А ты не умеешь или умеешь приблизительно.
— Почему ты думаешь, что не умею?
— Я не думаю, а вижу. Слушаешь, а головой киваешь невпопад, Филаретов этого не замечает, а мне со стороны видней. Признайся, что исконное штурманское высокомерие помешало тебе в свое время детально изучить наше прозаическое хозяйство. Признайся, и я тебе все растолкую. Причем с моей стороны это никакая не филантропия, а самый шкурный интерес. Гораздо легче жить, когда начальство тебя понимает.
Узкие глаза Каюрова излучали самое неприкрытое ехидство, но именно неприкрытость и покорила Туровцева. Он засмеялся.
— Ладно. Давай.
— Тогда начнем с принципиальной схемы…
Весь день они провозились у аппаратов, сначала вдвоем, затем с торпедистами. Каюрова было невозможно обмануть, с дьявольской проницательностью он обнаруживал все слабые места в Митиных познаниях, и к вечеру Митя постиг не только «принципиальную схему», но и множество таких тонкостей, о существовании которых даже не подозревал.
Следующий день начался звонком Горбунова.
— Знаете что, штурман? — сказал Горбунов. — Я по старой памяти занимаюсь суточным расписанием, и мне это дело надоело. Так что будьте любезны…
— Пожалуйста, — ответил Митя, стараясь не зевать в трубку.
— А пока скажите мне спасибо — я выкроил вам дополнительное время для политинформации. Вы готовы?
Через час Туровцев вошел в кубрик команды. Все было так, как будто он оттуда не уходил, в три ряда стояли скамьи, в первом ряду сидели, сложив на коленях руки, солидные старшины, из-за их широких спин выглядывала молодежь.
После рапорта боцмана вошли и тихонько пристроились под иллюминатором Горбунов и механик.
— В прошлый раз, — сказал Туровцев и сам удивился звучности своего голоса, — у меня недостало времени ответить на часть заданных вопросов. Среди них есть вопросы однородные, их я позволю себе объединить. Вы спрашивали, боцман…
Через пять минут Митя уже ощущал себя хозяином положения. К воде он не притронулся, и его нисколько не волновало присутствие командира. Он уже не искал поддержки во взгляде Тулякова, а нарочно смотрел на Савина. За двадцать две минуты — часы лежали перед ним — Митя успел ответить на все записанные Ждановским вопросы. При этом он не более двух раз произнес слово «значит» и ни разу «так сказать».
— Вопросы имеются?
Встал Туляков.
— А как насчет моего вопросика, товарищ лейтенант?
Митя удивился. О разговоре в дизельном отсеке он начисто забыл.
— Такой был вопрос: правда ли, что в некоторых государствах на подлодках две команды? И ежели факт, то желательно узнать ваше мнение.
Митя замялся. Никакого мнения у него не было.
— Может, сделаем так, товарищ лейтенант, я вам доложу, как мы, мотористы, понимаем… Ну, а вы, конечно, подправите.
Митя охотно согласился.
— Вопрос не простой, — сказал Туляков, вздыхая. — В походе намучаешься — имеется желание отдохнуть. А тут одни воюют, другие ремонтируют. Соблазн большой.
Краснофлотцы заулыбались. Митя понял, что система двух команд уже обсуждалась в кубрике и имела своих сторонников.
— Однако подойдем глубже. Где война, а где ремонт? Вышли на позицию, а у тебя повреждение. Береговую вызывать?
Он обернулся и строго поглядел на третью скамью, где притаились еще не вполне разоружившиеся сторонники двух команд.
— Я вам так скажу: если подводник считает, что его дело плавать, а ремонтирует пусть дядя, я за такого морячилу полушки ломаной не дам.
Митя взглянул на слушателей. Старшины в первом ряду сочувственно ухмылялись, только боцман и Савин сидели с непроницаемыми лицами.
— Скажу о себе, — продолжал Туляков тоном исповеди. — Ну, вот, пришли мы с моря. Бортовой Туляков идет в баню, береговой заступает. Два дня меня на лодку на аркане не затянешь — ем, пью, парюсь и газеты читаю. На третий день захожу от нечего делать на пирс, спускаюсь в лодку, заглядываю к себе в отсек и вижу: все нормально, работа идет, но как-то, понимаете, не по-моему, и сам этот береговой что-то мне не нравится. Я, конечно, ему ничего не говорю, ухожу, но настроение, я вам честно скажу, у меня уже желтенькое…
Команда дружно захохотала.
— Ты этому береговому дашь жизни, — возгласил боцман.
— Обязательно, — убитым голосом сказал Туляков. — Не надеюсь, чтоб он на мой вкус потрафил. Обязательно я с ним полаюсь, и тем дело кончится, что либо буду стоять у него над душой, либо вовсе погоню от дизелей… — Он оглянулся на смеющихся матросов. — Вот они смеются, товарищ лейтенант, а между прочим, я никакого смеха тут не вижу. Здесь многие спрашивали насчет зимнего ремонта. Я, конечно, не могу считать себя полностью в курсе, но если желаете знать мое душевное мнение: на завод нам полагаться не приходится. И если на что надеяться, так это исключительно — вот!
