Ожидал, как чего-то особенного, бесконечно желанного. Приближался вечер, я старался на минутку освободиться, чтобы сбегать на полустанок, и так – каждый день. Прибывал поезд, я с волнением стоял на перроне, жадно всматривался в каждого, выходящего из вагона. Незнакомые люди на мгновение впивались в меня глазами, потому что и я смотрел на них…
Помню, один раз опоздал к поезду: выбежал из городка, а пассажиры уже вышли из вагонов. Смотрю – недалеко стоит девушка. Чемоданчик в одной руке, плащ – в другой. Посматривает в разные стороны, наверное, не знает куда идти. Увидела она, что летит к ней какой-то военный, и – навстречу. Я бегу, а она ко мне, на бегу волосы поправляет. Вижу – твои волосы, твоя походка, даже рост твой! Приблизился, и боязно голову поднять: вдруг не ты?
Подбежали, глянули друг другу в глаза. У меня внутри все похолодело, а она стоит и смущенно улыбается:
– Не скажете, как пройти в такую-то часть?
Оказалось, она даже не в наш городок приехала…
Из-за реки, из-за густого ивняка набежала на вербы короткая волна ветра, перелетела в сад, поиграла с листвой и исчезла где-то за деревней. Снова стало так тихо, что, казалось, произнеси вслух слово, – в соседней деревне услышат.
Плеснула в реке рыба. Днем на этот плеск никто не обратил бы внимания, а теперь и он мог прервать разговор, даже испугать. Вера и Андрей взглянули на реку, ожидая увидеть что-то большое, может быть, сома или пудовую щуку, но круги по освещенной луной воде пошли совсем небольшие. Так иной раз ночью в лесу треск сухой веточки может показаться пистолетным выстрелом.
Кто-то весело заговорил возле школы, потом разговор послышался и в деревне. Видимо, молодежь, вернувшись с поля и поужинав, вышла на улицу. Чей-то звонкий грудной голос завел «И кто его знает». Дружный и слаженный хор подхватил песню, понес по улице.
Андрей прислушался, в глазах его загорелись живые огоньки.
– Как хорошо! – с искренним восхищением сказал он. – Сколько раз слушал эту песню, а все мало, хочется слушать и слушать. Ее начали петь, помнишь, когда я только собирался в армию. Запала она мне в душу, так и увез с собою. Долго ехал, а песня эта все звучала в ушах. На новом месте с месяц не слыхал ее, а потом, помню, сменился как-то с ночного поста, лег спать, и вдруг на улице, из рупора – песня! Проснулся я сразу, вслушался, и так тепло стало на душе, так грустно… Всплыло в памяти все домашнее, казалось, будто приблизилось ко мне, стало рядом, вроде никуда я и не уезжал, а живу в родных местах…
– Ты, бывало, и сам пел ее, – сказала Вера. – Помнишь?
– Помню, – кивнул Андрей. – И теперь люблю. Вот и наш Игнат Прокофьевич… Есть у нас там еще один, тоже бывший учитель, некто Донской. Родом из Саратова. Соберемся, бывало, и запоем… Или на дежурстве встретимся, или так где-нибудь. Игнат Прокофьевич берет высоко-высоко, под девичий голос. Закинет голову, прищурит глаза да как затянет! Только голос дрожит, переливается. А Донской баском подпевает. Уставится глазами в одну точку, надует губы и ведет спокойно, размеренно, будто о чем-то думает:
«В каждой строчке только точки…»
Иной раз Игнат Прокофьевич достанет из кармана увесистое письмо жены. И хочется ему прочесть, – рад, что Евдокия пишет горячие и длинные письма, – и стесняется нас с Донским, потому что наши жены, хотя и моложе, а пишут короче и сдержаннее… Повертит конверт в руках – и опять в карман. Вздохнет, покачает головой и все же не вытерпит, перескажет содержание. Потом, улучив минутку, исчезает. А мы знаем: пошел наш Игнат отвечать жене на письмо и, если дела не помешают, два часа будет писать, напакует конверт не меньше, чем четырьмя листами, исписанными с обеих сторон. Если не может ответить сегодня, допишет завтра. Пройдет два-три дня, ну, самое большее неделя, он опять получает письмо и садится за ответ. Хлопцы даже шутят, что ему в армии больше мороки с женой, чем дома…
– Смотри – звездочка! – вскрикнула Вера, указывая рукой на близкий темно-голубой небосвод. Звезда наискосок полоснула мягкую негустую тьму, отразилась в реке и исчезла…
– От наших институтских никаких вестей не было? – спросил Сокольный.
– Аня и Ольга пишут, – ответила Вера. – Недавно письма от них получила. Ольга замужем, муж у нее военный. Сама учительствует где-то в военном городке. А у Ани уже двое деток-близнецов. Живет хорошо.
