства с ограблением, мне стал являться его призрак. Теперь, оглядываясь назад, я порой думаю, что все последующие события — и то, что я совершил второе убийство, и то, что столь виртуозно задуманное мною преступление оказалось раскрытым, — свершилось по воле его мстительного духа.
Убив брата, я начал бояться зеркал. И не только, кстати, зеркал — любая поверхность, способная отражать предметы, внушала мне ужас. В собственном доме я постарался избавиться от всех зеркал и стеклянной утвари. Но и это не помогло: достаточно было выйти на улицу, чтобы увидеть вокруг себя множество поблескивающих в глубине магазинов зеркал. Чем упорнее я пытался не смотреть на них, тем сильнее притягивали они мой взгляд. И всякий раз оттуда на меня глядели налитые ненавистью глаза брата, хотя я и прекрасно отдавал себе отчет, что это всего только мое собственное изображение.
Однажды, проходя мимо лавки, торгующей зеркалами, я чуть было не лишился чувств — не одно, а сотни одинаковых лиц, в каждом из которых я узнавал брата, повернулись в мою сторону, вперев в меня тысячи глаз, налитых страшной злобностью.
Но как ни преследовали меня эти жуткие видения, на первых порах я не падал духом. Меня поддерживала самонадеянная уверенность, что преступление, столь великолепно, как мне в то время казалось, задуманное и осуществленное, никогда не будет раскрыто. К тому же, у меня появилось множество новых забот, не оставляющих времени для пустых и неоправданных, как мне тогда казалось, страхов. Однако, как только я оказался в тюрьме, все резко изменилось. Пользуясь однообразием и беспросветностью моего здешнего существования, дух убитого брата-близнеца полностью завладел мною, а после того, как Окружной суд признал меня виновным и мне был вынесен смертный приговор, наваждение стало совершенно невыносимым.
В камере, как вы, мистер Купер, наверняка знаете, нет зеркала, и каждый раз, когда мне приносят его, чтобы я побрился, или когда попадаю в баню, я неизменно вижу в воде лицо брата. Даже в миске с супом мне чудится его ненавидящий взгляд. Все, что хоть каким-то образом отражает свет — посуда, металлические предметы, даже пряжка на ремне полицейского надзирателя — являет мне его образ, то гротескно увеличенный, то совсем крошечный. Когда сквозь тюремное оконце в камеру пробиваются солнечные лучи, я пугаюсь своей же тени. Дело дошло до того, что даже вид собственного тела стал внушать мне ужас, мы ведь с братом и сложены были одинаково, вплоть до мельчайших складочек и черточек.
Чем терпеть эти невыносимые страдания, лучше умереть. Нет, мистер Купер, не подумайте, я нисколько не боюсь электрического стула. Наоборот, я жду его с нетерпением.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139