Чего вы потащили меня сюда ночью? У меня, знаете, такое чувство, будто…
— Будто я заранее знал, что Петрова сегодня убьют?
— Вроде того,
— С Путилиным я поговорю сам, — пообещал Шитковский. — Можете не волноваться.
Портовый пристав писал по букве в минуту, но при этом делал государственное лицо, вельможно поигрывал желваками и от души наслаждался нечаянной властью над двумя городскими полицейскими агентами. Только во втором часу ночи они были отпущены восвояси.
Едва миновали ворота гавани, прямо за шлагбаумом Шитковский сказал:
— Мне — туда.
Он неопределенно махнул рукой в темноту, в наплывающий от берега сентябрьский туман, и сгинул. В воздухе пахло тайной и надвигающимся дождем. Гайпель побрел дальше один. Зонта у него не было.
Минут через десять он наткнулся на спящего извозчика, насилу растолкал его, хотел назвать свой адрес, но передумал и назвал другой.
— К Путилину, что ли? — уважительно спросил извозчик, заметив на седоке полицейскую фуражку.
— Ты знаешь, где он живет?
— Кто ж не знает!
— К нему, — сказал Гайпель.
Он почувствовал, как над ним державно простерлись крылья славы Ивана Дмитриевича. Всю дорогу они прикрывали его от ветра, от накрапывающего дождика.
Глава 12
ИЕРОГЛИФ СМЕРТИ
1
С невнятным мычанием отлепившись от косяка, Иван Дмитриевич пробежал коридор без дальнейших неприятностей, юркнул в кухню и устремился к спасительному провалу черного хода. И добрался бы, да подвела плебейская привычка на дармовщину кусочничать в тех домах, где вел расследование. Отрыгнулась ему эта лапша. Несколько лапшинок осталось на полу, сапоги поехали на них, Иван Дмитриевич с разбегу врезался в стену, упал и был накрыт рухнувшим сверху медным тазом.
В следующее мгновение кто-то сидел на.нем верхом, чьи-то ледяные пальцы оплели горло.
— А-а-а-а!
Он заорал, извиваясь, изворачиваясь всем телом, но при этом с какой-то сумасшедшей радостью понимая, что человек, оседлавший его, для покойника чересчур тяжел. И дыхание громкое, жаркое, не как у мертвеца.
Радость, однако, сменилась ужасом отнюдь не мистическим: неизвестно еще, кто страшнее, живой или мертвый. Напрасно Иван Дмитриевич пытался сбросить своего седока, тот сидел на нем прочно, как банщик в тифлисской мыльне. Крикнуть и то не удавалось, железная рука предусмотрительно и жестоко прижимала его к полу, сминая губы, корябая нос.
Из последних сил Иван Дмитриевич попробовал трепыхнуться, но сидевший на спине человек подпрыгнул и с размаху снова сел, едва не переломив ему поясницу, затем схватил его за волосы, оттянул голову назад, намереваясь не то свернуть шею, не то шмякнуть мордой об пол. В горле захрустело, в этот момент послышались торопливые шаги, дрожащий свет озарил кухню. Загремел отброшенный в сторону таз. Тяжесть на спине исчезла, Иван Дмитриевич немного полежал вниз лицом, приходя в себя, наконец перевернулся. Над ним стоял Евлампий, рядом — Шарлотта Генриховна со свечой в руке. Лицо ее выражало не испуг, а что-то вроде печальной брезгливости.
— Вы-ы? — негромко проговорила она с такой интонацией, словно единственным чувством, испытанным при виде Ивана Дмитриевича, который среди ночи забрался к ней в квартиру, было разочарование в его порядочности.
— А вы думали… кто?
Она не ответила.
— Ай да полиция! — осклабился Евлампий.
Ивану Дмитриевичу было что ему напомнить — испачканный кровью конец веревки хранился в кармане, но он смолчал и сразу обратился к Шарлотте Генриховне:
— Вы позволите мне встать?
— Полицейских бы сюда с приставом, — сказал Евлампий. — То-то полюбуются на своего товарища!
— Не нужно. Вставайте, господин Путилин, я жду ваших объяснений. Надеюсь, вы не станете уверять нас, будто в темноте ошиблись дверью.
Он поднялся, попробовал, сгибается ли хрустнувшая под Евлампием поясница.
— Шарлотта Генриховна, давайте отложим наш разговор. Поверьте, я был вынужден так поступить. Меня вынудили обстоятельства, касающиеся смерти вашего мужа.
— Какие именно?
— Я не вправе их называть. Поверьте!
— Что ж, в таком случае действительно придется звать полицию. Заодно соседей пригласим. И еще… Евлампий, сбегай-ка за супругой господина Путилина.
— Нет, — быстро сказал Иван Дмитриевич.
— Отчего же? Я думаю, она будет приятно удивлена, когда увидит вас и узнает, как вы здесь очутились.
— Прошу вас, не надо.
— Тогда извольте отвечать. Что вы искали в моем доме? Какие улики? Или вы подозреваете, что это я убила Якова?
