Кроме того, Сада не сковали по рукам и ногам, не привязали к стене. Скорее наоборот, ему пошли на уступки, позволив заниматься творчеством, не говоря уже об отдельных предметах роскоши, получаемых им с воли, сношениях с внешним миром посредством визитов и писем. Но его репутация не требовала подтверждения ни со стороны друзей, ни со стороны недругов.
В первой половине девятнадцатого века Сад скорее прославился как осквернитель невинных и разрушитель европейской чувствительности, чем романтический революционер. Жюль Жанен в известной статье в «Ревю де Пари» в 1834 году, высокомерно обличая маркиза и его произведения, одновременно заявлял о готовности обсуждать их. В этом плане он ничем не отличался от своих современников. Общественность проявила настолько высокий интерес к статье Жанена, что ее переиздали отдельной брошюрой.
Согласно Жанену, литературное творчество Сада повинно в убийстве значительного количества неискушенной молодежи больше, чем гибельная страсть Жиля де Рэ. «Прислушайся ко мне, кто бы ты ни был. Не прикасайся к этим томам, иначе никогда не видать тебе сна». Не слишком жалует Жанен тех, кто «замарал глаза и сердце» чтением произведений маркиза. Он обещает им, что ужас пережитого теперь никогда не оставит их.
Вполне понятно, предупреждения подобного рода не могли помешать читателям или писателям знакомству с творчеством Сада. Ряд расследований выявил распространение его работ. Во Франции в 1814 году оказалась запрещена «Философия в будуаре», в 1815 — «Жюстина», в 1821 году — «Жюльетта».
В самом деле, последний названный роман «предстал» перед английским судом в конце правления Георга IV, когда в 1830 году слушалось дело Джорджа Кэннона. В суде Королевской скамьи он появился по обвинению в непристойной клевете, имевшей непосредственную связь с произведением Сада. Издание было французским, и отрывки, представленные в обвинительном акте, специально подобрали с целью проиллюстрировать клеветнические высказывания маркиза в адрес английских женщин; среди них имелись также описания проделок его английской лесбиянки, мадам де Клервиль. Эпизоды, написанные по-французски, создали для присяжных определенные трудности. Однако министерские чиновники коллективно состряпали для суда перевод, в котором не поскупились на отборные выражения, проявив неожиданный для генерального прокурора и его подчиненных талант к порнографии. Джордж Кэннон, проявивший большую скромность, напечатав роман по-французски, отправился на шесть месяцев в тюрьму.
Интерес к Саду не угасал. Ввиду отсутствия его романов в Англии, появлялись такие подражания, как «Никчемность добродетели» (1830), в котором прослеживаются злоключения молодой женщины, родившейся в Неаполе и пытавшейся зарабатывать на жизнь в качестве певицы. Хотя впоследствии Генри Джеймс характеризовал маркиза как человека «с непроизносимым именем», имя его называлось сколько угодно раз. В 1843 году в «Ревю де де Монд» Сент-Бев попытался развеять миф о том, что влияние Сада подавлено. На основании его статьи невольно напрашивался вывод о наличии двух крупных источников вдохновения в современной литературе. «Без опасения быть опровергнутым осмелюсь утверждать, что Байрон и Сад (да простят мне постановку этих имен рядом) в настоящее время являются двумя великими источниками вдохновения. Один из них у всех на виду и на устах, второй — скрыт, но не совсем». Несомненно, издания Сада продолжали появляться. Итальянский критик Фосколо свидетельствовал об одном, готовящимся к продаже в Париже деревенским издателем. Верстку проверяла его дочь, девушка восемнадцати-двадцати лет, спокойно перебиравшая эти страницы, изобиловавшие пороком и преступлениями.
Заявление, что кричащий гедонизм лорда Байрона и темный дух Сада являются основными источниками вдохновения в современной литературе, бросает тень на истинно поэтичный ландшафт таких собраний, как «Лирические баллады» Вордсворда и Колриджа, опубликованный в один год с «Новой Жюстиной» и «Жюльеттой». В викторианской Англии середины эпохи Суинберн открыто претендовал на роль последователя Сада. В шестидесятых годах прошлого века его работы считались наиболее мятежными по духу.
