Они-то обжоры, лакомки, на перинах спать привыкли. Вы не передумали звать соседей? Они добрые люди и будут приятно удивлены, обнаружив, что гроб, предназначенный для Якова Семеновича… пуст!
— Пуст? — с искренним непониманием переспросила Шарлотта Генриховна.
— Но не могли же вы с мужем поместиться там вдвоем!
— Боже мой, боже мой! — Она расхохоталась. — Пуст! Если бы так!
— А разве нет?
— Так вот вы что искали! Думаете, Яков жив? Ха-ха-ха… Пуст!
— Но я своими ушами слышал, как вы его звали. Вы кричали: Яша, Яша!
— Ха-ха-ха-а-а…
Ее смех перешел в истерику. Иван Дмитриевич бросился в угол, где стояли ведра с водой. Вначале она отталкивала его руку, вода плескалась на платье, на пол. Пустой ковшик повис в ее бессильно опущенной руке, выскользнул, зазвенел на полу.
— Шарлотта Генриховна…
— Я глупая истеричная баба, — сказала она. — Но что поделаешь? Мне все равно кажется, что я слышу его голос, шаги. Он словно бы где-то рядом… А вы решили, что Яша инсценировал свою смерть и я прячу его в квартире? Хотела бы я знать, кто навел вас на эту мысль. Не старший братец?
— Да, — признался Иван Дмитриевич.
— На него похоже. Он вечно подозревал Яшу в каких-то интригах… Идемте!
В коридоре она толкнула зажатую между шкафами, пропущенную Иваном Дмитриевичем укромную дверь. Вошли в комнату, он увидел стол, на котором лежал в своей домовине Яков Семенович — мертвый, строгий, с иссиня-желтым лицом. Свечка теплилась в его сложенных на груди пальцах, пахло ладаном и едва уловимо — тлением. Горели лампады, тени смешивались на потолке. С минуту Иван Дмитриевич молча стоял над покойным, затем наклонился, прошептав:
— Прости меня…
И покаянно поцеловал его в твердый и холодный, как глина, бескровный лоб.
— Просто есть два гроба, — сказала Шарлотта Генриховна, когда они перешли в гостиную. — Вначале привезли другой, но он вышел не по мерке. Завтра гробовщик его заберет.
— Я все-таки не понимаю, как вы решились улечься в нем, — сказал Иван Дмитриевич.
Она ответила поговоркой:
— Думай о смерти, а гроб всякому готов… Моя свекровь, как видно, не зря повторяла эту присказку в последнее время.
— Вы по-прежнему считаете, что Марфы Никитичны уже нет в живых?
— Иначе Яков не покончил бы с собой.
— На этом вы тоже продолжаете настаивать?
— Да.
— У него что, не было никаких врагов?
— Кроме меня. Но я его любила.
— Еще раз простите, мне самому неловко спрашивать. Но мужья тех женщин, с которыми он вам изменял… Они не могли ему отомстить?
— Нет, не могли.
— Почему?
— А вы могли бы?
— Я? — удивился Иван Дмитриевич. — Вполне.
— Поэтому жена вам не изменяет. Если мужчина способен отомстить, женщина не станет изменять такому мужчине. Я, например, тоже никогда не изменяла мужу.
— А какие у вас отношения с бароном Нейгардтом?
— У меня — соседские, у Якова были деловые. Кроме того, он обещал помочь мне распорядиться наследством. Там столько формальностей.
— Давайте вернемся к тому, с чего начали. Вы говорите: думай о смерти, а гроб всякому готов. Мудро, не отрицаю. Но ваша свекровь прибегала к этой мудрости, так сказать, символически. Естественно в ее возрасте. А молодой красивой женщине, — честным голосом сказал Иван Дмитриевич, заглаживая недавнее сравнение Шарлотты Генриховны с селедкой, — пусть даже потерявшей мужа, так же естественно отгонять от себя мысли о смерти. К тому же у вас есть дочь. Странная, согласитесь, идея: полежать во всамделишном гробу.
— Это как пропасть, — шепотом ответила она. — Стоишь на краю, и тянет прыгнуть вниз. Дьявол нашептывает: не разобьешься, не разобьешься.
— И вы прыгнули?
— Как видите.
— Дьявол, он, конечно, силен, но надо же и голову иметь на плечах.
— Вам этого не понять.
— Вы объясните, — попросил Иван Дмитриевич. — Я попытаюсь.
Она подняла на него сухие глаза.
— Мне кажется… Мне кажется, я скоро умру.
— Откуда такие мрачные мысли?
— Если гроб не по мерке, будет в доме еще покойник.
— Гнеточкин вам сказал? — догадался Иван Дмитриевич.
— Да. Он заходил ко мне и увидел.
— Вы же его за что-то не любите. Зачем он к вам приходил? Какие у вас дела?
— Об этом я говорить не желаю.
— Хорошо… Но скажите, у вас есть основания кого-то бояться?
— Не знаю, но мне страшно.
— И чтобы нагнать на себя пущего страху, вы решили лечь в… Я не в силах больше выговаривать это слово!
