Они говорят, кусила. Ну и велели, значит, избавить себя.
— Кто он тебе, чтобы его слушаться?
— За три целковых я и медведя удавлю.
— А мать родную?
— Сапоги чистить будете? — угрюмо спросил Евлампий.
— У, ирод! — Иван Дмитриевич замахнулся на него щеткой. — Морданцию бы тебе начистить за такие дела!
Глава 9
А БЫЛ ЛИ ПОКОЙНИК?
1
Несмотря на позднее время, Шитковский все еще был в части, бездельно слонялся по коридору.
— Ваня, — ласково сказал он, когда Иван Дмитриевич взялся пытать его о том, как барон Нейгардт хотел отравить Куколева-старшего, а отравилась дочь Лиза. — Ты сам помысли, Ваня, ну что я мог сделать? Вино он вылил, бутылку выбросил, а если даже кто к нему и приходил предлагать на лапу, свидетелей нет. Под стол он к себе никого не сажал, спросить не у кого. Женам в таких делах веры не дают, не мне тебе объяснять. Нейгардта я знать не знаю, детей с ним не крестил, но подумай, Ваня, с какими глазами я бы к нему заявился? С чего? Здрасьте, господин барон, не желаете ли в Сибирь, на поселение? Ах, давно мечтали? Вот и славненько, тогда рассказывайте про господина… как его?
— Куколев.
— Рассказывайте, как вы господина Куколева решили на тот свет спровадить. Так получается? Дураком, знаешь, тоже быть не хочется. Да и сам этот Куколев, по-моему, того-с. Малость умом тронулся. Какие-то запонки, звезды, медведи. Говорит шепотом, озирается. А то еще так подмигнет: мол, мы с вами друг друга понимаем, но — тс-с! Сумасшедший дом, ей-богу. Какого-то губернатора приплел.
— Пензенского, — подсказал Иван Дмитриевич.
— Но и того ему мало, выше наладился. Про государя намекал, что, дескать, окружает себя не теми людьми. Словом, ну его к бесу, твоего Куколева! Больница по нему скучает.
На том и расстались.
Иван Дмитриевич поискал Гайпеля, не нашел и сел пить чай с писарями. Сахар у него был свой.
За чаем самый молоденький и худенький из писарей пылко излагал известное учение о том, как славно, как весело заживется на Руси, когда Петербург, источник всех русских бед, болезнетворный нарост на изнемогающем под его тяжестью национальном организме, наконец погрузится на дно Финского залива и на его месте заиграет своенравное море. Он же, едва речь зашла о сравнительных достоинствах гусиных и стальных перьев, с жаром отстаивал гусиные, потом вдруг ни с того ни с сего набросился на стенографию, предсказывая горькие плоды, которые скоро, очень скоро, гораздо скорее, чем думают многие, созреют на этом невинном с виду французском древе, опрометчиво пересаженном на русскую почву. Можно было предвидеть, что с таким бойким язычком и с таким чистым сердцем этот малый в писарях не засидится, но большой карьеры тоже не сделает. Патриоты и ревнители старины обычно занимали в полиции низшие и средние ступени служебной лестницы, либералы поднимались повыше, а на самом верху неизменно оказывались люди, превыше всего ставящие благополучие собственного семейства. Такой порядок Иван Дмитриевич находил в общем-то справедливым.
Допив чай, он вышел в коридор и увидел идущего навстречу Гайпеля. Тот испуганно заметался было под его взором, но быстро сообразил, что бояться нечего, никакой вины за ним нет, оба поручения исполнены.
— Я только что из канцелярии графа Шувалова, говорил с дядей, — доложил он. — Дядя что-то темнит, мне пришлось проявить колоссальную настойчивость. Все-таки под страшным секретом он сообщил, что убийство Куколева касается…
Он огляделся по сторонам и, убедившись, что никто не подслушивает, закончил:
— …касается одной из великих княгинь.
В ответ Иван Дмитриевич лишь присвистнул.
— Вот и я того же мнения, — с довольным видом сказал Гайпель, наслаждаясь причастностью к судьбам великих мира сего.
— Имя знаешь? — после паузы спросил Иван Дмитриевич.
— Нет, дядя отказался его назвать. По-моему, он сам не знает.
— A в каких отношениях эта княгиня состояла с Куколевым?.
— Не знаю. Знаю только, что его смерть затрагивает ее безопасность.
— Каким, черт побери, образом?
— Ничего больше не знаю, — отвечал Гайпель.
В руке он держал папку и теперь, раскрыв ее, вынул оттуда какие-то бумаги. Оказалось, что это написанная Крамером докладная, к которой прилагался экстракт из медицинского заключения о смерти Куколева, а также результат сделанного где-то на стороне химического анализа содержимого бутылки с хересом.
