Сад объявил, что воспитывался как человек благородного происхождения и ему невыносима манера начальника тюрьмы каждое слово начинать со звука «ф» или «б».
Губернатора Шамбери он продол жал засыпать петициями, требуя вернуть свободу, позволить свидания с женой, а также обвинениями в адрес мадам де Монтрей, которая, на его взгляд, поставила цель погубить его. С начальником тюрьмы он обходился менее официально. Мало чем отличаясь от избалованного ребенка из дворца Конде, тридцатидвухлетний маркиз проявлял такие вспышки темперамента, что начальник тюрьмы не без оснований опасался за собственную жизнь. В связи с этим был отдан приказ содержать Сада в камере под семью замками. Это, в свою очередь, стало причиной новой серии писем, в которых заключенный обвинил начальника тюрьмы в пособничестве барону в карточном шулерстве. Но подобные нервные разрядки, кроме терапевтического эффекта, иного действия не оказывали. Петиции и обвинения оставались без ответа. Его надежды получить свободу с каждым днем становились все призрачнее и вскоре угасали.
1 марта граф де ла Мармора сообщил графу де ла Туру о встрече с французским министром иностранных дел. Главная тема разговора — Сад. Озабоченность, проявленная министром иностранных дел, несомненно, следствие дела рук мадам де Монтрей, которая постаралась если не внушить ему опасения, то во всяком случае создала соответствующий настрой.
«Вчера встречался с министром, герцогом Аквилонским, по настоянию которого „граф де Мазан“ содержится в заключении. Я зачитал ему письмо, которое мсье де Лоне, комендант крепости Миолана, написал вам, получив послание жены заключенного. Упрекнуть господина де Лоне не в чем. Не следует принимать во внимание чувства, которые, к сожалению, способна питать жена, когда муж, которого она любит, подрывает ее доверие. Необходимо, чтобы граф де Сад оставался в заточении и содержался под стражей в еще более строгих условиях. При этом все привилегии следует отменить, сношения с внешним миром прервать, но, самое главное, запретить свидания с женой».
В предупреждениях подобного рода начальник тюрьмы не нуждался, так как 5 февраля сам жаловался на опасность, которой чревата свобода передвижения Сада внутри крепостных стен. Ему стало известно, что маркиз разменял все имевшиеся у него деньги на французскую валюту и настойчиво интересовался информацией о мостах через Изер. Пока Сад свободно разгуливает по крепости, он «несмотря на все мои предостережения, может в любую минуту перелезть через стены». Но это заявление являлось скорее преувеличением, поскольку стены Миолана с внутренней стороны по всему периметру были высокими и отвесными.
Рене-Пелажи с самого начала противодействовала стараниям матери удержать Сада в заключении. Не имея связей мадам де Монтрей с государственными министрами, она обходилась без посредников. В марте 1773 года, через три месяца после ареста мужа, вместе с одним из советников семьи де Монтрей, Альбаре, она прибыла в Шамбери. Одетая в мужское платье, Рене-Пелажи, должно быть, имела какой-то смутный план проникнуть в крепость Миолана и выйти оттуда вместе с Садом. Но подобное приключение могло иметь место разве что на страницах романа. В первую очередь, ей предстояло остаться незамеченной военными гарнизона, занимавшего большую часть крепости Миолана, потом следовало пробраться в сердце самой тюрьмы. После этого шла наиболее трудная часть плана: обратный путь по крепости и гарнизону, но уже вместе с мужем.
Правда, сразу возникли трудности. 7 марта, когда она остановилась в гостинице крохотного городка Мон-мильяна, о ее прибытии стало известно местным властям. Правительство Савойя уже было в курсе, что жену, как и прочих посетителей, допускать к заключенному не следовало. На закате Альбаре с письмом от маркизы и просьбой позволить ей увидеться с Садом явился в крепость Миолана. В ответ он получил отказ. На другой день Рене-Пелажи в письменной форме попросила графа де ла Тура позволить ей увидеться с мужем. В просьбе ей отказали.
Поскольку делать было нечего, Рене-Пелажи покинула Савой. Несмотря на поражение, она не сдавалась и продолжала борьбу, засыпая начальника тюрьмы бранными письмами. Особого воздействия на него они не имели, так как со стороны мадам де Монтрей он получал самую горячую поддержку. В своих посланиях она заверяла его, что все здравомыслящие члены семьи Сада восхищены его стойкостью, поскольку маркиза следует держать в заточении. Она понимала, какому испытанию он подвергался, имея подобного заключенного, тем не менее настоятельно просила де Лоне продолжать нести свой крест и заверяла его: влиятельные друзья будут продолжать оказывать ему активную поддержку.
