Недоверчиво посмотрела в одну сторону, в другую.
– Добрый вечер вам! – поздоровалась Вера.
Старушка быстро юркнула во двор, закрыла за собой калитку и только тогда ответила:
– Добрый вечер, детки.
– Бабушка, – обратилась к ней Вера, – может, вы посоветуете, где можно переночевать? Мужа провожала в армию, ночь меня тут и застала.
– Что же я вам посоветую, детки? – печально отозвалась старуха. – Мы и сами теперь дома не ночуем. Пройдите в тот конец, может, кто и пустит…
И Вера пошла: после такого разговора оставаться возле хаты не хотелось. Даже в этой деревне не хотелось задерживаться! Не заглядывала больше во дворы, не искала глазами жителей. Почему-то казалось, что каждый тут скажет то же самое.
Крайняя хата была обнесена почерневшим забором. На улице, напротив окон, лежали два больших камня. Они, наверное, заменяли скамейку. Во дворе тоже белели камни, только поменьше. Ни дерева во дворе, ни зеленого куста. Настежь распахнуты ворота…
Этот последний уголок в деревне, где можно было бы остановиться, показался Вере таким пустым и неуютным, что пропало всякое желание останавливаться здесь на ночь. В хате тоже никого нет. Фронт близко, каждую минуту пролетают вражеские самолеты, вот и покинули люди свое жилье.
За деревней стеной стояла высокая колосистая рожь. Узенькая, похожая на межу тропинка вилась через поле и в густых сумерках быстро исчезала вдали. На тропинке было до того тихо, что слышался едва уловимый шелест колосьев. Пахло хвощом, желтой ромашкой и полевым клевером. Вера отошла немного в сторону от тропинки, с жалостью примяла ногами рожь и опустилась на свежую скрипящую солому, на жестковатые колосья. От земли тянуло влагой, – место, как видно, низкое, но незачем бояться сырости, есть шинель, а в узле постилка.
Постилка в клеточку! Вера помнила ее с детства. Когда-то ею по праздникам застилали детскую кроватку, потом стали застилать почти ежедневно. Вытканная из шерстяной разноцветной пряжи, она была удивительно долговечной. Все домашние привыкли к постилке, как к чему-то очень необходимому и в то же время обычному в хате, и если б она вдруг исчезла, пожалуй, появилось бы ощущение, что хата лишилась какой-то части своего тепла.
Когда неделю тому назад Вера ушла из дому следом за Андреем, мать догнала ее за рекой и упросила взять с собой вот эту постилку. «Может, дождь, может, ветер. Мало что может случиться в такой дороге…»
Теперь, развязав узел и достав постилку, Вера почувствовала близкий сердцу домашний запах. И вдруг до боли стало жаль своих близких, страшно захотелось увидеть их…
Постилка создала сразу подобие уюта: вытоптанное во ржи ложе под ней стало похоже на постель, даже напомнило один такой близкий уголок в отцовской избе. Меньше ощущалась и сырость. Но Вера, прежде чем лечь, все-таки набросила на себя шинель Андрея, плотно укуталась ею. Стало так тихо, будто все вокруг уснуло крепким сном.
Немного спустя на западе, там, где остался Андрей, послышался далекий раскатистый гул. Вскоре самолеты появились и над деревней. Вера еще плотней укуталась шинелью, чтобы не слышать этого ненавистного гула, оставила только маленькую щелочку – дышать. Вдруг в этой щелочке стало светло-светло, и Вера сразу приподнялась. Над деревней висел большой фонарь, ярко освещая все вокруг. Вера уже не раз видела такие фонари и почему-то вспомнила старуху, которая недавно так боязливо закрывала свою калитку. Сидит, наверное, где-то в яме, жмурит от света старческие глаза и со страхом ждет – вот-вот бомба упадет прямо на голову. Стало жалко старушку, обида на нее сразу рассеялась, исчезла: в самом деле сейчас лучше ночевать в поле, чем в деревне!
Вера снова легла, с головой накрылась шинелью. Если б раньше кто-нибудь сказал ей – пойди в поле, переночуй одна, – ни за что не согласилась бы, не смогла бы даже представить себе, как отважиться на такое. А пришлось – и ничего, никакого страха. Или потому, что рожь густая, как надежный страж, вокруг? Или от сознания, что завтра может быть еще и хуже и не такие трудности ждут впереди?
Гул моторов то затихал, то усиливался. Неожиданно Вера почувствовала, как под ней раз, другой сильно вздрогнула земля. Вслед за тем и по ржи полоснули резкие, трескучие взрывы. Через секунду земля вздрогнула еще сильнее, и после этого гул самолетов стал постепенно отдаляться. Ночная тишина, быть может, опять попыталась бы распространить на все свою власть, но из деревни внезапно послышался пронзительный и отчаянный крик.