— Пусть ваш лакей оставит нас вдвоем.
— Ступай, Евлампий.
Иван Дмитриевич выпроводил его из кухни, плотно прикрыл за ним дверь и вернулся к Шарлотте Генриховне.
— Предупреждаю, — сказала она, — если вы вздумаете скрыться через черный вход, я стану кричать… Ну?
— Есть детская сказочка, Шарлотта Генриховна, мой Ванечка ее очень любит. В одном черном-пречерном городе была черная-пречерная улица. Ну и так далее: черный дом, черная комната, в комнате — гроб. И в этом черном-пречерном гробу…
— Прекратите!
— …лежала тухлая-претухлая селедка, — невозмутимо закончил Иван Дмитриевич.
— Негодяй…
— Такова сказочка. У меня и в мыслях не было намекать на вашу внешность. Я знаю, для женщины нет большего оскорбления, чем когда ее сравнивают с какой-нибудь рыбой. С селедкой… или, например, с воблой.
— Я и не подозревала, какой вы, оказывается, негодяй, — прошипела она.
До этой минуты Иван Дмитриевич еще не вполне был уверен, что именно ее, Шарлотту Генриховну, он видел встающей из гроба, но теперь никаких сомнений не оставалось. Теперь нетрудно было восстановить ход событий: она лежала в домовине, приготовленной для Якова Семеновича, и, когда кто-то вошел в комнату, приняла вошедшего за мужа. Тут с улицы явился Евлампий…
— Будьте надежны, я вам не прощу, — прошептала вдова.
— Простите, но любопытно было бы знать: вы всегда спите в гробу? — поинтересовался Иван Дмитриевич.
Сказал, и смутное воспоминание, пробужденное ритмом этой фразы, царапнуло память. Ну да, конечно! Воскресным днем в лесу Яков Семенович точно так же спросил его: «Вы всегда ходите по грибы с птичьей клеткой?»
— Или только сегодня что-то помешало вам лечь в вашей постели?
Она молчала.
— Может быть, клопы?
— Негодяй, — кусая губы, повторила Шарлотта Генриховна.
— Говорят, жили раньше великие схимники, такие праведные мужи, которые все ночи проводили не иначе как в гробу, дабы проникнуться тщетой всего сущего во плоти. Но мы ведь как думаем? То в старину! А нынче на дворе век пара, прогресса. Ан нет! Не перевелись еще истинные подвижницы и в наше время… Вы разрешите мне поделиться своим открытием с соседями? С Гнеточкиным, Зайцевым. На их жен тоже, я полагаю, это произведет сильнейшее впечатление.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
— Будто я заранее знал, что Петрова сегодня убьют?
— Вроде того,
— С Путилиным я поговорю сам, — пообещал Шитковский. — Можете не волноваться.
Портовый пристав писал по букве в минуту, но при этом делал государственное лицо, вельможно поигрывал желваками и от души наслаждался нечаянной властью над двумя городскими полицейскими агентами. Только во втором часу ночи они были отпущены восвояси.
Едва миновали ворота гавани, прямо за шлагбаумом Шитковский сказал:
— Мне — туда.
Он неопределенно махнул рукой в темноту, в наплывающий от берега сентябрьский туман, и сгинул. В воздухе пахло тайной и надвигающимся дождем. Гайпель побрел дальше один. Зонта у него не было.
Минут через десять он наткнулся на спящего извозчика, насилу растолкал его, хотел назвать свой адрес, но передумал и назвал другой.
— К Путилину, что ли? — уважительно спросил извозчик, заметив на седоке полицейскую фуражку.
— Ты знаешь, где он живет?
— Кто ж не знает!
— К нему, — сказал Гайпель.
Он почувствовал, как над ним державно простерлись крылья славы Ивана Дмитриевича. Всю дорогу они прикрывали его от ветра, от накрапывающего дождика.
Глава 12
ИЕРОГЛИФ СМЕРТИ
1
С невнятным мычанием отлепившись от косяка, Иван Дмитриевич пробежал коридор без дальнейших неприятностей, юркнул в кухню и устремился к спасительному провалу черного хода. И добрался бы, да подвела плебейская привычка на дармовщину кусочничать в тех домах, где вел расследование. Отрыгнулась ему эта лапша. Несколько лапшинок осталось на полу, сапоги поехали на них, Иван Дмитриевич с разбегу врезался в стену, упал и был накрыт рухнувшим сверху медным тазом.
В следующее мгновение кто-то сидел на.нем верхом, чьи-то ледяные пальцы оплели горло.
— А-а-а-а!
Он заорал, извиваясь, изворачиваясь всем телом, но при этом с какой-то сумасшедшей радостью понимая, что человек, оседлавший его, для покойника чересчур тяжел. И дыхание громкое, жаркое, не как у мертвеца.
Радость, однако, сменилась ужасом отнюдь не мистическим: неизвестно еще, кто страшнее, живой или мертвый. Напрасно Иван Дмитриевич пытался сбросить своего седока, тот сидел на нем прочно, как банщик в тифлисской мыльне. Крикнуть и то не удавалось, железная рука предусмотрительно и жестоко прижимала его к полу, сминая губы, корябая нос.
