ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Платит он булибаше, а тот из десяти частей восемь оставляет себе и лишь две отдает за работу цыганам.
Ну и богат булибаша! Из всего табора он один одет как следует. Однако дети у него ходят голышом, как и у остальных цыган. Жена у него такая же оборванка, как и у прочих. Правда, к ней булибаша снисходителен: не посылает дергать осот, не гоняет на жатву, избавляет от тяжелых работ, отпускает в село погадать бабам на раковине. Разумеется, не задаром – за кукурузную или пшеничную муку. Как говорится, не течет, так хоть капает, курочка по зернышку клюет. А булибаше все прибыль.
Вот булибаша щелкнул арапником. Сверху, со двора, арапник хорошо слышно. Цыгане выходят в поле.
Они взбираются по склонам оврага прямиком, карабкаясь на четвереньках, на коленях, цепляясь за острые выступы камней, за сухие корни трав. Из оврага можно бы выбраться и по тропинке, но по ней имеет право подыматься один булибаша. Перед началом работы цыгане должны почувствовать, что жизнь – не мед сладкий.
Мы с Андреем подходим к краю оврага. Выбираются наверх цыгане. Булибаша ждет их. Верхом на черном как смоль коне. Подбадривает цыган ремнем арапника. Почесывая спины, цыгане переходят на бег. Подручные булибаши назначают каждому участок работы. Ступая на носки – не дай бог повредить корни, – цыгане прочесывают пшеницу. Высматривают стебли осота – высокие, густо усыпанные большими острыми шипами. Берут стебель за середину и осторожно выдергивают из земли – не выдернуть бы вместе с ним стебелек пшеницы. Вырванные сорняки не бросают, пока не наберется целый букет. Со смуглых рук течет кровь. Руки в крови по локоть. Помещик на цыган не смотрит. Но с цыганок не сводит глаз, пылающих от вожделения… Булибаша то и дело пускает в ход арапник. Хлещут его подручные цыган и цыганок. А те голыми ладонями выпалывают осот.
На молотьбе в мешки потечет чистое, отборное зерно…
Идут чередой ясные голубые дни.
Сменяют одна другую светлые ночи, подернутые легкой дымкой.
Щелканье арапником похоже на пистолетные выстрелы, но эхо не отзывается на них – поблизости нет никаких гор, только противоположный, болгарский берег Дуная, да он далеко…
Свищут арапники над полчищами цыган, выпалывающих осот, это стараются надсмотрщики; свист арапников разносится по всему полю, на прополку согнали не только смуглых, голых, чернобровых цыган из оврага, но и крестьян из восьми окрестных сел.
На том участке, где прополкой заняты пленные, арапников не слышно, там подбадривают по-солдатски – кулаком в зубы.
Пленные турки, прикрыв головы красными фесками, встречают восход солнца на коленях, творят молитвы; на коленях, с молитвой, провожают солнечный закат. Румынам смешно:
– Зря молитесь, братцы. Мулла про вас забыл, аллах тоже. У вашего аллаха и нашего бога нынче другие заботы: сквозь окна в облаках глядят в подзорную трубу на поля сражений. Вместе потешаются над глупостями, которые мы тут, на земле, вытворяем. Над тем, как мы деремся и калечим друг друга. Не то что наш помещик – смекаете? Пока была румынская власть, дела его шли прекрасно. Когда из-за Дуная явились болгары, он, опасаясь грабежа, вышел болгарским офицерам навстречу и пригласил их откушать. Нагнал музыкантов из села и попойку устроил. Так сухим из воды и вышел.
Через день пришли немцы. Барин повел себя так же, как с болгарами. Пригласил немцев в усадьбу, послал приказчиков в овраг за молодыми цыганочками, чтоб ублажали пьяных немецких офицеров. И теперь каждую неделю в нижней усадьбе немцы пируют и веселятся в обществе цыганок. Барин – человек тонкой кости, даже монокль носит. Много по заграницам разъезжал, на разных языках разговаривает. Вместо потерянного глаза стеклянный вставил. А глаз он потерял в жарких заморских краях, где охотился на диких зверей. Люди, ворвавшиеся к нам из чужой страны, стреляют в нас, а мы должны стрелять в них. Нам они враги, а ему вовсе нет.
Пришли, стало быть, немцы. Помещик им тоже навстречу вышел, поговорил на их наречии – и немецкие солдаты не тронули его владений. Больше того – нас ему в рабство отдали. Работаем от зари до зари, а что получаем? Немного зеленых табачных листьев в конце недели, похлебку да кусок мамалыги по вечерам. Отощали – кожа да кости.
– Где ж он, твой справедливый бог, а, Илие? Тот бог, которому тебя научили поклоны бить… А где твой аллах, Мехмет? Почему он не вступится за тебя? Кто позаботится о твоей жене, о детях? Небось и дети есть?
– Четверо, кхе-кхе, дай им бог здоровья, – отвечает Мехмет.
– А у меня только трое, – произносит Бэлцату Адам, солдат из Молдовы.
Я подружился с пленными. Подолгу засиживаюсь у них, а если приказчики далеко, мы сходимся где-нибудь на краю поля и болтаем. Вернее, они болтают, а я слушаю.
Слушаю и узнаю много такого о жизни молдовских сел, чего прежде не слыхивал. Одни села расположились у самых гор, другие – в холмистых предгорьях. Те солдаты, что родом из Добруджи, рассказывают, что в тамошних селах люди говорят на разных языках. Татары, турки, гагаузы и румыны живут бок о бок и ничего – ладят.
– В нашем уезде и болгары есть, – вспоминает Ионицэ Кыржэ.
– Ссориться приходилось?
– А чего нам ссориться? У каждого свой надел, дом, скотина, свои радости и горести. Только в тринадцатом году были стычки. Нашим болгарам не доставило радости известие, что мы деремся с их земляками за границей. Будто нас это обрадовало! Разве не грех – убивать людей, с которыми тебе нечего делить, и себя самого подставлять под вражеские пули безо всякого повода? Великий это грех!.. Да только нас не спрашивают… За нас решают другие. В то время, как и теперь, повыгоняли нас жандармы из наших нор. Вот мы и пошли; кабы кто нам глаза раскрыл, кабы сами могли судить да решать, и не подумали бы воевать с болгарами… Не занесли б и холеру…
Я работаю на прополке вместе с цыганами, цыганками и цыганятами. Меня надсмотрщики не бьют. Не трогают и приказчики. Я в усадьбе что-то вроде разнорабочего, мастер на все руки. Я и ясли в хлеву чищу, и конюшню убираю, помогаю на кухне мамалыгу месить, похлебку разливать. Работа у меня спорится. Я уже многому научился и надеюсь, что, какие бы невзгоды ни ожидали меня впереди, эта наука пойдет мне на пользу. Цыгане не боятся ни палок, ни кнута, ни брани. Они все в крови – спины, руки, ноги… Клянут жизнь, ругаются по-своему – и тут же заводят свои песни. Вечером я иногда спускаюсь с ними в овраг. Поначалу они сторонились меня, но когда увидели, что я не брезгую есть с ними из одной миски, греюсь у их костра, сидя на корточках или растянувшись на животе, и без стеснения расчесываю блошиные укусы, они стали считать меня почти своим. Я подружился с Тэнасе Фьер-Рэу, подростком чуть постарше меня. У него есть сестра, Кирой зовут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157