После истории с купцом Зверевым, умершим якобы от сужения пищевода, Крамер побаивался Ивана Дмитриевича и всячески старался его умаслить. Сегодняшняя записка выдержана была в тех же традициях. Обращение начертано в две строки, как положено писать рапорты по начальству, и вся бумага составлена в таких выражениях, будто он, Иван Дмитриевич, не квартальный надзиратель, а турецкий султан, светлостью лица превосходящий песни сирина. «Покорнейше предлагаю, с почтением прилагаю, смею обратить Ваше внимание на то, что…» Тьфу! Изысканность лекарского слога мешала вникнуть в суть дела.
В то же время Крамер, надо отдать ему должное, был человек знающий и, если отмести плетеные словеса, написал все обстоятельно и толково. Главное состояло вот в чем: яд был, и, судя по всему, сильнодействующий, вдобавок его, очевидно, смешали со снотворным, тоже весьма ядреным, чтобы Куколев замутненным сознанием не сразу почувствовал надвигающуюся смерть. Сердце остановилось в результате… Так… Так… Сугубо медицинские подробности Иван Дмитриевич проглядел мельком, а латинское название предполагаемой отравы и вовсе разбирать не стал.
За ложное заключение о причинах смерти купца Зверева наследники, должно быть, наградили Крамера по-царски, но сейчас ему не было никакой выгоды писать неправду. Нет, на этот раз не стоило сомневаться в его профессиональной честности.
— Ступай по аптекам, — распорядился Иван Дмитриевич, возвращая Гайпелю одну из взятых у него бумаг, — поспрашивай, не интересовался ли кто этой гадостью. Надежды мало, про яд тебе, конечно, никто говорить не станет, даже если кому-то продали из-под полы. Узнай хотя бы про это снотворное.
— Хорошо бы еще с жандармами посоветоваться. Про наших масонов они много чего могут рассказать.
— Тебе не расскажут. Лучше вот что, узнай-ка адрес, где остановился в Петербурге князь Панчулидзев. Не забыл, кто он такой?
— Пензенский губернатор, вчера ночью был в «Аркадии». Думаете, с ним там была…
Гайпель опять огляделся и договорил почти шепотом:
— …была эта великая княгиня?
— Тсс-с! — прошипел Иван Дмитриевич.
Вместе вышли на крыльцо, здесь Гайпель осмелился напомнить про красный зонтик, который не давал ему покоя.
— Обещали все мне объяснить, если я поговорю с дядей, — сказал он жалобно.
— Ты с ним плохо поговорил. Если он муж тетки, надо было через тетку действовать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
— Кто он тебе, чтобы его слушаться?
— За три целковых я и медведя удавлю.
— А мать родную?
— Сапоги чистить будете? — угрюмо спросил Евлампий.
— У, ирод! — Иван Дмитриевич замахнулся на него щеткой. — Морданцию бы тебе начистить за такие дела!
Глава 9
А БЫЛ ЛИ ПОКОЙНИК?
1
Несмотря на позднее время, Шитковский все еще был в части, бездельно слонялся по коридору.
— Ваня, — ласково сказал он, когда Иван Дмитриевич взялся пытать его о том, как барон Нейгардт хотел отравить Куколева-старшего, а отравилась дочь Лиза. — Ты сам помысли, Ваня, ну что я мог сделать? Вино он вылил, бутылку выбросил, а если даже кто к нему и приходил предлагать на лапу, свидетелей нет. Под стол он к себе никого не сажал, спросить не у кого. Женам в таких делах веры не дают, не мне тебе объяснять. Нейгардта я знать не знаю, детей с ним не крестил, но подумай, Ваня, с какими глазами я бы к нему заявился? С чего? Здрасьте, господин барон, не желаете ли в Сибирь, на поселение? Ах, давно мечтали? Вот и славненько, тогда рассказывайте про господина… как его?
— Куколев.
— Рассказывайте, как вы господина Куколева решили на тот свет спровадить. Так получается? Дураком, знаешь, тоже быть не хочется. Да и сам этот Куколев, по-моему, того-с. Малость умом тронулся. Какие-то запонки, звезды, медведи. Говорит шепотом, озирается. А то еще так подмигнет: мол, мы с вами друг друга понимаем, но — тс-с! Сумасшедший дом, ей-богу. Какого-то губернатора приплел.
— Пензенского, — подсказал Иван Дмитриевич.
— Но и того ему мало, выше наладился. Про государя намекал, что, дескать, окружает себя не теми людьми. Словом, ну его к бесу, твоего Куколева! Больница по нему скучает.
На том и расстались.
Иван Дмитриевич поискал Гайпеля, не нашел и сел пить чай с писарями. Сахар у него был свой.