Из последних сил Иван Дмитриевич попробовал трепыхнуться, но сидевший на спине человек подпрыгнул и с размаху снова сел, едва не переломив ему поясницу, затем схватил его за волосы, оттянул голову назад, намереваясь не то свернуть шею, не то шмякнуть мордой об пол. В горле захрустело, в этот момент послышались торопливые шаги, дрожащий свет озарил кухню. Загремел отброшенный в сторону таз. Тяжесть на спине исчезла, Иван Дмитриевич немного полежал вниз лицом, приходя в себя, наконец перевернулся. Над ним стоял Евлампий, рядом — Шарлотта Генриховна со свечой в руке. Лицо ее выражало не испуг, а что-то вроде печальной брезгливости.
— Вы-ы? — негромко проговорила она с такой интонацией, словно единственным чувством, испытанным при виде Ивана Дмитриевича, который среди ночи забрался к ней в квартиру, было разочарование в его порядочности.
— А вы думали… кто?
Она не ответила.
— Ай да полиция! — осклабился Евлампий.
Ивану Дмитриевичу было что ему напомнить — испачканный кровью конец веревки хранился в кармане, но он смолчал и сразу обратился к Шарлотте Генриховне:
— Вы позволите мне встать?
— Полицейских бы сюда с приставом, — сказал Евлампий. — То-то полюбуются на своего товарища!
— Не нужно. Вставайте, господин Путилин, я жду ваших объяснений. Надеюсь, вы не станете уверять нас, будто в темноте ошиблись дверью.
Он поднялся, попробовал, сгибается ли хрустнувшая под Евлампием поясница.
— Шарлотта Генриховна, давайте отложим наш разговор. Поверьте, я был вынужден так поступить. Меня вынудили обстоятельства, касающиеся смерти вашего мужа.
— Какие именно?
— Я не вправе их называть. Поверьте!
— Что ж, в таком случае действительно придется звать полицию. Заодно соседей пригласим. И еще… Евлампий, сбегай-ка за супругой господина Путилина.
— Нет, — быстро сказал Иван Дмитриевич.
— Отчего же? Я думаю, она будет приятно удивлена, когда увидит вас и узнает, как вы здесь очутились.
— Прошу вас, не надо.
— Тогда извольте отвечать. Что вы искали в моем доме? Какие улики? Или вы подозреваете, что это я убила Якова?
— Пусть ваш лакей оставит нас вдвоем.
— Ступай, Евлампий.
Иван Дмитриевич выпроводил его из кухни, плотно прикрыл за ним дверь и вернулся к Шарлотте Генриховне.
— Предупреждаю, — сказала она, — если вы вздумаете скрыться через черный вход, я стану кричать… Ну?
— Есть детская сказочка, Шарлотта Генриховна, мой Ванечка ее очень любит. В одном черном-пречерном городе была черная-пречерная улица. Ну и так далее: черный дом, черная комната, в комнате — гроб. И в этом черном-пречерном гробу…
— Прекратите!
— …лежала тухлая-претухлая селедка, — невозмутимо закончил Иван Дмитриевич.
— Негодяй…
— Такова сказочка. У меня и в мыслях не было намекать на вашу внешность. Я знаю, для женщины нет большего оскорбления, чем когда ее сравнивают с какой-нибудь рыбой. С селедкой… или, например, с воблой.
— Я и не подозревала, какой вы, оказывается, негодяй, — прошипела она.
До этой минуты Иван Дмитриевич еще не вполне был уверен, что именно ее, Шарлотту Генриховну, он видел встающей из гроба, но теперь никаких сомнений не оставалось. Теперь нетрудно было восстановить ход событий: она лежала в домовине, приготовленной для Якова Семеновича, и, когда кто-то вошел в комнату, приняла вошедшего за мужа. Тут с улицы явился Евлампий…
— Будьте надежны, я вам не прощу, — прошептала вдова.
— Простите, но любопытно было бы знать: вы всегда спите в гробу? — поинтересовался Иван Дмитриевич.
Сказал, и смутное воспоминание, пробужденное ритмом этой фразы, царапнуло память. Ну да, конечно! Воскресным днем в лесу Яков Семенович точно так же спросил его: «Вы всегда ходите по грибы с птичьей клеткой?»
— Или только сегодня что-то помешало вам лечь в вашей постели?
Она молчала.
— Может быть, клопы?
— Негодяй, — кусая губы, повторила Шарлотта Генриховна.
— Говорят, жили раньше великие схимники, такие праведные мужи, которые все ночи проводили не иначе как в гробу, дабы проникнуться тщетой всего сущего во плоти. Но мы ведь как думаем? То в старину! А нынче на дворе век пара, прогресса. Ан нет! Не перевелись еще истинные подвижницы и в наше время… Вы разрешите мне поделиться своим открытием с соседями? С Гнеточкиным, Зайцевым. На их жен тоже, я полагаю, это произведет сильнейшее впечатление.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64