После очередной вспышки гнева маркиз как будто смирился со своим заточением. Даже комендант де Лоне вынужден был признать, насколько спокойнее и благоразумнее стал его подопечный. Более того, губернатор посоветовал ему, что если Сад будет во всем на него полагаться, то он походатайствует о нем перед мадам де Монтрей и герцогом Аквилонским. Не обещалось ничего конкретного, но не исключалась возможность — при хорошем поведении маркиза — получить разрешение жить на свободе в Савойе, а может, даже в каком-нибудь отдаленном уголке Франции.
Вместо того чтобы отказаться от этой перспективы, Сад смягчился еще больше. С наступлением апреля и Пасхи комендант де Лоне и граф де ла Тур поразились тем переменам, которые произошли с маркизом после совершения им необходимых религиозных обрядов. В этом они, бесспорно, увидели благотворное влияние их тюремной системы нравственного воспитания. Во-первых, он помирился с бароном де л'Алле де Сонжи. Рядом с офицерской столовой имелась комната, только что освобожденная одним из офицеров гарнизона. Помирившиеся барон и маркиз под неусыпным надзором бдительного коменданта крепости отныне там обедали. Де Лоне остался вполне доволен достигнутым результатом.
После обеда 30 апреля Сад вел себя несколько неспокойно. Вероятно, он провел тревожную ночь, поскольку на другой день, в шесть часов утра, в его камере еще горел свет. Это вызвало тревогу у одного из солдат охраны, и он открыл дверь, чтобы проверить, все ли в порядке. Там никого не оказалось. Охранник поспешно бросился к камере барона де л'Алле де Сонжи, чтобы узнать, не сможет ли тот дать хоть какие-либо объяснения по поводу отсутствия Сада. Но комната барона также оказалась пуста.
Известие о побеге поступило слишком поздно. Как в большинстве подобных случаев, время играет более важную роль, чем замысел самого плана. Ввиду того, что помещение, в котором обедали оба заключенных, ранее не относилось к тюремным, там требовалось осуществить кое-какие переделки, чтобы сделать его более надежным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114
Губернатора Шамбери он продол жал засыпать петициями, требуя вернуть свободу, позволить свидания с женой, а также обвинениями в адрес мадам де Монтрей, которая, на его взгляд, поставила цель погубить его. С начальником тюрьмы он обходился менее официально. Мало чем отличаясь от избалованного ребенка из дворца Конде, тридцатидвухлетний маркиз проявлял такие вспышки темперамента, что начальник тюрьмы не без оснований опасался за собственную жизнь. В связи с этим был отдан приказ содержать Сада в камере под семью замками. Это, в свою очередь, стало причиной новой серии писем, в которых заключенный обвинил начальника тюрьмы в пособничестве барону в карточном шулерстве. Но подобные нервные разрядки, кроме терапевтического эффекта, иного действия не оказывали. Петиции и обвинения оставались без ответа. Его надежды получить свободу с каждым днем становились все призрачнее и вскоре угасали.
1 марта граф де ла Мармора сообщил графу де ла Туру о встрече с французским министром иностранных дел. Главная тема разговора — Сад. Озабоченность, проявленная министром иностранных дел, несомненно, следствие дела рук мадам де Монтрей, которая постаралась если не внушить ему опасения, то во всяком случае создала соответствующий настрой.
«Вчера встречался с министром, герцогом Аквилонским, по настоянию которого „граф де Мазан“ содержится в заключении. Я зачитал ему письмо, которое мсье де Лоне, комендант крепости Миолана, написал вам, получив послание жены заключенного. Упрекнуть господина де Лоне не в чем. Не следует принимать во внимание чувства, которые, к сожалению, способна питать жена, когда муж, которого она любит, подрывает ее доверие. Необходимо, чтобы граф де Сад оставался в заточении и содержался под стражей в еще более строгих условиях. При этом все привилегии следует отменить, сношения с внешним миром прервать, но, самое главное, запретить свидания с женой».