Вера вскочила. На улице, ближе к этой околице, было светло, но не так, как недавно от вражеских фонарей. Светилось в одном месте, и свет этот был неровный, мигающий.
Снова закричала женщина. Крик был страшный, он приводил в ужас. До слуха отчетливо долетело: «Спасите!» Женщина кричала и еще что-то, но другие слова ее заглушались плачем. «Наверное, пожар!» Вера скомкала постилку, поспешно сунула в узел, схватила шинель и побежала к деревне. Поравнявшись с крайней хатой, сразу увидела, как неподалеку бушует жаркое, безжалостное пламя, в свете которого камни возле крайнего забора то выступают белыми глыбами, то исчезают во тьме. Горела третья или четвертая от конца деревни изба. Возле нее суетились люди, а какая-то женщина с криком металась между ними, не зная, что делать, за что ухватиться.
Хату уже нельзя было потушить, и люди старались не пустить огонь дальше. Вера нерешительно глянула на шинель и узел: «Куда девать?» Пламя огромным столбом метнулось вверх, и возле крайней хатки Вера увидела двух девочек. Они сидели на одном из белых камней, тесно прижавшись друг к дружке, и со страхом смотрели на пожар. Старшая плакала, на ее щеках сверкали слезы, а младшая сидела тихо и только плотнее прижималась к ней. Вера подошла к ним.
– Чего ты плачешь, девочка? – наклонившись, спросила она старшую.
Та вытерла рукою слезы и недоверчиво посмотрела на незнакомую тетю, а младшая со страхом пояснила:
– В нашей хате позал.
– Это в вашей?
Теперь уже и старшая подняла на Веру заплаканные глаза, утвердительно кивнула головой.
– Не плачьте, девочки! – сказала Вера. – Сейчас потушим.
Она оставила возле камня свои вещи, погладила девочек по головкам и побежала к месту пожара. Здесь уже не было суеты и растерянности. Женщины, старики и подростки работали дружно, решительно, подчиняясь распоряжениям одного человека. Без шапки, но в свитке, с распахнутым воротом нижней рубашки, он сидел на соломенной крыше соседней хаты и то и дело зычно подавал команды:
– Воды сюда, воды!
Седые волосы и борода его были всклокочены, несильный ветерок над крышей отбрасывал их то в одну сторону, то в другую, а люди по приставным лестницам все подавали и подавали старику ведра с водой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102
– Добрый вечер вам! – поздоровалась Вера.
Старушка быстро юркнула во двор, закрыла за собой калитку и только тогда ответила:
– Добрый вечер, детки.
– Бабушка, – обратилась к ней Вера, – может, вы посоветуете, где можно переночевать? Мужа провожала в армию, ночь меня тут и застала.
– Что же я вам посоветую, детки? – печально отозвалась старуха. – Мы и сами теперь дома не ночуем. Пройдите в тот конец, может, кто и пустит…
И Вера пошла: после такого разговора оставаться возле хаты не хотелось. Даже в этой деревне не хотелось задерживаться! Не заглядывала больше во дворы, не искала глазами жителей. Почему-то казалось, что каждый тут скажет то же самое.
Крайняя хата была обнесена почерневшим забором. На улице, напротив окон, лежали два больших камня. Они, наверное, заменяли скамейку. Во дворе тоже белели камни, только поменьше. Ни дерева во дворе, ни зеленого куста. Настежь распахнуты ворота…
Этот последний уголок в деревне, где можно было бы остановиться, показался Вере таким пустым и неуютным, что пропало всякое желание останавливаться здесь на ночь. В хате тоже никого нет. Фронт близко, каждую минуту пролетают вражеские самолеты, вот и покинули люди свое жилье.
За деревней стеной стояла высокая колосистая рожь. Узенькая, похожая на межу тропинка вилась через поле и в густых сумерках быстро исчезала вдали. На тропинке было до того тихо, что слышался едва уловимый шелест колосьев. Пахло хвощом, желтой ромашкой и полевым клевером. Вера отошла немного в сторону от тропинки, с жалостью примяла ногами рожь и опустилась на свежую скрипящую солому, на жестковатые колосья. От земли тянуло влагой, – место, как видно, низкое, но незачем бояться сырости, есть шинель, а в узле постилка.
Постилка в клеточку! Вера помнила ее с детства. Когда-то ею по праздникам застилали детскую кроватку, потом стали застилать почти ежедневно. Вытканная из шерстяной разноцветной пряжи, она была удивительно долговечной. Все домашние привыкли к постилке, как к чему-то очень необходимому и в то же время обычному в хате, и если б она вдруг исчезла, пожалуй, появилось бы ощущение, что хата лишилась какой-то части своего тепла.