Возле школы разговор стал громче. Видно, многие уже встали из-за столов. Девичьи песни на улице тоже плыли по направлению к школе. Заиграла гармонь на школьном дворе, и девушки сразу защебетали, заойкали, наверное, со всех ног бросились к школе.
– Посмотрим, как танцуют? – предложил Андрей.
– Посмотрим.
– А может, и мы осмелимся?
Вера взглянула на мужа с грустной улыбкой, помолчала, не зная, что ответить. Она бы не прочь потанцевать, как прежде: когда-то очень любила танцы, редкую вечеринку пропускала. И в студенческие годы так было и позже. А призвали мужа в армию, и все переменилось: музыка, песни нагоняли только грусть.
Они вышли на ту же тропинку, медленно направились к школе. Две тени бесшумно промелькнули впереди и исчезли в кустах.
– Кто это? – без особого любопытства спросил Андрей.
– Я не узнала, – неуверенно ответила Вера.
Андрей почувствовал только, как дрогнула ее рука.
– Что ты? – удивился он.
– Так, просто, ветерком потянуло…
И пока не дошли до школы, Вера не смогла больше вымолвить ни слова. Что-то незнакомое, обидное, не то боль, не то испуг сжало ей сердце: узнала она, кто пересек им дорогу, да только сказать об этом Андрею не могла. Узнала и Евдокию, узнала и Кондрата Ладутьку…
До слез стало тяжело смотреть Андрею в глаза.
IX
Сокольный подставил вотру голову с успевшими уже отрасти и чуть заметно потемнеть волосами. Он придерживал рукой Веру и жадно всматривался во все, что открывалось по сторонам дороги: в высокую, колосистую, уже налившуюся рожь, в яровые посевы, стоящие местами зеленой стеной, в перелески, шумящие молодыми дубками и веселыми березками. Смотрел на все это Андрей, покачивался, иной раз подскакивал, если машина на быстром ходу перелетала мостик, переброшенный через осушительную канаву. Сидеть на старом скате было твердо, сзади мешали пустые железные бочки, то и дело с грохотом перекатывавшиеся с места на место. Однако все это не раздражало ни Андрея, ни Веру. Наоборот, им было жаль, что путь их так короток, что до станции недалеко. Оба радовались за людей, своих земляков, хозяев отличного урожая, этих шумливых перелесков, добротных домов, часто встречающихся в придорожных деревнях. Вспомнилось Красное Озеро, откуда они лишь недавно выехали. Проводить Сокольных пришли Никита Минович Трутиков, один из хозяев и создателей вот этих зеленых просторов, и Анна Степановна, и Жарский, и почти все учителя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102
Помню, один раз опоздал к поезду: выбежал из городка, а пассажиры уже вышли из вагонов. Смотрю – недалеко стоит девушка. Чемоданчик в одной руке, плащ – в другой. Посматривает в разные стороны, наверное, не знает куда идти. Увидела она, что летит к ней какой-то военный, и – навстречу. Я бегу, а она ко мне, на бегу волосы поправляет. Вижу – твои волосы, твоя походка, даже рост твой! Приблизился, и боязно голову поднять: вдруг не ты?
Подбежали, глянули друг другу в глаза. У меня внутри все похолодело, а она стоит и смущенно улыбается:
– Не скажете, как пройти в такую-то часть?
Оказалось, она даже не в наш городок приехала…
Из-за реки, из-за густого ивняка набежала на вербы короткая волна ветра, перелетела в сад, поиграла с листвой и исчезла где-то за деревней. Снова стало так тихо, что, казалось, произнеси вслух слово, – в соседней деревне услышат.
Плеснула в реке рыба. Днем на этот плеск никто не обратил бы внимания, а теперь и он мог прервать разговор, даже испугать. Вера и Андрей взглянули на реку, ожидая увидеть что-то большое, может быть, сома или пудовую щуку, но круги по освещенной луной воде пошли совсем небольшие. Так иной раз ночью в лесу треск сухой веточки может показаться пистолетным выстрелом.
Кто-то весело заговорил возле школы, потом разговор послышался и в деревне. Видимо, молодежь, вернувшись с поля и поужинав, вышла на улицу. Чей-то звонкий грудной голос завел «И кто его знает». Дружный и слаженный хор подхватил песню, понес по улице.
Андрей прислушался, в глазах его загорелись живые огоньки.
– Как хорошо! – с искренним восхищением сказал он. – Сколько раз слушал эту песню, а все мало, хочется слушать и слушать. Ее начали петь, помнишь, когда я только собирался в армию. Запала она мне в душу, так и увез с собою. Долго ехал, а песня эта все звучала в ушах. На новом месте с месяц не слыхал ее, а потом, помню, сменился как-то с ночного поста, лег спать, и вдруг на улице, из рупора – песня! Проснулся я сразу, вслушался, и так тепло стало на душе, так грустно… Всплыло в памяти все домашнее, казалось, будто приблизилось ко мне, стало рядом, вроде никуда я и не уезжал, а живу в родных местах…
– Ты, бывало, и сам пел ее, – сказала Вера. – Помнишь?
