Он сам удивился своему ответу и теперь уже искренне засмеялся, даже турка развеселил.
— Иезуитский учитель? — переспросил турок, ударяя по колену грязной феской, улыбаясь своими потрескавшимися губами.
— А что тут удивительного? Против грабежей и убийств, чинимых мусульманскими разбойниками, поднялись все народы Европы, в том числе и иезуиты.
— Ты был мусульманином? — снова спросил заинтересованный турок.
— Нет, нет. Но если я проживу сто лет, возможно, что и мусульманином стану. Что, весело тебе? Ну вот что, веселиться будем тогда, когда я приму закон Магомета… А сейчас рассказывай всю правду о Зобаре Сохе-бее. Где он сейчас?
— Зобар Сохе — богатый бей из Синопа, откуда был родом и славный батыр Ахмет-бей, — начал турок.
— Ну!
— А я родом из Трапезунда, но последнее время жил тоже в Синопе. У Зобара Сохе там есть караван-сарай для продажи ясыря. А куда он сейчас убежал, не знаю.
— Послушай-ка меня, правоверный! В единоборстве с вашим батырем Ахмет-беем я зарубил его… Да, да, зарубил. И его буланый конь, брат султанского коня, принадлежит мне как трофей. Теперь понял? — спросил Богдан, сердито постукивая саблей в ножнах. — Видишь саблю? Собственной рукой сниму твою голову и брошу волкам на съедение. Долго ли еще будешь медлить с ответом? Рассказывай все, что знаешь, если тебе дорога жизнь! Сам отвезу тебя в Синоп и передам в собственные руки жены или матери… Будешь говорить правду?
— Скажу, бей-ака… — произнес турок, облизывая пересохшие губы, и огляделся вокруг.
Пока Богдан переводил Сагайдачному свой разговор «начистоту» с турком, казаки собрали пленных крымчаков и, не совсем вежливо подталкивая их, повели за бугор. Куда повели и зачем, турку не было необходимости расспрашивать. Ведь каждому турку известно, что казаки пленных не берут…
— Все скажу, иезуитский учитель, бей-ака, — отбрасывая в сторону феску, произнес турок, когда Богдан снова обернулся к нему. — У Зобара Сохе нет караван-сарая в Кафе и продавать свой ясырь он там не будет. Для отправки ясыря, принадлежащего султану и лично Мухамеду Гирею, он намерен использовать султанские галеры, на которых собирается отправить и свой ясырь в Синоп… Добрый бей-ака! Я сказал чистую правду, потому что и сам должен был ехать в Синоп на галерах Зобара Сохе со своими шестью пленными гяурками.
— Сколько человек султанского ясыря собирается отправить в Синоп Зобар Сохе? — перебил его Богдан.
— Восемнадцать десятков молодых, похожих на гурий девушек, четыре сотни сильных гребцов для галер и девять сотен мальчиков для пополнения султанских янычар. Все это калым султану. У Мухамеда Гирея нет мальчиков, а лишь четыре десятка гребцов…
— Девушек?
— И молодых женщин… Сотни две наберется… — дрожащим голосом произнес турок, видя, как наливается кровью лицо «иезуитского учителя».
В Турции он много наслышался о чудовищных пытках, применяемых иезуитами, и теперь в страхе смотрел на багровевшее лицо Богдана, не предвещавшее ему ничего хорошего.
— Зобар Сохе еще при подходе к Кафской крепости получил донесение о том, что все пленные уже посажены на галеры, а гребцов-гяуров приковывают к веслам…
— Когда это было? Сколько дней прошло с тех пор, как Зобар Сохе получил это сообщение?
Турок задумался на какое-то мгновение.
— Два дня тому назад… — подсчитал пленный.
Богдан тут же передал Сагайдачному эту страшную весть. Только раз Богдан прервал свой разговор со старшим, чтобы, взявшись за рукоятку сабли, переспросить турка:
— А ты не лжешь?
— Аллагуакбар! Ложью за жизнь не платят… — ответил турок.
— Будешь жить! — Богдан снова обернулся к Сагайдачному: — Он сказал правду, и я обещал ему жизнь, пан старшой…
— Хорошо. Жизнь басурман не нужна христианам. «Блажен, иже и ко врагу своя, яко ближнему своему, имать жалость в сердце своем…» — говорил Христос, прощая жестокость Понтийского Пилата…
И он повернулся к скале, откуда донесся голос джуры:
— Уважаемый пан старшой, от пана Жмайла с моря гонец…
— Кстати, зови…
8
От сакли навстречу Сагайдачному шел обозный и атаман передовых дозоров, за которым выступал богатырского сложения казак в чем мать родила, но подпоясанный бархатным поясом, длинные концы которого спускались впереди и сзади, как передник. Он размашисто шагал, придерживая левой рукой саблю.
«Казак что надо», — подумал Сагайдачный, поворачиваясь к прибывшим, и громко спросил:
— От наказного с вестями, пан казаче?
