«…Десять тысяч шестьсот живых казаков при огнестрельном оружии!..»
Итак, снова то же самое: в минуты опасности их приходится считать всех до одного, а потом… вместо поздравления и поощрения тысячами сокращать боевые реестры казаков и безжалостно урезывать их права… Гетман, будто проснувшись, нарушая страшное оцепенение сидевших в этом зале воинов, приказал:
— Пану Хмелевскому с региментом немедленно выступить на Левобережье, помочь князю Вишневецкому!..
— Думаем, что егомость вельможный пан гетман даст такой же приказ и пану… Сагайдачному? — робко и удивленно напомнил Лащ.
— Нет! Мы должны быть или господами, или могильщиками этого вооруженного сброда. Довольно играть в прятки, уважаемые панове… Пан региментар может идти к своим жолнерам. Не задерживаю… Если пан Конецпольский хочет отправиться вместе с региментом пана Хмелевского или с войсками других присутствующих здесь панов старост, я не буду препятствовать…
Казалось, что сердитый гетман сейчас набросится на всех, не стесняясь в выражениях, чтобы излить свою злость. А он взмахнул рукой, чтобы оставили его одного, умолк, опершись на спинку кресла. Через некоторое время он пошевелился и совсем спокойно сказал:
— Пана Стефана прошу… остаться со мной… — И сел, ожидая приближения Хмелевского, который снова снял с головы остроугольный жолнерский шлем и подошел к успокоившемуся гетману.
Часть восьмая
«Топтала орда шелковые травы…»
1
Словно в волнах встревоженного непогодой моря, в бескрайнем степном ковыле утопали кони. Из-под их копыт взлетали стаи отяжелевших сытых стрепетов, тут же снова скрывавшихся в пепельной, обожженной августовским солнцем, колышущейся траве. В небе кружились вороны, а совсем высоко, в синеве парили степные орлы, сопровождая Орду в походе.
Дикое поле! По заросшему высокой травой бездорожью, от Очакова и Аккермана, двигались крымские татары. Они соединились с Буджацкой ордой, подстрекаемой мстительным Мухамедом Гиреем, чтобы попытать счастья на Левобережье Днепра. Первый, весенний поход Орды, как известно, завершился позорным поражением под Белой Церковью и Паволочью. Там погибло несколько тысяч правоверных мусульман, были потеряны десятки тысяч ценного ясыря!.. Мухамед Гирей поклялся возместить потери на Левобережье. В случае удачи он намеревался вести войска дальше, к южным посадам и поселениям Московии. Московская ясырь, особенно мужчины, очень ценится на рынках Кафы, Синопа и Трапезунда…
Крымчаки по-хозяйски вели на арканах каждый по две лошади. Днем они и сами шли пешком, укрываясь в ковыле от казацких дозоров. В высокой густой траве еле заметны были, и то только вблизи, головы неверных. К конским же головам были привязаны гибкие серебристые ветки, и даже с высоких курганов или с дозорных треног не всякий глаз различит издали продвижение по степи хищной Орды.
Ночью отдельные отряды татар прорывались к долинам рек, туда, где поселялись обычно на землях, не занятых панами, трудолюбивые крестьяне. Все они были беглыми людьми с Подолья или Курщины.
Хищники неожиданно нападали на селения, безжалостно расправляясь с жителями, со звериной жадностью набрасывались на их добро. Мужчины не успевали схватиться за оружие, как тут же падали, сраженные вражескими саблями или, заарканенные в мгновение ока, оказывались за околицей, в толпе таких же несчастных пленников, окруженных захватчиками.
Ни стоны, ни слезы, ни мольбы не трогали жестоких сердец людоловов. Ясырь — это урожай басурманов, сам аллах благословил его, ведь пленники были «неверными гяурами»… Будет ли жнец обращать внимание на жалобный шелест стеблей золотистой ржи, срезая их острым серпом! Жатва благословенна…
В долине почти высохшей реки, где расположился на дневной постой главный отряд Мухамеда Гирея, было оживленно, как на рынке в Кафе. У подножия высокой скалы, возле ручейка столпилось несколько сот пленников — мужчин, парней, женщин и девушек. Поодаль от них, под бдительной вооруженной охраной стояли, сидели и лежали на сухой земле дети. Перепуганные девочки держались стайками, а мальчики по двое, а то и в одиночку остро переживали свое горе. Дети были в возрасте от восьми до двенадцати лет, они не нуждались в особом присмотре, и их легко было заставить молчать. Совсем маленьких захватчики вырывали из рук матерей и тут же возле хат убивали.
Усталые и не способные к какому-либо сопротивлению, дети молчали, прислушиваясь к отдаленному шуму, вселявшему в их души надежду на спасение.
