Она принесет сестре богатый калым, потому что у нее нет родителей…
Когда Богдан рассказал о своем разговоре с турком Джулаю, тот вскипел:
— Я ему отвешу и отмеряю калым. Мою Марину убили, голомозые дьяволы! Вместо Марины заберу тую Магдалину-Мугаррам: так и скажи проклятому. Да я и сам ему скажу, ведь отец мой выкрест, он учил меня и своему языку. Заберу и жену его, а детей, как тарань, вывешу на виноградных лозах… Так и скажи. Сожгу, зарою, все уничтожу! — горячился Джулай, подыскивая в памяти турецкие слова, чтобы самому высказать турку свое горе и гнев.
Своими угрозами Джулай так напугал басурмана, что тот сидел некоторое время ни живой ни мертвый, опустив глаза, а потом схватился за весло. Еще в первые дни плена на крымской земле он в каждой молитве прощался с жизнью, со страхом ждал пыток, будучи уверенным, что казаки расквитаются с мусульманами, попомнят им зверское обращение с ясырем и спокойное уничтожение всего живого, что для них не представляло ценности или что в спешке нельзя было взять с собой. Баяр даже сам вздрагивал-при мысли о виденном. И налегал на весла, чтобы забыть о том, как ужасно расправлялись с гяурами в селах и на хуторах. Он греб, опустив голову. Ведь вполне возможно, что этот парень, «иезуитский учитель», по глазам читает мысли. О, эти потерявшие рассудок матери, что с отрубленными руками и рассеченной головой бросались спасать своих детей… они стоят перед глазами Баяра, о них напоминают ему разъяренные казаки.
Каждую минуту можно было ожидать мести страшной, мучительной казни. Баяр был уверен, что его напарник-казак, прежде чем забрать Мугаррам, повесит его сыновей, выпустит кишки самому Баяру, порубит его на части и отдаст тело правоверного мусульманина на съедение псам. Только вот в этом молодом, таком необычном казаке, прекрасно знающем язык и обычаи правоверных, только в нем — спасение и надежда на жизнь. Он мог бы давно, когда, задумавшись, сидел и смотрел на морские волны, придумать для Баяра самую жестокую пытку. Ведь не раз он неожиданно отрывал печальный взгляд от поверхности моря и, резко обернувшись, пристально смотрел на турка, душа которого от его взгляда уходила в пятки. Стоило бы ему разрешить любому из гребцов, только разрешить… и Баяр мгновенно оказался бы на дне моря… А он спокойно разговаривает с ним, даже подбадривает его. Разве станешь таить от него свои мысли?..
Баяр догадывался, что и его напарник-гребец тоже понимает язык правоверных, не зря же он так внимательно прислушивается к разговору. Да и откуда у него такое имя: Джеджалик Джулай, ведь у него на шее висит гяурский крестик… Наверное, этот Джеджалик еще там, на крымской земле, не пожалел бы пули, мстя за смерть жены, если бы не молодой иезуит-бей. И в то же самое время Баяр постепенно привыкал к Джулаю, невольно привязывался к нему. Порой ему даже хотелось посочувствовать Джулаю, наблюдая, как он, переживая свое горе, налегает на весла. А что поделаешь, казак, может, и не понимает, что Украина испокон веков существует для того, чтобы растить ясырь для правоверных…
Джулай вдруг поднялся и крикнул атаману Жмайлу:
— Агов, пан атамане, вон там вдали слева вижу зарево!..
Турок даже съежился, ожидая удара веслом по голове, — так внезапно раздался этот крик как раз в то время, когда он думал о Джулае.
— А спроси-ка, Богдан, у турка. То ли месяц, будто княжич, всходит на рассвете, то ли и впрямь зарево пожарищ? — крикнул Жмайло, который управлял чайкой, разрезавшей бурные волны. Его слова заглушил шум волн, бьющих об осмоленные доски челна.
Богдан показал турку на зарево, и тот сразу же бросил весло, Вскочил на ноги и в ужасе закричал:
— Горит Трапезунд! Ай-вай, Трапезунд…
А Жмайло уже услышал, как о дно чайки ударилась галька, отбрасываемая от берега волной.
— Внимание! Следи, Джулай, за берегом! — крикнул он, крепко держа руль.
Волна чуть было не сбила с ног Джулая, он вынужден был ухватиться за Баяра.
— Берег? Твой басурманский берег! Следи, шайтан тебе брат, а то сброшу долой!.. — с трудом подбирая слова, крикнул Джулай своему напарнику.
Теперь уже не было нужды расспрашивать у врага. Ясно можно было различить горный кряж, уходящий куда-то вправо.
— В тумане горы, берег!.. — воскликнул Джулай.
— Синоп! Мединет юльушшак! — исступленно закричал Баяр, вцепившись в весло.
Челн снова бросило словно в пропасть. Вокруг бурлили волны… В предрассветной мгле горы вынырнули совсем неожиданно, будто даже нависли грозной глыбой над отчаянными мореплавателями.