Генри Джеймса заинтересовала реакция Теннисо-на, поэта-лауреата, на имя непотребного маркиза. Случилось это во время званого обеда, даваемого Теннисонами в Олдуорте. Джеймс сидел подле миссис Ричард Гревиль, которая за обедом бросила какую-то фразу относительно «Лауры де Сад». Теннисон ухватился за нее и тотчас принялся страстно обличать «скандального, давно забытого автора, который не стоит того, чтобы его имя произносилось», написавшего «Жюстину», книгу, которую он включил в обличительную тираду. Однако на вечере присутствовали мужчины и женщины, слушавшие оратора, по выражению Джеймса, с «бесстрастной учтивостью» и без тени смущения. Они не входили в число мятежников викторианского общества и не имели ни малейшего представления, о чем говорил их хозяин.
Среди нового поколения писателей чувствовалось стремление сделать все, чтобы имя Сада не забылось. 15 октября 1861 года Алджернон Чарльз Суинберн, которому в ту пору исполнилось двадцать два года, написал своему другу, Ричарду Монктону Милнесу, члену парламента, ставшего впоследствии лордом Хутоном, письмо. В нем он напоминал Милесу о данном обещании одолжить для чтения экземпляр «Жюстины». В своем загородном доме Фристон Холл в Йоркшире Милнес имел непревзойденную коллекцию непристойных книг и картин, а также статуэток. Почти все это контрабандным путем ввезли в Англию с континента. С этой целью Милнес нанял Харриса, менеджера Ковент-Гарден-Опера, который имел настолько горбатую спину, что на ней, не привлекая внимания Королевской таможенной службы, можно было прятать тома высотой в 25—30 см и даже статуэтки. К тому же Милнес оказался весьма заметной фигурой на английском политическом небосклоне. Пользуясь своим влиянием, книги и предметы искусства он получал из британского посольства в Париже посредством дипломатической почты. Посылки прибывали в министерство иностранных дел, поступая вместе с корреспонденцией, адресованной лорду Палмерстону.
О том, что Суинберн намеревается заполучить том «Жюстины», принадлежащий Милнесу, прослышал сэр Уильям Хардман, общий знакомый обоих мужчин. Это обстоятельство его обеспокоило, так как он опасался, что книга может нанести определенный вред. Однако эта реакция показала его знакомство с ее содержанием. Но в случае с Суинберном, опасения Хардмана имели более глубокие корни, поскольку со школьных лет в Итоне тот получил больший заряд знаний, чем требовалось. Без всякой помощи со стороны Сада Суинберн и сам внес вклад в тайный мир викторианской литературы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114
В первой половине девятнадцатого века Сад скорее прославился как осквернитель невинных и разрушитель европейской чувствительности, чем романтический революционер. Жюль Жанен в известной статье в «Ревю де Пари» в 1834 году, высокомерно обличая маркиза и его произведения, одновременно заявлял о готовности обсуждать их. В этом плане он ничем не отличался от своих современников. Общественность проявила настолько высокий интерес к статье Жанена, что ее переиздали отдельной брошюрой.
Согласно Жанену, литературное творчество Сада повинно в убийстве значительного количества неискушенной молодежи больше, чем гибельная страсть Жиля де Рэ. «Прислушайся ко мне, кто бы ты ни был. Не прикасайся к этим томам, иначе никогда не видать тебе сна». Не слишком жалует Жанен тех, кто «замарал глаза и сердце» чтением произведений маркиза. Он обещает им, что ужас пережитого теперь никогда не оставит их.
Вполне понятно, предупреждения подобного рода не могли помешать читателям или писателям знакомству с творчеством Сада. Ряд расследований выявил распространение его работ. Во Франции в 1814 году оказалась запрещена «Философия в будуаре», в 1815 — «Жюстина», в 1821 году — «Жюльетта».
В самом деле, последний названный роман «предстал» перед английским судом в конце правления Георга IV, когда в 1830 году слушалось дело Джорджа Кэннона. В суде Королевской скамьи он появился по обвинению в непристойной клевете, имевшей непосредственную связь с произведением Сада. Издание было французским, и отрывки, представленные в обвинительном акте, специально подобрали с целью проиллюстрировать клеветнические высказывания маркиза в адрес английских женщин; среди них имелись также описания проделок его английской лесбиянки, мадам де Клервиль. Эпизоды, написанные по-французски, создали для присяжных определенные трудности. Однако министерские чиновники коллективно состряпали для суда перевод, в котором не поскупились на отборные выражения, проявив неожиданный для генерального прокурора и его подчиненных талант к порнографии. Джордж Кэннон, проявивший большую скромность, напечатав роман по-французски, отправился на шесть месяцев в тюрьму.