— Еще мне почему-то неодолимо захотелось почувствовать, каково ему там лежать. Я заткнула уши, закрыла глаза... Moжет быть, я схожу с ума, не знаю, но в эти минуты я действительно чувствовала себя не собой, а… Этого не передать, вы все равно не поймете.
— Шарлотта Генриховна, — сочувственно помолчав, заговорил Иван Дмитриевич, — я сыщик, а не врач, и хочу понять другое. Я вам как на духу признался, кто подсказал мне мысль о том, что Яков Семенович жив. Будьте же и вы со мной откровенны. Вам кажется, что ваш муж наложил на себя руки, чтобы не лишать вас и Оленьку средств к существованию. Я верю вашей искренности, но я сильно сомневаюсь, что вы сами до этого додумались. Насколько я вас знаю, вы не сильны в законах. Нужно быть совершенно другим человеком, дабы под таким странным углом увидеть смерть Якова Семеновича. Эта идея о самоубийстве во имя вашего с Оленькой благополучия, — кто вас натолкнул на нее? Только честно. Не барон Нейгардт?
— Барон лишь высказал такое предположение, он ни на чем не настаивал. Он сам не был уверен, что прав, но я сердцем почувствовала: так оно и есть. Яков изменял мне, и все же я знаю — по-настоящему он любил одну меня.
— Допустим, Марфы Никитичны нет в живых. Но неужели вам не приходило в голову, что в случае смерти вашего мужа закон будет на стороне Семена Семеновича, а никак не Оленьки? Наследство достанется ему, а не вам.
— Я об этом не подумала.
— И еще несколько вопросов…
— Только не сейчас. Уже ночь, и у меня болит голова.
— Но дело не терпит отлагательств!
— Пожалейте меня! — взмолилась она. — Идите, дайте мне побыть одной.
— Я никуда не уйду, пока вы не ответите.
Она смирилась:
— Хорошо, спрашивайте.
— Час или полтора назад я слышал в подъезде чей-то крик. Это не у вас?
— Я ничего не слыхала.
— Почему вы не открыли на мой звонок?
— Так это вы звонили?
— А вы думали кто?
— Не знаю. Мне стало страшно.
— Что за дама была у вас приблизительно в то же время?
— Моя племянница.
— Лиза или Катя?
— Все-то вы знаете… Лиза, старшая.
— Зачем она приезжала?
— Взять что-нибудь на память о бабушке.
— И она, значит, убеждена в ее смерти? Или это вы ее убедили?
— Мы все счастливы были бы ошибиться. Даже я, хотя мои отношения со свекровью были далеки от идиллии, — сказала Шарлотта Генриховна, так бережно разглаживая на столе скатерть, что Иван Дмитриевич окончательно утвердился в своей догадке:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
— Пуст? — с искренним непониманием переспросила Шарлотта Генриховна.
— Но не могли же вы с мужем поместиться там вдвоем!
— Боже мой, боже мой! — Она расхохоталась. — Пуст! Если бы так!
— А разве нет?
— Так вот вы что искали! Думаете, Яков жив? Ха-ха-ха… Пуст!
— Но я своими ушами слышал, как вы его звали. Вы кричали: Яша, Яша!
— Ха-ха-ха-а-а…
Ее смех перешел в истерику. Иван Дмитриевич бросился в угол, где стояли ведра с водой. Вначале она отталкивала его руку, вода плескалась на платье, на пол. Пустой ковшик повис в ее бессильно опущенной руке, выскользнул, зазвенел на полу.
— Шарлотта Генриховна…
— Я глупая истеричная баба, — сказала она. — Но что поделаешь? Мне все равно кажется, что я слышу его голос, шаги. Он словно бы где-то рядом… А вы решили, что Яша инсценировал свою смерть и я прячу его в квартире? Хотела бы я знать, кто навел вас на эту мысль. Не старший братец?
— Да, — признался Иван Дмитриевич.
— На него похоже. Он вечно подозревал Яшу в каких-то интригах… Идемте!
В коридоре она толкнула зажатую между шкафами, пропущенную Иваном Дмитриевичем укромную дверь. Вошли в комнату, он увидел стол, на котором лежал в своей домовине Яков Семенович — мертвый, строгий, с иссиня-желтым лицом. Свечка теплилась в его сложенных на груди пальцах, пахло ладаном и едва уловимо — тлением. Горели лампады, тени смешивались на потолке. С минуту Иван Дмитриевич молча стоял над покойным, затем наклонился, прошептав:
— Прости меня…
И покаянно поцеловал его в твердый и холодный, как глина, бескровный лоб.
— Просто есть два гроба, — сказала Шарлотта Генриховна, когда они перешли в гостиную. — Вначале привезли другой, но он вышел не по мерке. Завтра гробовщик его заберет.
— Я все-таки не понимаю, как вы решились улечься в нем, — сказал Иван Дмитриевич.
Она ответила поговоркой:
— Думай о смерти, а гроб всякому готов… Моя свекровь, как видно, не зря повторяла эту присказку в последнее время.
— Вы по-прежнему считаете, что Марфы Никитичны уже нет в живых?
— Иначе Яков не покончил бы с собой.
— На этом вы тоже продолжаете настаивать?