– Помню, – кивнул Андрей. – И теперь люблю. Вот и наш Игнат Прокофьевич… Есть у нас там еще один, тоже бывший учитель, некто Донской. Родом из Саратова. Соберемся, бывало, и запоем… Или на дежурстве встретимся, или так где-нибудь. Игнат Прокофьевич берет высоко-высоко, под девичий голос. Закинет голову, прищурит глаза да как затянет! Только голос дрожит, переливается. А Донской баском подпевает. Уставится глазами в одну точку, надует губы и ведет спокойно, размеренно, будто о чем-то думает:
«В каждой строчке только точки…»
Иной раз Игнат Прокофьевич достанет из кармана увесистое письмо жены. И хочется ему прочесть, – рад, что Евдокия пишет горячие и длинные письма, – и стесняется нас с Донским, потому что наши жены, хотя и моложе, а пишут короче и сдержаннее… Повертит конверт в руках – и опять в карман. Вздохнет, покачает головой и все же не вытерпит, перескажет содержание. Потом, улучив минутку, исчезает. А мы знаем: пошел наш Игнат отвечать жене на письмо и, если дела не помешают, два часа будет писать, напакует конверт не меньше, чем четырьмя листами, исписанными с обеих сторон. Если не может ответить сегодня, допишет завтра. Пройдет два-три дня, ну, самое большее неделя, он опять получает письмо и садится за ответ. Хлопцы даже шутят, что ему в армии больше мороки с женой, чем дома…
– Смотри – звездочка! – вскрикнула Вера, указывая рукой на близкий темно-голубой небосвод. Звезда наискосок полоснула мягкую негустую тьму, отразилась в реке и исчезла…
– От наших институтских никаких вестей не было? – спросил Сокольный.
– Аня и Ольга пишут, – ответила Вера. – Недавно письма от них получила. Ольга замужем, муж у нее военный. Сама учительствует где-то в военном городке. А у Ани уже двое деток-близнецов. Живет хорошо.
Возле школы разговор стал громче. Видно, многие уже встали из-за столов. Девичьи песни на улице тоже плыли по направлению к школе. Заиграла гармонь на школьном дворе, и девушки сразу защебетали, заойкали, наверное, со всех ног бросились к школе.
– Посмотрим, как танцуют? – предложил Андрей.
– Посмотрим.
– А может, и мы осмелимся?
Вера взглянула на мужа с грустной улыбкой, помолчала, не зная, что ответить. Она бы не прочь потанцевать, как прежде: когда-то очень любила танцы, редкую вечеринку пропускала. И в студенческие годы так было и позже. А призвали мужа в армию, и все переменилось: музыка, песни нагоняли только грусть.
Они вышли на ту же тропинку, медленно направились к школе. Две тени бесшумно промелькнули впереди и исчезли в кустах.
– Кто это? – без особого любопытства спросил Андрей.
– Я не узнала, – неуверенно ответила Вера.
Андрей почувствовал только, как дрогнула ее рука.
– Что ты? – удивился он.
– Так, просто, ветерком потянуло…
И пока не дошли до школы, Вера не смогла больше вымолвить ни слова. Что-то незнакомое, обидное, не то боль, не то испуг сжало ей сердце: узнала она, кто пересек им дорогу, да только сказать об этом Андрею не могла. Узнала и Евдокию, узнала и Кондрата Ладутьку…
До слез стало тяжело смотреть Андрею в глаза.
IX
Сокольный подставил вотру голову с успевшими уже отрасти и чуть заметно потемнеть волосами. Он придерживал рукой Веру и жадно всматривался во все, что открывалось по сторонам дороги: в высокую, колосистую, уже налившуюся рожь, в яровые посевы, стоящие местами зеленой стеной, в перелески, шумящие молодыми дубками и веселыми березками. Смотрел на все это Андрей, покачивался, иной раз подскакивал, если машина на быстром ходу перелетала мостик, переброшенный через осушительную канаву. Сидеть на старом скате было твердо, сзади мешали пустые железные бочки, то и дело с грохотом перекатывавшиеся с места на место. Однако все это не раздражало ни Андрея, ни Веру. Наоборот, им было жаль, что путь их так короток, что до станции недалеко. Оба радовались за людей, своих земляков, хозяев отличного урожая, этих шумливых перелесков, добротных домов, часто встречающихся в придорожных деревнях. Вспомнилось Красное Озеро, откуда они лишь недавно выехали. Проводить Сокольных пришли Никита Минович Трутиков, один из хозяев и создателей вот этих зеленых просторов, и Анна Степановна, и Жарский, и почти все учителя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102