Приглушенный гул в лагере взрослых, стон и рыдания женщин порождали у них иллюзорную надежду на спасение: ведь там находятся их матери, всесильные отцы!..
Мухамед Гирей не разрешил разбить походный шатер для пего вблизи пленников, принадлежащих ему по законам дикой степи. Атаман получал от своих отрядов десятую часть поживы, добытой во время набегов.
В долине стояла нестерпимая жара. Туда залетал ветерок, шевеливший ковыль в степи. Испарения от застоявшихся луж, покрытых зеленой жижей, еще больше усиливали духоту.
Но Мухамед Гирей не прятался в тени высокого крутого берега реки, подмытого весенним паводком, где воздух был чист и свеж. Он даже не снял с головы меховую шапку-малахай и походный жупан. Обливаясь потом, он стоял на каменистом бугорке и судил.
Судил вожаков отрядов, судил отдельных корыстолюбивых крымчаков, судил своих ближайших помощников в походе. В руке сплетенная из восьми тонких ремешков хлесткая нагайка, на боку кривая сабля, которой он время от времени, играя, размахивал, будто испытывал необходимость разрядить избыток энергии. Растрепанные черные усы свисали клочковатыми серпами и порой мешали ему говорить. А говорил он резко, гневно и ответа не ждал.
— Гасан! Это ты, Гасан из Карабазара?.. Это у тебя сняли с аркана мертвыми двух сильных молодых гяуров? Ты что же, чертово семя в твоей крови, змеиной слюной свой разум помутил, пришел сюда губить достояние правоверных, аллахом ниспосланный ясырь?! Двух таких гяуров замучил, негодяй! Да на военной галере в Стамбуле каждый из них по две тысячи аспров стоит, знаешь ты об этом, мерзавец?.. Всыпать Гасану двадцать пять нагаек за нерачительность и отправить в аул без ясыря!
Двое вооруженных гайдуков из охраны Мухамеда Гирея взяли Гасана, подвели к крутому рву, размытому вешней водой, и, сорвав с него чапан, кожаные штаны, стали сечь нагайками. Гайдуки эти были турки, они считали татар низшими существами и секли их, как животных. Именно животный крик наказуемого татарина они и старались заглушить свистом нагаек.
А их атаман уже судил другого:
— Почему, Каримбаба, твой ясырь — мальчик, недавно взятый в плен, попал под копыта коня и лишился ноги?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137
Итак, снова то же самое: в минуты опасности их приходится считать всех до одного, а потом… вместо поздравления и поощрения тысячами сокращать боевые реестры казаков и безжалостно урезывать их права… Гетман, будто проснувшись, нарушая страшное оцепенение сидевших в этом зале воинов, приказал:
— Пану Хмелевскому с региментом немедленно выступить на Левобережье, помочь князю Вишневецкому!..
— Думаем, что егомость вельможный пан гетман даст такой же приказ и пану… Сагайдачному? — робко и удивленно напомнил Лащ.
— Нет! Мы должны быть или господами, или могильщиками этого вооруженного сброда. Довольно играть в прятки, уважаемые панове… Пан региментар может идти к своим жолнерам. Не задерживаю… Если пан Конецпольский хочет отправиться вместе с региментом пана Хмелевского или с войсками других присутствующих здесь панов старост, я не буду препятствовать…
Казалось, что сердитый гетман сейчас набросится на всех, не стесняясь в выражениях, чтобы излить свою злость. А он взмахнул рукой, чтобы оставили его одного, умолк, опершись на спинку кресла. Через некоторое время он пошевелился и совсем спокойно сказал:
— Пана Стефана прошу… остаться со мной… — И сел, ожидая приближения Хмелевского, который снова снял с головы остроугольный жолнерский шлем и подошел к успокоившемуся гетману.
Часть восьмая
«Топтала орда шелковые травы…»
1
Словно в волнах встревоженного непогодой моря, в бескрайнем степном ковыле утопали кони. Из-под их копыт взлетали стаи отяжелевших сытых стрепетов, тут же снова скрывавшихся в пепельной, обожженной августовским солнцем, колышущейся траве. В небе кружились вороны, а совсем высоко, в синеве парили степные орлы, сопровождая Орду в походе.