Когда неделю тому назад Вера ушла из дому следом за Андреем, мать догнала ее за рекой и упросила взять с собой вот эту постилку. «Может, дождь, может, ветер. Мало что может случиться в такой дороге…»
Теперь, развязав узел и достав постилку, Вера почувствовала близкий сердцу домашний запах. И вдруг до боли стало жаль своих близких, страшно захотелось увидеть их…
Постилка создала сразу подобие уюта: вытоптанное во ржи ложе под ней стало похоже на постель, даже напомнило один такой близкий уголок в отцовской избе. Меньше ощущалась и сырость. Но Вера, прежде чем лечь, все-таки набросила на себя шинель Андрея, плотно укуталась ею. Стало так тихо, будто все вокруг уснуло крепким сном.
Немного спустя на западе, там, где остался Андрей, послышался далекий раскатистый гул. Вскоре самолеты появились и над деревней. Вера еще плотней укуталась шинелью, чтобы не слышать этого ненавистного гула, оставила только маленькую щелочку – дышать. Вдруг в этой щелочке стало светло-светло, и Вера сразу приподнялась. Над деревней висел большой фонарь, ярко освещая все вокруг. Вера уже не раз видела такие фонари и почему-то вспомнила старуху, которая недавно так боязливо закрывала свою калитку. Сидит, наверное, где-то в яме, жмурит от света старческие глаза и со страхом ждет – вот-вот бомба упадет прямо на голову. Стало жалко старушку, обида на нее сразу рассеялась, исчезла: в самом деле сейчас лучше ночевать в поле, чем в деревне!
Вера снова легла, с головой накрылась шинелью. Если б раньше кто-нибудь сказал ей – пойди в поле, переночуй одна, – ни за что не согласилась бы, не смогла бы даже представить себе, как отважиться на такое. А пришлось – и ничего, никакого страха. Или потому, что рожь густая, как надежный страж, вокруг? Или от сознания, что завтра может быть еще и хуже и не такие трудности ждут впереди?
Гул моторов то затихал, то усиливался. Неожиданно Вера почувствовала, как под ней раз, другой сильно вздрогнула земля. Вслед за тем и по ржи полоснули резкие, трескучие взрывы. Через секунду земля вздрогнула еще сильнее, и после этого гул самолетов стал постепенно отдаляться. Ночная тишина, быть может, опять попыталась бы распространить на все свою власть, но из деревни внезапно послышался пронзительный и отчаянный крик.
Вера вскочила. На улице, ближе к этой околице, было светло, но не так, как недавно от вражеских фонарей. Светилось в одном месте, и свет этот был неровный, мигающий.
Снова закричала женщина. Крик был страшный, он приводил в ужас. До слуха отчетливо долетело: «Спасите!» Женщина кричала и еще что-то, но другие слова ее заглушались плачем. «Наверное, пожар!» Вера скомкала постилку, поспешно сунула в узел, схватила шинель и побежала к деревне. Поравнявшись с крайней хатой, сразу увидела, как неподалеку бушует жаркое, безжалостное пламя, в свете которого камни возле крайнего забора то выступают белыми глыбами, то исчезают во тьме. Горела третья или четвертая от конца деревни изба. Возле нее суетились люди, а какая-то женщина с криком металась между ними, не зная, что делать, за что ухватиться.
Хату уже нельзя было потушить, и люди старались не пустить огонь дальше. Вера нерешительно глянула на шинель и узел: «Куда девать?» Пламя огромным столбом метнулось вверх, и возле крайней хатки Вера увидела двух девочек. Они сидели на одном из белых камней, тесно прижавшись друг к дружке, и со страхом смотрели на пожар. Старшая плакала, на ее щеках сверкали слезы, а младшая сидела тихо и только плотнее прижималась к ней. Вера подошла к ним.
– Чего ты плачешь, девочка? – наклонившись, спросила она старшую.
Та вытерла рукою слезы и недоверчиво посмотрела на незнакомую тетю, а младшая со страхом пояснила:
– В нашей хате позал.
– Это в вашей?
Теперь уже и старшая подняла на Веру заплаканные глаза, утвердительно кивнула головой.
– Не плачьте, девочки! – сказала Вера. – Сейчас потушим.
Она оставила возле камня свои вещи, погладила девочек по головкам и побежала к месту пожара. Здесь уже не было суеты и растерянности. Женщины, старики и подростки работали дружно, решительно, подчиняясь распоряжениям одного человека. Без шапки, но в свитке, с распахнутым воротом нижней рубашки, он сидел на соломенной крыше соседней хаты и то и дело зычно подавал команды:
– Воды сюда, воды!
Седые волосы и борода его были всклокочены, несильный ветерок над крышей отбрасывал их то в одну сторону, то в другую, а люди по приставным лестницам все подавали и подавали старику ведра с водой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102