Тот отпускал товар, шутил, рассыпая частоговорки, окликал покупателей, спорил с кем-то, принимал серебро и шкурки белок и в то же время успевал расспрашивать Федора: кто он, каких родителей, почему и как приехал к Господину Нову Городу, — и скоро знал о Федоре, почитай, все.
— Ну-ко, раз грамотный — пиши тута! — приказал он Федору, подвигая ему вощаницы и писало, и Федя, с замиранием сердца приняв то и другое, стал записывать то, что приказывал ему Онфим: название товара и цену. Онфим заглядывал через плечо на Федины старательные, прямо поставленные буквы и, убедясь наконец, что переяславец не сбивается, уже только бросал ему:
— Воротный! Две ногаты с белкой! На ларец два! Четыре куны пиши!
Первый раз, кажется, Федя увидел прямую нужду от своей грамотности. Он взмок от усердия, излишне сильно надавливал на писало, иногда царапая доску, но писал и писал, изредка вспоминая свое учение и подзатыльники брата. Тут бы стоять, дак и подгонять не нать было, у их, видать, без грамоты не проживешь!
— Ты хоть знашь ли про дом-от отцов, цел ли, нет? — спрашивал меж тем Онфим, отпуская очередного покупателя. — Може, там от дома вашего одне головешки!
— Ну, ладно, парень, — сказал он наконец. — Складывай вощаницы и пошли!
— Куда?
— Как куда? Поснидашь с нами, как-никак заработал! С батей перемолвишь, може, и насоветует что!
Он быстро собрал мелкий товар в коробью, засунул вощаницы и выручку в торбу, перемолвил с каким-то мужиком, заступившим его место, и легонько подпихнул Федора, который от смущения приодержался было.
— Вали!
Они выбрались из толкучки торга. Пока выбирались, Онфима несколько раз окликали и раза два даже назвали Олексичем. «Словно жениха на свадьбе!» — подумал Федя. Впрочем, начав привыкать к местной речи, он уже уловил, что здесь у всех в обычае уважительно именовать друг друга, а не так, как у них на Низу: Федюхами да Маньками. Это тоже отличало Господин Великий Новгород.
Пришли. Отворились резные ворота.
— Наш двор знают! — похвастал Онфим. — Спроси на Рогатице дом Алексы Творимирича, тут тебе всяк укажет! Батько мой.
Федор, глядя на высокие хоромы, только ахал. Вот живут! Поди, и топят по-белому, чисто боярский двор!
— Вота, батя, гостя привел! Не обессудь! — представил его Онфим.
— Здравствуй, молодечь!
Отец Онфима был невысокий, грузноватый, с сильною сединой и лысиной в редких кудрях, с отеками под глазами, но со все еще быстрым взглядом. И когда уселись и Федор посмотрел на Онфима рядом с батькой, то понял, что Олекса Творимирич был в молодости такой же, как сын, — ясноглаз и кудряв. Матка Онфима, грузная, с двойным подбородком, несколько недовольно оглядела Федора, и он невольно поежился.
— Не купечь?
— Не! С обозом я.
— Тверской?
— Переяславськой.
— Етто?..
— Князь Мятрию княгиню привезли. Давеча на Ильмере покачало, баяли.
Матка Онфима сама села за стол. Его бы мать сейчас подавала. И тут у их по-иному. «Девку держат!» — догадался он.
Ели уху, хозяин угощал:
— Стерляди нашей отведай-ка! Батько-то кто будет?
— Батько убит у его, — подсказал Онфим, — под Раковором.
Олекса Творимирич оживился, глаза блеснули молодо:
— С князем Митрием, говоришь? Я ить тоже! Вота оно, как быват!
— Батя на той рати мало не погиб! — с гордостью пояснил Онфим. — Его из самой сечи вытащили!