В предупреждениях подобного рода начальник тюрьмы не нуждался, так как 5 февраля сам жаловался на опасность, которой чревата свобода передвижения Сада внутри крепостных стен. Ему стало известно, что маркиз разменял все имевшиеся у него деньги на французскую валюту и настойчиво интересовался информацией о мостах через Изер. Пока Сад свободно разгуливает по крепости, он «несмотря на все мои предостережения, может в любую минуту перелезть через стены». Но это заявление являлось скорее преувеличением, поскольку стены Миолана с внутренней стороны по всему периметру были высокими и отвесными.
Рене-Пелажи с самого начала противодействовала стараниям матери удержать Сада в заключении. Не имея связей мадам де Монтрей с государственными министрами, она обходилась без посредников. В марте 1773 года, через три месяца после ареста мужа, вместе с одним из советников семьи де Монтрей, Альбаре, она прибыла в Шамбери. Одетая в мужское платье, Рене-Пелажи, должно быть, имела какой-то смутный план проникнуть в крепость Миолана и выйти оттуда вместе с Садом. Но подобное приключение могло иметь место разве что на страницах романа. В первую очередь, ей предстояло остаться незамеченной военными гарнизона, занимавшего большую часть крепости Миолана, потом следовало пробраться в сердце самой тюрьмы. После этого шла наиболее трудная часть плана: обратный путь по крепости и гарнизону, но уже вместе с мужем.
Правда, сразу возникли трудности. 7 марта, когда она остановилась в гостинице крохотного городка Мон-мильяна, о ее прибытии стало известно местным властям. Правительство Савойя уже было в курсе, что жену, как и прочих посетителей, допускать к заключенному не следовало. На закате Альбаре с письмом от маркизы и просьбой позволить ей увидеться с Садом явился в крепость Миолана. В ответ он получил отказ. На другой день Рене-Пелажи в письменной форме попросила графа де ла Тура позволить ей увидеться с мужем. В просьбе ей отказали.
Поскольку делать было нечего, Рене-Пелажи покинула Савой. Несмотря на поражение, она не сдавалась и продолжала борьбу, засыпая начальника тюрьмы бранными письмами. Особого воздействия на него они не имели, так как со стороны мадам де Монтрей он получал самую горячую поддержку. В своих посланиях она заверяла его, что все здравомыслящие члены семьи Сада восхищены его стойкостью, поскольку маркиза следует держать в заточении. Она понимала, какому испытанию он подвергался, имея подобного заключенного, тем не менее настоятельно просила де Лоне продолжать нести свой крест и заверяла его: влиятельные друзья будут продолжать оказывать ему активную поддержку.
После очередной вспышки гнева маркиз как будто смирился со своим заточением. Даже комендант де Лоне вынужден был признать, насколько спокойнее и благоразумнее стал его подопечный. Более того, губернатор посоветовал ему, что если Сад будет во всем на него полагаться, то он походатайствует о нем перед мадам де Монтрей и герцогом Аквилонским. Не обещалось ничего конкретного, но не исключалась возможность — при хорошем поведении маркиза — получить разрешение жить на свободе в Савойе, а может, даже в каком-нибудь отдаленном уголке Франции.
Вместо того чтобы отказаться от этой перспективы, Сад смягчился еще больше. С наступлением апреля и Пасхи комендант де Лоне и граф де ла Тур поразились тем переменам, которые произошли с маркизом после совершения им необходимых религиозных обрядов. В этом они, бесспорно, увидели благотворное влияние их тюремной системы нравственного воспитания. Во-первых, он помирился с бароном де л'Алле де Сонжи. Рядом с офицерской столовой имелась комната, только что освобожденная одним из офицеров гарнизона. Помирившиеся барон и маркиз под неусыпным надзором бдительного коменданта крепости отныне там обедали. Де Лоне остался вполне доволен достигнутым результатом.
После обеда 30 апреля Сад вел себя несколько неспокойно. Вероятно, он провел тревожную ночь, поскольку на другой день, в шесть часов утра, в его камере еще горел свет. Это вызвало тревогу у одного из солдат охраны, и он открыл дверь, чтобы проверить, все ли в порядке. Там никого не оказалось. Охранник поспешно бросился к камере барона де л'Алле де Сонжи, чтобы узнать, не сможет ли тот дать хоть какие-либо объяснения по поводу отсутствия Сада. Но комната барона также оказалась пуста.
Известие о побеге поступило слишком поздно. Как в большинстве подобных случаев, время играет более важную роль, чем замысел самого плана. Ввиду того, что помещение, в котором обедали оба заключенных, ранее не относилось к тюремным, там требовалось осуществить кое-какие переделки, чтобы сделать его более надежным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114