— Да… с галер, уважаемый пан старшой. Но… разрешите поведать вам, пан Петр Конашевич, печаль души своей! — с горечью произнес казак, откашливаясь.
— Печаль души?.. Так, может быть, позвать сюда отца Кондратия? Спаси, господи, казацкую душу, рассказывай. Пан обозный сказал, что ты от Жмайла гонцом.
— Так и есть… Да, я отпросился у пана Жмайла, потому что у меня тяжелое горе… Разреши, пан старшой, кликнуть сюда одну женщину.
— Женщину? Пан казак с женщиной в походе? Да еще и в морском? Свят-свят… — перекрестился Сагайдачный. А это значило, что старшой в хорошем расположении духа и как христианин воспринимает эту «печаль души» ближнего своего.
— Да не в походе, почтенный пан Петр, — сказал казак и оглянулся на саклю.
— Веди, казаче, сюда женщину, но прежде скажи: где ты оставил пана Жмайла с казаками и что с ними?
Сагайдачный махнул рукой обозному, а тот в свою очередь дал знак джуре, который быстро повернулся и скрылся за саклей.
— Я казак Джулай Прокоп, из выписчиков, по злой воле, пана старосты Вишневецкого, прошу… А… нас, казаков-гребцов, сняли с четырех челнов и высадили на берег, поскольку вспыхнула повальная хвороба, — начал казак, сдерживая волнение. — Вот мы и должны были от самого Козлова идти по берегу, похоронить девять несчастных, умерших от горячки. Пан атаман на канатах ведет наши челны, и если, бог даст, вымрут все заразившиеся горячкой, снова разрешит сесть за весла.
— Вечная память умершим в походе от болезни! — снова перекрестился Сагайдачный. — Вымерли все заразившиеся?
— Мы все уже третий день на ногах, почтенный пан старшой.
— А лихорадка не трясет вас?
— Нет, пан старшой. На берегу стояла нестерпимая жара, мы сбросили с себя одежду, а вместе с ней избавились и от заразы.
— Да славится имя господне, еще денек — и на челны!.. Были у вас морские сражения с неверными? — расспрашивал Сагайдачный.
— Под Козловом, с каким-то турецким пашой… Потопили две его галеры, одну целой взяли, потому что неверные… со страха бросились в морские волны. А вот вчера на нас, высаженных из-за болезни, — пропади она пропадом! — напали вооруженные крымчаки, отступающие под напором войск пана Дорошенко и польского полковника Стефана… Они угоняли пленных и добычу в Кафу…
— Отбились?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137
— Иезуитский учитель? — переспросил турок, ударяя по колену грязной феской, улыбаясь своими потрескавшимися губами.
— А что тут удивительного? Против грабежей и убийств, чинимых мусульманскими разбойниками, поднялись все народы Европы, в том числе и иезуиты.
— Ты был мусульманином? — снова спросил заинтересованный турок.
— Нет, нет. Но если я проживу сто лет, возможно, что и мусульманином стану. Что, весело тебе? Ну вот что, веселиться будем тогда, когда я приму закон Магомета… А сейчас рассказывай всю правду о Зобаре Сохе-бее. Где он сейчас?
— Зобар Сохе — богатый бей из Синопа, откуда был родом и славный батыр Ахмет-бей, — начал турок.
— Ну!
— А я родом из Трапезунда, но последнее время жил тоже в Синопе. У Зобара Сохе там есть караван-сарай для продажи ясыря. А куда он сейчас убежал, не знаю.
— Послушай-ка меня, правоверный! В единоборстве с вашим батырем Ахмет-беем я зарубил его… Да, да, зарубил. И его буланый конь, брат султанского коня, принадлежит мне как трофей. Теперь понял? — спросил Богдан, сердито постукивая саблей в ножнах. — Видишь саблю? Собственной рукой сниму твою голову и брошу волкам на съедение. Долго ли еще будешь медлить с ответом? Рассказывай все, что знаешь, если тебе дорога жизнь! Сам отвезу тебя в Синоп и передам в собственные руки жены или матери… Будешь говорить правду?
— Скажу, бей-ака… — произнес турок, облизывая пересохшие губы, и огляделся вокруг.
Пока Богдан переводил Сагайдачному свой разговор «начистоту» с турком, казаки собрали пленных крымчаков и, не совсем вежливо подталкивая их, повели за бугор. Куда повели и зачем, турку не было необходимости расспрашивать. Ведь каждому турку известно, что казаки пленных не берут…
— Все скажу, иезуитский учитель, бей-ака, — отбрасывая в сторону феску, произнес турок, когда Богдан снова обернулся к нему. — У Зобара Сохе нет караван-сарая в Кафе и продавать свой ясырь он там не будет. Для отправки ясыря, принадлежащего султану и лично Мухамеду Гирею, он намерен использовать султанские галеры, на которых собирается отправить и свой ясырь в Синоп… Добрый бей-ака! Я сказал чистую правду, потому что и сам должен был ехать в Синоп на галерах Зобара Сохе со своими шестью пленными гяурками.