До этих слов Туляков держал руки по швам. Тут он поднял их на уровень лица. Кисти рук были большие, темные от въевшейся в поры металлической пыли.
— Как по-вашему, Лаврентий Ефимович, — каким-то нарочито бесцветным голосом спросил Горбунов, — можем мы отремонтировать корабль только своими силами?
Туляков задумался.
— По идее, ничего особо невозможного в этом нет, — сказал он наконец. — За всех не скажу, а от лица мотористов заявляю: переборку и ремонт дизелей беремся произвести полностью и в указанный командованием срок.
Сел и сразу же встал:
— А если что неправильно — прошу извинить.
Митя молчал. Он совсем забыл, что от него ждут ответа. Помог Ждановский.
— Может быть, послушаем других товарищей? — тихонько сказал он, и Митя с готовностью согласился.
Старшина группы электриков Куроптев и трюмный Караваев поддержали Тулякова. Первый — кратко и определенно, второй — начал с каких-то оговорок, запутался, вызвал смех и иронические замечания («Петя, не будь на подхвате…»), а кончил тем, что засмеялся сам и, сказав: «А в общем — сделаем», плюхнулся на место.
— А вы почему молчите, Савин?
Это сказал Горбунов. Вопрос был задан тем же бесцветным тоном, но в кубрике сразу почувствовалось напряжение.
Савин встал. Он стоял, как всегда, не очень по-военному, но так, что к нему было трудно придраться.
— Так ведь я не старшина группы, товарищ капитан-лейтенант.
— Формально нет. Но в вашем заведовании находятся наиболее сложные приборы, и нам интересно ваше мнение.
Савин еле заметно пожал плечами.
— Хорошо, — сказал Горбунов. — Больше вопросов к Савину не имею.
От торпедистов и от комсомола говорил Филаретов. От рулевых — боцман. Сохраняя на лице самое скептическое выражение, он дал понять, что рулевые никому не уступят в деле ремонта.
Митя взглянул на часы — до звонка оставалось три минуты. Эти три минуты по праву принадлежали ему. Он с удовольствием оглядел оживленные лица и подумал, что ничто так не красит человека, как мысль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152
— Почему ты думаешь, что не умею?
— Я не думаю, а вижу. Слушаешь, а головой киваешь невпопад, Филаретов этого не замечает, а мне со стороны видней. Признайся, что исконное штурманское высокомерие помешало тебе в свое время детально изучить наше прозаическое хозяйство. Признайся, и я тебе все растолкую. Причем с моей стороны это никакая не филантропия, а самый шкурный интерес. Гораздо легче жить, когда начальство тебя понимает.
Узкие глаза Каюрова излучали самое неприкрытое ехидство, но именно неприкрытость и покорила Туровцева. Он засмеялся.
— Ладно. Давай.
— Тогда начнем с принципиальной схемы…
Весь день они провозились у аппаратов, сначала вдвоем, затем с торпедистами. Каюрова было невозможно обмануть, с дьявольской проницательностью он обнаруживал все слабые места в Митиных познаниях, и к вечеру Митя постиг не только «принципиальную схему», но и множество таких тонкостей, о существовании которых даже не подозревал.
Следующий день начался звонком Горбунова.
— Знаете что, штурман? — сказал Горбунов. — Я по старой памяти занимаюсь суточным расписанием, и мне это дело надоело. Так что будьте любезны…
— Пожалуйста, — ответил Митя, стараясь не зевать в трубку.
— А пока скажите мне спасибо — я выкроил вам дополнительное время для политинформации. Вы готовы?
Через час Туровцев вошел в кубрик команды. Все было так, как будто он оттуда не уходил, в три ряда стояли скамьи, в первом ряду сидели, сложив на коленях руки, солидные старшины, из-за их широких спин выглядывала молодежь.
После рапорта боцмана вошли и тихонько пристроились под иллюминатором Горбунов и механик.
— В прошлый раз, — сказал Туровцев и сам удивился звучности своего голоса, — у меня недостало времени ответить на часть заданных вопросов. Среди них есть вопросы однородные, их я позволю себе объединить. Вы спрашивали, боцман…
Через пять минут Митя уже ощущал себя хозяином положения. К воде он не притронулся, и его нисколько не волновало присутствие командира. Он уже не искал поддержки во взгляде Тулякова, а нарочно смотрел на Савина. За двадцать две минуты — часы лежали перед ним — Митя успел ответить на все записанные Ждановским вопросы. При этом он не более двух раз произнес слово «значит» и ни разу «так сказать».
— Вопросы имеются?