— Да.
— У него что, не было никаких врагов?
— Кроме меня. Но я его любила.
— Еще раз простите, мне самому неловко спрашивать. Но мужья тех женщин, с которыми он вам изменял… Они не могли ему отомстить?
— Нет, не могли.
— Почему?
— А вы могли бы?
— Я? — удивился Иван Дмитриевич. — Вполне.
— Поэтому жена вам не изменяет. Если мужчина способен отомстить, женщина не станет изменять такому мужчине. Я, например, тоже никогда не изменяла мужу.
— А какие у вас отношения с бароном Нейгардтом?
— У меня — соседские, у Якова были деловые. Кроме того, он обещал помочь мне распорядиться наследством. Там столько формальностей.
— Давайте вернемся к тому, с чего начали. Вы говорите: думай о смерти, а гроб всякому готов. Мудро, не отрицаю. Но ваша свекровь прибегала к этой мудрости, так сказать, символически. Естественно в ее возрасте. А молодой красивой женщине, — честным голосом сказал Иван Дмитриевич, заглаживая недавнее сравнение Шарлотты Генриховны с селедкой, — пусть даже потерявшей мужа, так же естественно отгонять от себя мысли о смерти. К тому же у вас есть дочь. Странная, согласитесь, идея: полежать во всамделишном гробу.
— Это как пропасть, — шепотом ответила она. — Стоишь на краю, и тянет прыгнуть вниз. Дьявол нашептывает: не разобьешься, не разобьешься.
— И вы прыгнули?
— Как видите.
— Дьявол, он, конечно, силен, но надо же и голову иметь на плечах.
— Вам этого не понять.
— Вы объясните, — попросил Иван Дмитриевич. — Я попытаюсь.
Она подняла на него сухие глаза.
— Мне кажется… Мне кажется, я скоро умру.
— Откуда такие мрачные мысли?
— Если гроб не по мерке, будет в доме еще покойник.
— Гнеточкин вам сказал? — догадался Иван Дмитриевич.
— Да. Он заходил ко мне и увидел.
— Вы же его за что-то не любите. Зачем он к вам приходил? Какие у вас дела?
— Об этом я говорить не желаю.
— Хорошо… Но скажите, у вас есть основания кого-то бояться?
— Не знаю, но мне страшно.
— И чтобы нагнать на себя пущего страху, вы решили лечь в… Я не в силах больше выговаривать это слово!
— Еще мне почему-то неодолимо захотелось почувствовать, каково ему там лежать. Я заткнула уши, закрыла глаза... Moжет быть, я схожу с ума, не знаю, но в эти минуты я действительно чувствовала себя не собой, а… Этого не передать, вы все равно не поймете.
— Шарлотта Генриховна, — сочувственно помолчав, заговорил Иван Дмитриевич, — я сыщик, а не врач, и хочу понять другое. Я вам как на духу признался, кто подсказал мне мысль о том, что Яков Семенович жив. Будьте же и вы со мной откровенны. Вам кажется, что ваш муж наложил на себя руки, чтобы не лишать вас и Оленьку средств к существованию. Я верю вашей искренности, но я сильно сомневаюсь, что вы сами до этого додумались. Насколько я вас знаю, вы не сильны в законах. Нужно быть совершенно другим человеком, дабы под таким странным углом увидеть смерть Якова Семеновича. Эта идея о самоубийстве во имя вашего с Оленькой благополучия, — кто вас натолкнул на нее? Только честно. Не барон Нейгардт?
— Барон лишь высказал такое предположение, он ни на чем не настаивал. Он сам не был уверен, что прав, но я сердцем почувствовала: так оно и есть. Яков изменял мне, и все же я знаю — по-настоящему он любил одну меня.
— Допустим, Марфы Никитичны нет в живых. Но неужели вам не приходило в голову, что в случае смерти вашего мужа закон будет на стороне Семена Семеновича, а никак не Оленьки? Наследство достанется ему, а не вам.
— Я об этом не подумала.
— И еще несколько вопросов…
— Только не сейчас. Уже ночь, и у меня болит голова.
— Но дело не терпит отлагательств!
— Пожалейте меня! — взмолилась она. — Идите, дайте мне побыть одной.
— Я никуда не уйду, пока вы не ответите.
Она смирилась:
— Хорошо, спрашивайте.
— Час или полтора назад я слышал в подъезде чей-то крик. Это не у вас?
— Я ничего не слыхала.
— Почему вы не открыли на мой звонок?
— Так это вы звонили?
— А вы думали кто?
— Не знаю. Мне стало страшно.
— Что за дама была у вас приблизительно в то же время?
— Моя племянница.
— Лиза или Катя?
— Все-то вы знаете… Лиза, старшая.
— Зачем она приезжала?
— Взять что-нибудь на память о бабушке.
— И она, значит, убеждена в ее смерти? Или это вы ее убедили?
— Мы все счастливы были бы ошибиться. Даже я, хотя мои отношения со свекровью были далеки от идиллии, — сказала Шарлотта Генриховна, так бережно разглаживая на столе скатерть, что Иван Дмитриевич окончательно утвердился в своей догадке:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64