— Поднять весла! — приказал Жмайло, решивший остановить флотилию.
Эхом разнеслось в туманном мраке — от челна к челну передавали наказ атамана. Чайки останавливали свой бег, качаясь на воде. А волны, будто тоже исполняя команду наказного, неистово рванулись вперед, подняв адский гул, самый страшный за все время путешествия от Кафы.
13
Мимо челна Жмайло проскочила с лежавшими вдоль бортов веслами чайка Сагайдачного.
— Что говорит турок, пан наказной? — донесся сквозь шум волн голос старшого.
— Слева горит Трапезунд, пан Петр. Пан Яцко Острянин с флотом сивоусого Бурлая уже наводит там порядок. А впереди нас горный мыс басурманской страны, за ним, говорит турок, прячется город красавиц… — хрипло выкрикнул Жмайло.
— Пану наказному с десятком челнов оставаться на море! А я с остальными казаками заскочу в город. Пленников, наверно, еще не увели далеко от моря. Никакой пощады басурманам, чтобы и потомкам заказали ходить на православные земли! Пана Богдана с пленником, Нестор, пришли ко мне.
Чайки бросало из стороны в сторону, несло к крутому берегу.
Богдан стоял, упершись ногами в дно челна, чтобы не упасть от сильных толчков. Он с волнением всматривался в почти дикий, скалистый берег, вырисовывавшийся в тумане, прислушивался к возбужденным человеческим голосам, передававшим наказы… В душе молодого, вспыльчивого Богдана зародилось чувство неприязни к Сагайдачному. Но он старался подавить его, — ведь впереди вражеский берег, где в страшной неволе томятся православные люди. Вот против кого нужно направить свой юношеский порыв. Рядом с Богданом сидел пленный и, но шевелясь, ждал наказа. Он не знал, как поступят с ним дальше.
— Ну, Баяр-ака, теперь ты дома, пошли, — произнес Богдан, не оглядываясь на турка.
Челн наскочил на камень и резко остановился. Но сейчас не хотелось расставаться с морем. Ведь на нем остаются челны родной страны. А этот скалистый берег… «Что он принесет мне?» Казаки соскакивали с челнов, подтягивали их к берегу. Турок сидел, будто и не слышал Богдановых слов. Но когда Богдан выбрался на берег, он вскочил, догнал его и, прикоснувшись к его плечу, дрожащим голосом произнес:
— Но казаки убьют меня на берегу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137
Когда Богдан рассказал о своем разговоре с турком Джулаю, тот вскипел:
— Я ему отвешу и отмеряю калым. Мою Марину убили, голомозые дьяволы! Вместо Марины заберу тую Магдалину-Мугаррам: так и скажи проклятому. Да я и сам ему скажу, ведь отец мой выкрест, он учил меня и своему языку. Заберу и жену его, а детей, как тарань, вывешу на виноградных лозах… Так и скажи. Сожгу, зарою, все уничтожу! — горячился Джулай, подыскивая в памяти турецкие слова, чтобы самому высказать турку свое горе и гнев.
Своими угрозами Джулай так напугал басурмана, что тот сидел некоторое время ни живой ни мертвый, опустив глаза, а потом схватился за весло. Еще в первые дни плена на крымской земле он в каждой молитве прощался с жизнью, со страхом ждал пыток, будучи уверенным, что казаки расквитаются с мусульманами, попомнят им зверское обращение с ясырем и спокойное уничтожение всего живого, что для них не представляло ценности или что в спешке нельзя было взять с собой. Баяр даже сам вздрагивал-при мысли о виденном. И налегал на весла, чтобы забыть о том, как ужасно расправлялись с гяурами в селах и на хуторах. Он греб, опустив голову. Ведь вполне возможно, что этот парень, «иезуитский учитель», по глазам читает мысли. О, эти потерявшие рассудок матери, что с отрубленными руками и рассеченной головой бросались спасать своих детей… они стоят перед глазами Баяра, о них напоминают ему разъяренные казаки.
Каждую минуту можно было ожидать мести страшной, мучительной казни. Баяр был уверен, что его напарник-казак, прежде чем забрать Мугаррам, повесит его сыновей, выпустит кишки самому Баяру, порубит его на части и отдаст тело правоверного мусульманина на съедение псам. Только вот в этом молодом, таком необычном казаке, прекрасно знающем язык и обычаи правоверных, только в нем — спасение и надежда на жизнь. Он мог бы давно, когда, задумавшись, сидел и смотрел на морские волны, придумать для Баяра самую жестокую пытку. Ведь не раз он неожиданно отрывал печальный взгляд от поверхности моря и, резко обернувшись, пристально смотрел на турка, душа которого от его взгляда уходила в пятки. Стоило бы ему разрешить любому из гребцов, только разрешить… и Баяр мгновенно оказался бы на дне моря… А он спокойно разговаривает с ним, даже подбадривает его. Разве станешь таить от него свои мысли?..