Встал Туляков.
— А как насчет моего вопросика, товарищ лейтенант?
Митя удивился. О разговоре в дизельном отсеке он начисто забыл.
— Такой был вопрос: правда ли, что в некоторых государствах на подлодках две команды? И ежели факт, то желательно узнать ваше мнение.
Митя замялся. Никакого мнения у него не было.
— Может, сделаем так, товарищ лейтенант, я вам доложу, как мы, мотористы, понимаем… Ну, а вы, конечно, подправите.
Митя охотно согласился.
— Вопрос не простой, — сказал Туляков, вздыхая. — В походе намучаешься — имеется желание отдохнуть. А тут одни воюют, другие ремонтируют. Соблазн большой.
Краснофлотцы заулыбались. Митя понял, что система двух команд уже обсуждалась в кубрике и имела своих сторонников.
— Однако подойдем глубже. Где война, а где ремонт? Вышли на позицию, а у тебя повреждение. Береговую вызывать?
Он обернулся и строго поглядел на третью скамью, где притаились еще не вполне разоружившиеся сторонники двух команд.
— Я вам так скажу: если подводник считает, что его дело плавать, а ремонтирует пусть дядя, я за такого морячилу полушки ломаной не дам.
Митя взглянул на слушателей. Старшины в первом ряду сочувственно ухмылялись, только боцман и Савин сидели с непроницаемыми лицами.
— Скажу о себе, — продолжал Туляков тоном исповеди. — Ну, вот, пришли мы с моря. Бортовой Туляков идет в баню, береговой заступает. Два дня меня на лодку на аркане не затянешь — ем, пью, парюсь и газеты читаю. На третий день захожу от нечего делать на пирс, спускаюсь в лодку, заглядываю к себе в отсек и вижу: все нормально, работа идет, но как-то, понимаете, не по-моему, и сам этот береговой что-то мне не нравится. Я, конечно, ему ничего не говорю, ухожу, но настроение, я вам честно скажу, у меня уже желтенькое…
Команда дружно захохотала.
— Ты этому береговому дашь жизни, — возгласил боцман.
— Обязательно, — убитым голосом сказал Туляков. — Не надеюсь, чтоб он на мой вкус потрафил. Обязательно я с ним полаюсь, и тем дело кончится, что либо буду стоять у него над душой, либо вовсе погоню от дизелей… — Он оглянулся на смеющихся матросов. — Вот они смеются, товарищ лейтенант, а между прочим, я никакого смеха тут не вижу. Здесь многие спрашивали насчет зимнего ремонта. Я, конечно, не могу считать себя полностью в курсе, но если желаете знать мое душевное мнение: на завод нам полагаться не приходится. И если на что надеяться, так это исключительно — вот!
До этих слов Туляков держал руки по швам. Тут он поднял их на уровень лица. Кисти рук были большие, темные от въевшейся в поры металлической пыли.
— Как по-вашему, Лаврентий Ефимович, — каким-то нарочито бесцветным голосом спросил Горбунов, — можем мы отремонтировать корабль только своими силами?
Туляков задумался.
— По идее, ничего особо невозможного в этом нет, — сказал он наконец. — За всех не скажу, а от лица мотористов заявляю: переборку и ремонт дизелей беремся произвести полностью и в указанный командованием срок.
Сел и сразу же встал:
— А если что неправильно — прошу извинить.
Митя молчал. Он совсем забыл, что от него ждут ответа. Помог Ждановский.
— Может быть, послушаем других товарищей? — тихонько сказал он, и Митя с готовностью согласился.
Старшина группы электриков Куроптев и трюмный Караваев поддержали Тулякова. Первый — кратко и определенно, второй — начал с каких-то оговорок, запутался, вызвал смех и иронические замечания («Петя, не будь на подхвате…»), а кончил тем, что засмеялся сам и, сказав: «А в общем — сделаем», плюхнулся на место.
— А вы почему молчите, Савин?
Это сказал Горбунов. Вопрос был задан тем же бесцветным тоном, но в кубрике сразу почувствовалось напряжение.
Савин встал. Он стоял, как всегда, не очень по-военному, но так, что к нему было трудно придраться.
— Так ведь я не старшина группы, товарищ капитан-лейтенант.
— Формально нет. Но в вашем заведовании находятся наиболее сложные приборы, и нам интересно ваше мнение.
Савин еле заметно пожал плечами.
— Хорошо, — сказал Горбунов. — Больше вопросов к Савину не имею.
От торпедистов и от комсомола говорил Филаретов. От рулевых — боцман. Сохраняя на лице самое скептическое выражение, он дал понять, что рулевые никому не уступят в деле ремонта.
Митя взглянул на часы — до звонка оставалось три минуты. Эти три минуты по праву принадлежали ему. Он с удовольствием оглядел оживленные лица и подумал, что ничто так не красит человека, как мысль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152