Олекса Творимирич принялся вспоминать, расчувствовался даже. Федор во все глаза глядел на человека, который дрался там же, вместе с отцом, быть может, даже говорил с ним или был рядом в бою. Даже Олексиха, хоть и глядела сурово, положила молча ему новый кусок в тарель.
— Дак как, гришь, батьку звали твого? Михалко, Михалко…
— С Олександром ушел, дак ты вспомнишь ле! — подала голос матка Онфима.
Когда уже подали горячий сбитень, Онфим, покраснев, поведал:
— Вот, батя, дело у гостя. У батьки-то у егово хоромина была на Веряже… Дак как ни то ему подмогнуть в ентом дели…
— Грамотка есь! — поспешил пояснить Федор.
— Дак не дите ить! — пожала плечми Олексиха. — Сам пущай и сходит к Подвойскому!
— Ты, мать, не зазри, — мягко остановил Олекса. — Человек молодой, истеряетси тута, с нашими-то приставами да позовницами…
— Дак я сам, конешно… — начал было Федор.
— Сам-то сам, а все погодь, парень, — возразил Олекса Творимирич. — Покажи грамотку ту! — Отставив от лица подальше и щурясь, он разбирал грамотку, покивал головой. — Ето мы обмозгуем. Вот цего, Онфим! Тута Позвизда нать!
— Вота уж и Позвизда Лукича мешать, тьпфу! — снова вмешалась матка: — Потолкуй с Якуном!
— Ладно, молодечь. Приходи завтра, сделам! Мы с твоим батькой тезки.
Федя ушел окрыленный.
— Будешь всякому шестнику помогать! — не вытерпела Олексиха по уходе Федора.
— Не говори, мать. Где ни то придет еще встретитьце. Все православные люди!
— То-то, православные! Кабы ратитьце с има не пришлось! Цего Дмитрий рать собират?! На корелу?
— Корела нонь к свеям откачнулась, ее не грех и проучить.
— Ну и учили бы сами! Ярославу не дали, дак Митрию топерича…
ГЛАВА 37
В ближайшие дни Федору пришлось помотаться. От работы его никто не освобождал, и вырываться для своих дел приходилось чуть не украдом. Наученный новыми знакомыми он, однако, успел побывать в вечевой избе, вызнал и то, что отцов дом цел и что живет в нем какой-то Иванко Гюргич; упросив своего боярина, успел поговорить о доме и с княжьим тиуном, заручился у него еще одной грамотой и наконец воскресным днем, одолжив, все по той же боярской милости, коня, с некоторым замиранием сердца выехал в дорогу.
Он доскакал от Городца до Новгорода и Рогатицкими воротами проехал через весь город, мимо торга, Ивана-на-Опоках, Ярославова дворища с храмом Николы, переехал мост и, обогнув Детинец, поднялся на гору. Тут он уже начал спрашивать и дальше так и ехал, по пословице, что язык до Киева доведет.
Дорога вилась вдоль речки, ныряла в перелески, наконец с пригорка открылось селение. Серые крыши, крытые тесом и дранью, казалось, тускло отсвечивали, как вода в пасмурный день или старое серебро. Федор проехал селом, не решаясь спросить, наконец остановился у одной изгороды.
— Иванко Гюргич? А вот еговый дом! Родственник али кто? Не узнать словно?
— Дело к ему…
— А… Дома, кажись!
Федор спешился, привязал коня. Он еще медлил, оглядывая большой, на подклете, красно-коричневый дом. Как-то в голове не умещалось, что это вот и есть отцова хоромина. Их дом в Переяславле выглядел куда скромнее. Хозяин сам вышел на крыльцо.
— К кому, молодечь?
— Иванко Гюргич?
— Я буду.
— Грамота у меня… — Федор запнулся и покраснел. — На дом грамота. Мово батьки дом-от!
Новгородец глядел на него, соображая, и покачивался с пятки на носок. Федору показалось, что он сейчас оборотится и уйдет, захлопнув дверь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181