Баяр догадывался, что и его напарник-гребец тоже понимает язык правоверных, не зря же он так внимательно прислушивается к разговору. Да и откуда у него такое имя: Джеджалик Джулай, ведь у него на шее висит гяурский крестик… Наверное, этот Джеджалик еще там, на крымской земле, не пожалел бы пули, мстя за смерть жены, если бы не молодой иезуит-бей. И в то же самое время Баяр постепенно привыкал к Джулаю, невольно привязывался к нему. Порой ему даже хотелось посочувствовать Джулаю, наблюдая, как он, переживая свое горе, налегает на весла. А что поделаешь, казак, может, и не понимает, что Украина испокон веков существует для того, чтобы растить ясырь для правоверных…
Джулай вдруг поднялся и крикнул атаману Жмайлу:
— Агов, пан атамане, вон там вдали слева вижу зарево!..
Турок даже съежился, ожидая удара веслом по голове, — так внезапно раздался этот крик как раз в то время, когда он думал о Джулае.
— А спроси-ка, Богдан, у турка. То ли месяц, будто княжич, всходит на рассвете, то ли и впрямь зарево пожарищ? — крикнул Жмайло, который управлял чайкой, разрезавшей бурные волны. Его слова заглушил шум волн, бьющих об осмоленные доски челна.
Богдан показал турку на зарево, и тот сразу же бросил весло, Вскочил на ноги и в ужасе закричал:
— Горит Трапезунд! Ай-вай, Трапезунд…
А Жмайло уже услышал, как о дно чайки ударилась галька, отбрасываемая от берега волной.
— Внимание! Следи, Джулай, за берегом! — крикнул он, крепко держа руль.
Волна чуть было не сбила с ног Джулая, он вынужден был ухватиться за Баяра.
— Берег? Твой басурманский берег! Следи, шайтан тебе брат, а то сброшу долой!.. — с трудом подбирая слова, крикнул Джулай своему напарнику.
Теперь уже не было нужды расспрашивать у врага. Ясно можно было различить горный кряж, уходящий куда-то вправо.
— В тумане горы, берег!.. — воскликнул Джулай.
— Синоп! Мединет юльушшак! — исступленно закричал Баяр, вцепившись в весло.
Челн снова бросило словно в пропасть. Вокруг бурлили волны… В предрассветной мгле горы вынырнули совсем неожиданно, будто даже нависли грозной глыбой над отчаянными мореплавателями.
— Поднять весла! — приказал Жмайло, решивший остановить флотилию.
Эхом разнеслось в туманном мраке — от челна к челну передавали наказ атамана. Чайки останавливали свой бег, качаясь на воде. А волны, будто тоже исполняя команду наказного, неистово рванулись вперед, подняв адский гул, самый страшный за все время путешествия от Кафы.
13
Мимо челна Жмайло проскочила с лежавшими вдоль бортов веслами чайка Сагайдачного.
— Что говорит турок, пан наказной? — донесся сквозь шум волн голос старшого.
— Слева горит Трапезунд, пан Петр. Пан Яцко Острянин с флотом сивоусого Бурлая уже наводит там порядок. А впереди нас горный мыс басурманской страны, за ним, говорит турок, прячется город красавиц… — хрипло выкрикнул Жмайло.
— Пану наказному с десятком челнов оставаться на море! А я с остальными казаками заскочу в город. Пленников, наверно, еще не увели далеко от моря. Никакой пощады басурманам, чтобы и потомкам заказали ходить на православные земли! Пана Богдана с пленником, Нестор, пришли ко мне.
Чайки бросало из стороны в сторону, несло к крутому берегу.
Богдан стоял, упершись ногами в дно челна, чтобы не упасть от сильных толчков. Он с волнением всматривался в почти дикий, скалистый берег, вырисовывавшийся в тумане, прислушивался к возбужденным человеческим голосам, передававшим наказы… В душе молодого, вспыльчивого Богдана зародилось чувство неприязни к Сагайдачному. Но он старался подавить его, — ведь впереди вражеский берег, где в страшной неволе томятся православные люди. Вот против кого нужно направить свой юношеский порыв. Рядом с Богданом сидел пленный и, но шевелясь, ждал наказа. Он не знал, как поступят с ним дальше.
— Ну, Баяр-ака, теперь ты дома, пошли, — произнес Богдан, не оглядываясь на турка.
Челн наскочил на камень и резко остановился. Но сейчас не хотелось расставаться с морем. Ведь на нем остаются челны родной страны. А этот скалистый берег… «Что он принесет мне?» Казаки соскакивали с челнов, подтягивали их к берегу. Турок сидел, будто и не слышал Богдановых слов. Но когда Богдан выбрался на берег, он вскочил, догнал его и, прикоснувшись к его плечу, дрожащим голосом произнес:
— Но казаки убьют меня на берегу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137