— Хорошая, знаю… Хорошая Жулька…
Вдруг она взвизгнула от неожиданной и незаслуженной боли. Рука, только что ласкавшая ее, дернулась, пальцы судорожно впились в шерсть на загривке. Иван Дмитриевич подтянул ее к себе.
— Жулька? Ты?
«Я, я! — отвечала она обиженным визгом. — Не признаете, что ли? Не вы, что ли, с Ванечкой мне колбаски давали?»
Он отпихнул ее и встал. Господи, чья же тогда кровь на веревке? Жулька, за три целковых удавленная верным Евлампием, крутилась под ногами, не понимая, за что она впала в немилость.
— Пшла! — сказал ей Иван Дмитриевич.
2
Подходя к подъезду, Иван Дмитриевич заметил, что напротив стоит извозчик, но как-то не придал этому значения. Отвлек Гнеточкин, который со своим пуделем еще дефилировал перед домом.
— Что-то у нас тут неладно, — сказал он. — Какой-то человек подозрительно прятался в подворотне и побежал от меня.
Иван Дмитриевич подумал, что поступил совершенно правильно, выбравшись на улицу кружным путем, через соседний двор.
— После смерти Якова Семеновича всякое лезет в голову, — говорил Гнеточкин. — Я сегодня встретил его лакея, и тот сказал мне, что из похоронной конторы два раза приезжали. Первый раз привезли гроб не по мерке. Великоват вышел. Знаете эту примету?
— Да.
— Если гроб не по мерке, значит, будет в доме еще покойник. Тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не накликать! Я человек не суеверный, но тут невольно призадумаешься. Марфа Никитична пропала, ее сын убит. И кто-то прячется в подворотне. На вашем месте я бы обратил внимание.
— Я буду иметь в виду, — кивнул Иван Дмитриевич.
— Может быть, вместе заглянем во двор?
— Двор-то у нас проходной, бесполезно. Да и устал я сегодня. Спать пойду.
Гнеточкин поджал губы:
— Дело ваше. А я так еще похожу тут, покараулю. ,
— Кричите, если что.
— До вас докричишься… Спокойной ночи.
— Будем надеяться, — ответил Иван Дмитриевич, — что вашими трудами она пройдет спокойно.
Он вошел в подъезд, поднялся до второго этажа и замер: чей-то чудовищный вопль прорезал тишину. Вырвавшийся откуда-то из квартирных недр, приглушенный дверьми, он был не столь уж громок, но слышалось в нем исступленное, нечеловеческое страдание. Сердце сжалось, кровь гулко толкнулась в голову, мешая понять, где же, собственно, кричали. Сперва показалось, что на третьем этаже или даже на четвертом, потом — что на первом, в куколевской квартире. Секундой позже Иван Дмитриевич опять склонился к начальному варианту, но гадать не стал. Он знал, что у них в подъезде со звуками происходит нечто фантасмагорическое. Жена, скажем, сверху кричит ему вдогонку, что забыл зонт, а у него впечатление, что она стоит где-то под ним. Бывало и наоборот. Как-то так отражалось, искажалось, не поймешь.
Иван Дмитриевич застыл на месте, прислушиваясь. Крик не повторился. Казалось, человек, испустивший его, теперь умолк навеки.
Через минуту на нижней площадке осторожно щелкнул дверной замок, послышались тяжелые мужские шаги и острые женские, зашуршал по ступеням подол платья. Иван Дмитриевич склонился над лестничным провалом. В мужчине он узнал Евлампия, но женщину разглядеть не успел. Хлопнула дверь подъезда, все стихло. Иван Дмитриевич метнулся вниз, однако в вестибюле замедлил шаги, усилием воли заставил себя сосчитать до десяти, чтобы не выскакивать на улицу, как джинн из бутылки, и лишь затем степенно вышел из парадного. Он-то думал, что эта парочка двинется пешком, нетрудно будет проследить за ними, но просчитался. Извозчик не зря стоял у подъезда. Евлампий с его дамой уже сидели в пролетке, Иван Дмитриевич рванулся было к ним, и тут подскочивший откуда-то сбоку Гнеточкин цепко ухватил за локоть:
— Что случилось?
Проклятый пудель, суетясь под ногами, обмотал их обоих своим поводком, который Гнеточкин не догадался вовремя выпустить из рук. Выпутаться удалось не сразу, тем временем пролетка тронулась. Извозчик нахлестнул лошадей, копыта ударили чаще и громче.
— Стой! — заорал Иван Дмитриевич.
Куда там! Пролетка загремела, понеслась по пустынной улице. Качнулся и пропал за углом фонарь, освещавший бляху с номером.
К счастью, мимо проезжал экипаж с двумя офицерами и солдатиком на козлах. Пронзительно свистнув, чтобы служивый придержал своих залетных, Иван Дмитриевич побежал рядом, запрыгнул на подножку:
— Господа, я из полиции!
— О-о, мадонна миа! — радостно пропел один из офицеров. — Ты шпик?
Водкой от него разило убийственно. Кажется, поднесешь к губам зажженную спичку — и запылает воздух, огненные струи с дыханием вырвутся изо рта, как у Змея Горыныча.
— Срочно, господа, требуется ваше содействие, — начал было Иван Дмитриевич и слетел с подножки, получив кулаком в ухо.
В голове зазвенело, он рухнул на мостовую, а офицеры засмеялись и поехали дальше.
— Зря вы так свистали, — наставительно сказал Гнеточкин, помогая ему подняться. — Так страшно только разбойники свистят.
Иван Дмитриевич подтянул штанину, ощупал ссадину на ноге. Чертов пудель, высунув язык, вертелся возле.
— Если ободрались, дайте ему полизать, — предложил Гнеточкин. — Мигом заживет. Собачьи слюни, они целебные. У кошки на языке двенадцать болезней, у собаки двенадцать лекарств.
— Да помолчите! — разозлился Иван Дмитриевич. — Скажите лучше, что за дама была с Евлампием.
— А это Евлампий?
— Он.
— Скажите пожалуйста! Важный, со спины и не подумаешь, что лакей.
— Даму, значит, не рассмотрели?
— Темно, Иван Дмитриевич. Да я и на том углу стоял, когда они выходили.
— Не Шарлотта Генриховна?
— Со спины вроде не похожа.
— Красного зонтика не было у нее?
— Не знаю, не заметил…
Дошли до подворотни. Здесь пудель увидел свою поноску, оброненную час назад, и устремился к ней, но Иван Дмитриевич поспел раньше. Он подобрал обрывок веревки, дошагал с ним до фонаря, горевшего уже вполсилы. Да, та самая, голландского витья. Выходит, Евлампий счел за лучшее отрезать измаранный конец и выбросить от греха подальше.
Иван Дмитриевич взглянул на окна куколевской квартиры. Все они безжизненно темнели, ни в одном не было даже дальнего проблеска света.
Он обернулся к Гнеточкину:
— Дайте-ка вашу трость.
Взял ее, несколько раз требовательно стукнул в стекло. Никто не отозвался. Он перешел к соседнему окошку и постучал снова. Молчание.
— А что случилось, Иван Дмитриевич? — встревожился Гнетомкин.
— Так. Ничего.
— Когда я услышал от Евлампия про этот гроб, что он не по мерке, — сказал Гнеточкин, — мне как-то не по себе сделалось. Ведь примету в городских обстоятельствах можно толковать двояко: или еще один покойник будет у них в семье, то есть в квартире, или же во всем нашем доме.
Незаметно от него Иван Дмитриевич опустил веревку в карман, распахнул дверь подъезда:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64