– Оставайтесь здесь, – разрешил Сокольный, – отдыхайте!
Узенький проулок лесной деревушки рассугробил свежий снег. Он выбелил крыши, колодезные срубы, в шапки нарядил столбы заборов.
Андрей шел не спеша, заглядывая в те дворы, где стояли сани со станковыми пулеметами и боеприпасами. Возле них дежурили партизаны. В белом полушубке, в комсоставской зимней шапке со звездой Андрей выглядел словно бы подросшим, возмужавшим. Обветренное лицо – совсем не то, осунувшееся, что было, когда он вышел из окружения, круглый подбородок – сама свежесть, уверенность, незастоявшееся спокойствие.
У хаты, где остановился комиссар, к нему подошел начальник караула, один из тех бойцов Красной Армии, что, подлечившись в деревнях от тяжких ран, пришли в отряд. Начальник караула доложил: посты с ручными пулеметами выставлены на околицах, в наиболее опасных местах у дороги.
Никита Минович брился, когда Андрей зашел к нему. Увидев Сокольного в маленьком зеркальце, комиссар повернулся к нему намыленной щекой.
– Садись, погоди малость, – махнул бритвой на лавку, – я сейчас. А может, тоже побреешься? У хозяйки моей отменный кипяток, намылишься – борода сама слезает.
– Нет уж, как-нибудь обойдусь, – в тон ему ответил Андрей. – Вот возьму – в пику вам – отпущу бороду…
– Такой, как у меня была, тебе не иметь, – усмехнулся Трутиков. – Твоя пойдет клином, как у козла.
– Почему же, – не согласился Андрей. – И вширь пойдет, щеки-то мои за два-три дня обрастают.
Комиссар закончил бриться, подошел к умывальнику, и к нему живо подбежала хозяйка с кружкой воды.
– Кипяток? – с деланной недоверчивостью спросил Трутиков.
– Не-ет, теплая!
– Покажи-ка, красавица, а то ошпаришь еще. – Никита Минович тронул воду пальцем, поморщился. – Нет, девонька, эта мне не подойдет. Слей куда-нибудь, пригодится.
Он зачерпнул из ведра холодной, со льдом, воды, шумно фыркая, умылся, растер лицо до яркого румянца.
– У тебя дело, Андрей Иванович?
Сокольный протянул ему письмо:
– Вот послание – философский трактат!
– Да ты разденься, Андрей Иванович, – пригласил комиссар, принимаясь за письмо. – Посиди.
Прочитав, коротко заметил:
– Знаю я этого человека. Фанатик своего рода. Втемяшится что-либо в голову – колом не выбьешь.
– А как насчет теории?
– Не теоретик я, но вижу: ни на теории этой, ни на практике такой далеко не уедешь. Немцы используют школы в своих интересах.
– А как же иначе! – подхватил Андрей. – Этот человек уже служит немцам и, пожалуй, сам это отлично понимает. Скорей всего – прикидывается патриотом.
– Знаешь, Андрей Иванович, – мягко возразил Трутиков, – это такой человек, что может и не прикидываться, а упрямо, как одержимый, верить в то, что задумал.
– Напишем ответ?
– Думаю, лучше переслать в райком партии, там решат, что делать. Игнорировать это нельзя: человек может изрядно дров наломать. Если б вот утречком письмо пришло, посыльный забрал бы его…
Никита Минович поднялся, подошел к окну. Андрей еще раньше заметил, что комиссар часто поглядывает на улицу, стараясь делать это незаметно. Теперь уж не скрывал, что ждет кого-то, волнуется. И Андрей знал, кого он так ждет, за кого волнуется. Первый раз с ответственным поручением был послан Леня, младший сын Трутикова. Послан утром, а теперь уж далеко после полудня. Правда, путь неблизкий, но ведь хлопцу дали самого быстрого коня – срочно доставить секретарю райкома донесение о последней операции по уничтожению отряда фашистской карательной экспедиции, получить новые указания.
Леня был участником той операции, проведенной на гати довольно бойкой дороги. Разведка донесла, что именно этой дорогой фашисты будут возвращаться из деревни, где они учинили зверскую расправу над мирным населением. И гати им не обминуть. Обочь дороги – топь непролазная, лишь кочки да ракитник кое-где торчит. С одного конца гати и с другого – густой ольшаник, сосняк. Там-то и были устроены засады.
Когда конный отряд карателей втянулся на гать, тыловая засада открыла по ним пулеметный огонь. Фашисты рванулись вперед – напоролись на вторую засаду. Кони вздыбились, шарахнулись в болото. Снега тут много намело, топь под ним не успела замерзнуть, и кони начали проваливаться. Часа не прошло, как почти весь отряд был уничтожен. В числе других трофеев Зайцев и подобрал здесь несколько парабеллумов.
Лене было приказано устно сообщить обо всем этом в райком, новые указания секретаря, если будут, также заучить хорошенько.
И вот нету хлопца. Трутиков волнуется, и волнение его передается Андрею…
В дверь кто-то постучал. Никита Минович резко обернулся, шагнул навстречу.
В хату вошел Павел Швед. Стал у порога, не зная, кому докладывать – комиссару ли, командиру.
– Что тебе? – спросил Трутиков, и в голосе его Андрей уловил нотки острого разочарования: не тот пришел, кого так ждал.
Швед приложил руку к виску и резко бросил вниз:
– Командир хозяйственного взвода приказал спросить – готовить сегодня ужин или выдать людям сухой паек?
– Передай, что надо готовить, – приказал комиссар.
– Есть передать, что надо… что надо… – запутался хлопец и пулей вылетел из хаты.
Никита Минович хмуро усмехнулся:
– Думаешь, не знает, что надо делать?
– Кто?
– Начхоз Ладутька. Лодырь! Только бы без хлопот… Самому, небось, хозяйка уже всего наготовила.
– Не на месте, – заметил Андрей.
– А что ему поручить? Тут он хоть под присмотром. Достать, что надо, может, коль захочет, и организаторская струнка у него есть.
Трутиков начал делиться своими соображениями относительно других людей отряда: как к кому относиться, кого куда поставить.
В это время на улице раздался конский топот.
– Ленька! – Никита Минович бросился к двери. Но сдержался, вернулся к окну.
Конь Лени взмылен, из-под уздцов на снег срываются хлопья пены. Юный партизан ловко, как заправский кавалерист, спешился. Откуда-то вынырнул Ваня Трутиков. Одобрительно похлопав разгоряченного ездой братишку по плечу, принял из рук в руки уздечку, увел коня.
– Задание выполнено! – громко доложил Леня, едва открыв дверь в хату, и лишь после этого взял под козырек.
Отец подошел к сыну, обнял, ласково потрепал по щеке:
– Молодец, хорошим партизаном будешь!
Андрей тоже подошел, пожал хлопцу руку.
Леня – рослый, но щупленький, с пухлым по-детски лицом, курносый, глотая в волнении и спешке слова, начал докладывать, как добирался до соседнего отряда, как потом его задержали и завели к секретарю райкома. Хотел было рассказать и о том, как возвращался, выбирал дороги, чтоб на немцев не напороться, но вспомнил, что дело-то у него не терпит разговоров.
– Разрешите раздеться? Душно с дороги…
Снял бушлат, повесил на гвоздь в стене, а ушанку придержал в руках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102