— Сколько человек султанского ясыря собирается отправить в Синоп Зобар Сохе? — перебил его Богдан.
— Восемнадцать десятков молодых, похожих на гурий девушек, четыре сотни сильных гребцов для галер и девять сотен мальчиков для пополнения султанских янычар. Все это калым султану. У Мухамеда Гирея нет мальчиков, а лишь четыре десятка гребцов…
— Девушек?
— И молодых женщин… Сотни две наберется… — дрожащим голосом произнес турок, видя, как наливается кровью лицо «иезуитского учителя».
В Турции он много наслышался о чудовищных пытках, применяемых иезуитами, и теперь в страхе смотрел на багровевшее лицо Богдана, не предвещавшее ему ничего хорошего.
— Зобар Сохе еще при подходе к Кафской крепости получил донесение о том, что все пленные уже посажены на галеры, а гребцов-гяуров приковывают к веслам…
— Когда это было? Сколько дней прошло с тех пор, как Зобар Сохе получил это сообщение?
Турок задумался на какое-то мгновение.
— Два дня тому назад… — подсчитал пленный.
Богдан тут же передал Сагайдачному эту страшную весть. Только раз Богдан прервал свой разговор со старшим, чтобы, взявшись за рукоятку сабли, переспросить турка:
— А ты не лжешь?
— Аллагуакбар! Ложью за жизнь не платят… — ответил турок.
— Будешь жить! — Богдан снова обернулся к Сагайдачному: — Он сказал правду, и я обещал ему жизнь, пан старшой…
— Хорошо. Жизнь басурман не нужна христианам. «Блажен, иже и ко врагу своя, яко ближнему своему, имать жалость в сердце своем…» — говорил Христос, прощая жестокость Понтийского Пилата…
И он повернулся к скале, откуда донесся голос джуры:
— Уважаемый пан старшой, от пана Жмайла с моря гонец…
— Кстати, зови…
8
От сакли навстречу Сагайдачному шел обозный и атаман передовых дозоров, за которым выступал богатырского сложения казак в чем мать родила, но подпоясанный бархатным поясом, длинные концы которого спускались впереди и сзади, как передник. Он размашисто шагал, придерживая левой рукой саблю.
«Казак что надо», — подумал Сагайдачный, поворачиваясь к прибывшим, и громко спросил:
— От наказного с вестями, пан казаче?
— Да… с галер, уважаемый пан старшой. Но… разрешите поведать вам, пан Петр Конашевич, печаль души своей! — с горечью произнес казак, откашливаясь.
— Печаль души?.. Так, может быть, позвать сюда отца Кондратия? Спаси, господи, казацкую душу, рассказывай. Пан обозный сказал, что ты от Жмайла гонцом.
— Так и есть… Да, я отпросился у пана Жмайла, потому что у меня тяжелое горе… Разреши, пан старшой, кликнуть сюда одну женщину.
— Женщину? Пан казак с женщиной в походе? Да еще и в морском? Свят-свят… — перекрестился Сагайдачный. А это значило, что старшой в хорошем расположении духа и как христианин воспринимает эту «печаль души» ближнего своего.
— Да не в походе, почтенный пан Петр, — сказал казак и оглянулся на саклю.
— Веди, казаче, сюда женщину, но прежде скажи: где ты оставил пана Жмайла с казаками и что с ними?
Сагайдачный махнул рукой обозному, а тот в свою очередь дал знак джуре, который быстро повернулся и скрылся за саклей.
— Я казак Джулай Прокоп, из выписчиков, по злой воле, пана старосты Вишневецкого, прошу… А… нас, казаков-гребцов, сняли с четырех челнов и высадили на берег, поскольку вспыхнула повальная хвороба, — начал казак, сдерживая волнение. — Вот мы и должны были от самого Козлова идти по берегу, похоронить девять несчастных, умерших от горячки. Пан атаман на канатах ведет наши челны, и если, бог даст, вымрут все заразившиеся горячкой, снова разрешит сесть за весла.
— Вечная память умершим в походе от болезни! — снова перекрестился Сагайдачный. — Вымерли все заразившиеся?
— Мы все уже третий день на ногах, почтенный пан старшой.
— А лихорадка не трясет вас?
— Нет, пан старшой. На берегу стояла нестерпимая жара, мы сбросили с себя одежду, а вместе с ней избавились и от заразы.
— Да славится имя господне, еще денек — и на челны!.. Были у вас морские сражения с неверными? — расспрашивал Сагайдачный.
— Под Козловом, с каким-то турецким пашой… Потопили две его галеры, одну целой взяли, потому что неверные… со страха бросились в морские волны. А вот вчера на нас, высаженных из-за болезни, — пропади она пропадом! — напали вооруженные крымчаки, отступающие под напором войск пана Дорошенко и польского полковника Стефана… Они угоняли пленных и добычу в Кафу…
— Отбились?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137