Интерес к Саду не угасал. Ввиду отсутствия его романов в Англии, появлялись такие подражания, как «Никчемность добродетели» (1830), в котором прослеживаются злоключения молодой женщины, родившейся в Неаполе и пытавшейся зарабатывать на жизнь в качестве певицы. Хотя впоследствии Генри Джеймс характеризовал маркиза как человека «с непроизносимым именем», имя его называлось сколько угодно раз. В 1843 году в «Ревю де де Монд» Сент-Бев попытался развеять миф о том, что влияние Сада подавлено. На основании его статьи невольно напрашивался вывод о наличии двух крупных источников вдохновения в современной литературе. «Без опасения быть опровергнутым осмелюсь утверждать, что Байрон и Сад (да простят мне постановку этих имен рядом) в настоящее время являются двумя великими источниками вдохновения. Один из них у всех на виду и на устах, второй — скрыт, но не совсем». Несомненно, издания Сада продолжали появляться. Итальянский критик Фосколо свидетельствовал об одном, готовящимся к продаже в Париже деревенским издателем. Верстку проверяла его дочь, девушка восемнадцати-двадцати лет, спокойно перебиравшая эти страницы, изобиловавшие пороком и преступлениями.
Заявление, что кричащий гедонизм лорда Байрона и темный дух Сада являются основными источниками вдохновения в современной литературе, бросает тень на истинно поэтичный ландшафт таких собраний, как «Лирические баллады» Вордсворда и Колриджа, опубликованный в один год с «Новой Жюстиной» и «Жюльеттой». В викторианской Англии середины эпохи Суинберн открыто претендовал на роль последователя Сада. В шестидесятых годах прошлого века его работы считались наиболее мятежными по духу.
Генри Джеймса заинтересовала реакция Теннисо-на, поэта-лауреата, на имя непотребного маркиза. Случилось это во время званого обеда, даваемого Теннисонами в Олдуорте. Джеймс сидел подле миссис Ричард Гревиль, которая за обедом бросила какую-то фразу относительно «Лауры де Сад». Теннисон ухватился за нее и тотчас принялся страстно обличать «скандального, давно забытого автора, который не стоит того, чтобы его имя произносилось», написавшего «Жюстину», книгу, которую он включил в обличительную тираду. Однако на вечере присутствовали мужчины и женщины, слушавшие оратора, по выражению Джеймса, с «бесстрастной учтивостью» и без тени смущения. Они не входили в число мятежников викторианского общества и не имели ни малейшего представления, о чем говорил их хозяин.
Среди нового поколения писателей чувствовалось стремление сделать все, чтобы имя Сада не забылось. 15 октября 1861 года Алджернон Чарльз Суинберн, которому в ту пору исполнилось двадцать два года, написал своему другу, Ричарду Монктону Милнесу, члену парламента, ставшего впоследствии лордом Хутоном, письмо. В нем он напоминал Милесу о данном обещании одолжить для чтения экземпляр «Жюстины». В своем загородном доме Фристон Холл в Йоркшире Милнес имел непревзойденную коллекцию непристойных книг и картин, а также статуэток. Почти все это контрабандным путем ввезли в Англию с континента. С этой целью Милнес нанял Харриса, менеджера Ковент-Гарден-Опера, который имел настолько горбатую спину, что на ней, не привлекая внимания Королевской таможенной службы, можно было прятать тома высотой в 25—30 см и даже статуэтки. К тому же Милнес оказался весьма заметной фигурой на английском политическом небосклоне. Пользуясь своим влиянием, книги и предметы искусства он получал из британского посольства в Париже посредством дипломатической почты. Посылки прибывали в министерство иностранных дел, поступая вместе с корреспонденцией, адресованной лорду Палмерстону.
О том, что Суинберн намеревается заполучить том «Жюстины», принадлежащий Милнесу, прослышал сэр Уильям Хардман, общий знакомый обоих мужчин. Это обстоятельство его обеспокоило, так как он опасался, что книга может нанести определенный вред. Однако эта реакция показала его знакомство с ее содержанием. Но в случае с Суинберном, опасения Хардмана имели более глубокие корни, поскольку со школьных лет в Итоне тот получил больший заряд знаний, чем требовалось. Без всякой помощи со стороны Сада Суинберн и сам внес вклад в тайный мир викторианской литературы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114