За чаем самый молоденький и худенький из писарей пылко излагал известное учение о том, как славно, как весело заживется на Руси, когда Петербург, источник всех русских бед, болезнетворный нарост на изнемогающем под его тяжестью национальном организме, наконец погрузится на дно Финского залива и на его месте заиграет своенравное море. Он же, едва речь зашла о сравнительных достоинствах гусиных и стальных перьев, с жаром отстаивал гусиные, потом вдруг ни с того ни с сего набросился на стенографию, предсказывая горькие плоды, которые скоро, очень скоро, гораздо скорее, чем думают многие, созреют на этом невинном с виду французском древе, опрометчиво пересаженном на русскую почву. Можно было предвидеть, что с таким бойким язычком и с таким чистым сердцем этот малый в писарях не засидится, но большой карьеры тоже не сделает. Патриоты и ревнители старины обычно занимали в полиции низшие и средние ступени служебной лестницы, либералы поднимались повыше, а на самом верху неизменно оказывались люди, превыше всего ставящие благополучие собственного семейства. Такой порядок Иван Дмитриевич находил в общем-то справедливым.
Допив чай, он вышел в коридор и увидел идущего навстречу Гайпеля. Тот испуганно заметался было под его взором, но быстро сообразил, что бояться нечего, никакой вины за ним нет, оба поручения исполнены.
— Я только что из канцелярии графа Шувалова, говорил с дядей, — доложил он. — Дядя что-то темнит, мне пришлось проявить колоссальную настойчивость. Все-таки под страшным секретом он сообщил, что убийство Куколева касается…
Он огляделся по сторонам и, убедившись, что никто не подслушивает, закончил:
— …касается одной из великих княгинь.
В ответ Иван Дмитриевич лишь присвистнул.
— Вот и я того же мнения, — с довольным видом сказал Гайпель, наслаждаясь причастностью к судьбам великих мира сего.
— Имя знаешь? — после паузы спросил Иван Дмитриевич.
— Нет, дядя отказался его назвать. По-моему, он сам не знает.
— A в каких отношениях эта княгиня состояла с Куколевым?.
— Не знаю. Знаю только, что его смерть затрагивает ее безопасность.
— Каким, черт побери, образом?
— Ничего больше не знаю, — отвечал Гайпель.
В руке он держал папку и теперь, раскрыв ее, вынул оттуда какие-то бумаги. Оказалось, что это написанная Крамером докладная, к которой прилагался экстракт из медицинского заключения о смерти Куколева, а также результат сделанного где-то на стороне химического анализа содержимого бутылки с хересом.
После истории с купцом Зверевым, умершим якобы от сужения пищевода, Крамер побаивался Ивана Дмитриевича и всячески старался его умаслить. Сегодняшняя записка выдержана была в тех же традициях. Обращение начертано в две строки, как положено писать рапорты по начальству, и вся бумага составлена в таких выражениях, будто он, Иван Дмитриевич, не квартальный надзиратель, а турецкий султан, светлостью лица превосходящий песни сирина. «Покорнейше предлагаю, с почтением прилагаю, смею обратить Ваше внимание на то, что…» Тьфу! Изысканность лекарского слога мешала вникнуть в суть дела.
В то же время Крамер, надо отдать ему должное, был человек знающий и, если отмести плетеные словеса, написал все обстоятельно и толково. Главное состояло вот в чем: яд был, и, судя по всему, сильнодействующий, вдобавок его, очевидно, смешали со снотворным, тоже весьма ядреным, чтобы Куколев замутненным сознанием не сразу почувствовал надвигающуюся смерть. Сердце остановилось в результате… Так… Так… Сугубо медицинские подробности Иван Дмитриевич проглядел мельком, а латинское название предполагаемой отравы и вовсе разбирать не стал.
За ложное заключение о причинах смерти купца Зверева наследники, должно быть, наградили Крамера по-царски, но сейчас ему не было никакой выгоды писать неправду. Нет, на этот раз не стоило сомневаться в его профессиональной честности.
— Ступай по аптекам, — распорядился Иван Дмитриевич, возвращая Гайпелю одну из взятых у него бумаг, — поспрашивай, не интересовался ли кто этой гадостью. Надежды мало, про яд тебе, конечно, никто говорить не станет, даже если кому-то продали из-под полы. Узнай хотя бы про это снотворное.
— Хорошо бы еще с жандармами посоветоваться. Про наших масонов они много чего могут рассказать.
— Тебе не расскажут. Лучше вот что, узнай-ка адрес, где остановился в Петербурге князь Панчулидзев. Не забыл, кто он такой?
— Пензенский губернатор, вчера ночью был в «Аркадии». Думаете, с ним там была…
Гайпель опять огляделся и договорил почти шепотом:
— …была эта великая княгиня?
— Тсс-с! — прошипел Иван Дмитриевич.
Вместе вышли на крыльцо, здесь Гайпель осмелился напомнить про красный зонтик, который не давал ему покоя.
— Обещали все мне объяснить, если я поговорю с дядей, — сказал он жалобно.
— Ты с ним плохо поговорил. Если он муж тетки, надо было через тетку действовать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64