Дикое поле! По заросшему высокой травой бездорожью, от Очакова и Аккермана, двигались крымские татары. Они соединились с Буджацкой ордой, подстрекаемой мстительным Мухамедом Гиреем, чтобы попытать счастья на Левобережье Днепра. Первый, весенний поход Орды, как известно, завершился позорным поражением под Белой Церковью и Паволочью. Там погибло несколько тысяч правоверных мусульман, были потеряны десятки тысяч ценного ясыря!.. Мухамед Гирей поклялся возместить потери на Левобережье. В случае удачи он намеревался вести войска дальше, к южным посадам и поселениям Московии. Московская ясырь, особенно мужчины, очень ценится на рынках Кафы, Синопа и Трапезунда…
Крымчаки по-хозяйски вели на арканах каждый по две лошади. Днем они и сами шли пешком, укрываясь в ковыле от казацких дозоров. В высокой густой траве еле заметны были, и то только вблизи, головы неверных. К конским же головам были привязаны гибкие серебристые ветки, и даже с высоких курганов или с дозорных треног не всякий глаз различит издали продвижение по степи хищной Орды.
Ночью отдельные отряды татар прорывались к долинам рек, туда, где поселялись обычно на землях, не занятых панами, трудолюбивые крестьяне. Все они были беглыми людьми с Подолья или Курщины.
Хищники неожиданно нападали на селения, безжалостно расправляясь с жителями, со звериной жадностью набрасывались на их добро. Мужчины не успевали схватиться за оружие, как тут же падали, сраженные вражескими саблями или, заарканенные в мгновение ока, оказывались за околицей, в толпе таких же несчастных пленников, окруженных захватчиками.
Ни стоны, ни слезы, ни мольбы не трогали жестоких сердец людоловов. Ясырь — это урожай басурманов, сам аллах благословил его, ведь пленники были «неверными гяурами»… Будет ли жнец обращать внимание на жалобный шелест стеблей золотистой ржи, срезая их острым серпом! Жатва благословенна…
В долине почти высохшей реки, где расположился на дневной постой главный отряд Мухамеда Гирея, было оживленно, как на рынке в Кафе. У подножия высокой скалы, возле ручейка столпилось несколько сот пленников — мужчин, парней, женщин и девушек. Поодаль от них, под бдительной вооруженной охраной стояли, сидели и лежали на сухой земле дети. Перепуганные девочки держались стайками, а мальчики по двое, а то и в одиночку остро переживали свое горе. Дети были в возрасте от восьми до двенадцати лет, они не нуждались в особом присмотре, и их легко было заставить молчать. Совсем маленьких захватчики вырывали из рук матерей и тут же возле хат убивали.
Усталые и не способные к какому-либо сопротивлению, дети молчали, прислушиваясь к отдаленному шуму, вселявшему в их души надежду на спасение.
Приглушенный гул в лагере взрослых, стон и рыдания женщин порождали у них иллюзорную надежду на спасение: ведь там находятся их матери, всесильные отцы!..
Мухамед Гирей не разрешил разбить походный шатер для пего вблизи пленников, принадлежащих ему по законам дикой степи. Атаман получал от своих отрядов десятую часть поживы, добытой во время набегов.
В долине стояла нестерпимая жара. Туда залетал ветерок, шевеливший ковыль в степи. Испарения от застоявшихся луж, покрытых зеленой жижей, еще больше усиливали духоту.
Но Мухамед Гирей не прятался в тени высокого крутого берега реки, подмытого весенним паводком, где воздух был чист и свеж. Он даже не снял с головы меховую шапку-малахай и походный жупан. Обливаясь потом, он стоял на каменистом бугорке и судил.
Судил вожаков отрядов, судил отдельных корыстолюбивых крымчаков, судил своих ближайших помощников в походе. В руке сплетенная из восьми тонких ремешков хлесткая нагайка, на боку кривая сабля, которой он время от времени, играя, размахивал, будто испытывал необходимость разрядить избыток энергии. Растрепанные черные усы свисали клочковатыми серпами и порой мешали ему говорить. А говорил он резко, гневно и ответа не ждал.
— Гасан! Это ты, Гасан из Карабазара?.. Это у тебя сняли с аркана мертвыми двух сильных молодых гяуров? Ты что же, чертово семя в твоей крови, змеиной слюной свой разум помутил, пришел сюда губить достояние правоверных, аллахом ниспосланный ясырь?! Двух таких гяуров замучил, негодяй! Да на военной галере в Стамбуле каждый из них по две тысячи аспров стоит, знаешь ты об этом, мерзавец?.. Всыпать Гасану двадцать пять нагаек за нерачительность и отправить в аул без ясыря!
Двое вооруженных гайдуков из охраны Мухамеда Гирея взяли Гасана, подвели к крутому рву, размытому вешней водой, и, сорвав с него чапан, кожаные штаны, стали сечь нагайками. Гайдуки эти были турки, они считали татар низшими существами и секли их, как животных. Именно животный крик наказуемого татарина они и старались заглушить свистом нагаек.
А их атаман уже судил другого:
— Почему, Каримбаба, твой ясырь — мальчик, недавно взятый в плен, попал под копыта коня и лишился ноги?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137