Подожгли мы усадьбу. И постройки подожгли. Но прежде зеркала в доме перебили. Наткнулись на какие-то тарелки. Бабы наши как набросятся на них – так и переколотили вдребезги. Все пожгли – и сеновалы, и амбары с хлебом. Зерна там было доверху, а в селе люди с голоду мерли. Огонь аж до самого неба занялся. Да вы ведь видели!..
Барский дом сгорел быстро. Тогда мы разорили и подвалы. Тэнэсойю – такой приземистый, когда ходит, зад точно по земле волочит, ты должен знать его – трех уток украл. На уток позарился, бедняга, слышь, Тудор? На том наше восстание и кончилось. Стали мы ждать. А чего? Сами не знаем… Думали, студенты придут, чтоб нам: землю помещичью поделить. Но дождались совсем другого. Вчера утром толпились мы все на улице. Вдруг видим, как с холма спускается Афаназие Загориц, капитан кавалерии, помещичий сын. А за ним – эскадрон, все с карабинами. Скачут по проселку сомкнутыми рядами, над головами пики покачиваются. Во весь опор несутся к селу. А если подъезжать к селу проселком, то первой справа будет хибара Рэдуку, Илие Рэдуку. Он работая поденщиком в городе и, сколотив кое-какое состояньице, вернулся этой осенью домой. Была у него мечта выбраться из землянки, построить дом как у людей. Осенью он уже и сруб поставил, и стропила под крышу подвел, оставалось только крышей покрыть да стены глиной и соломой заделать. Он и бунтовать-то не ходил. Сидел верхом на коньке и дранки гвоздями приколачивал. Возле его дома Афаназие Загориц придержал коня, приложил к щеке карабин и выстрелил. Илие так с крыши наземь и скатился, остался лежать во дворе окровавленным куском мяса. Услышала выстрел жена Рэдуку, вылезла из землянки. Не поняла сперва, что произошло. Потом увидела мужа – тот хрипел, утопая в луже крови, – увидела Афаназие Загорица с вскинутым карабином. За женщиной выбежали на улицу дети, четверо. Бросились к убитому, запричитали: «Тятя, тятя!» Тормошили его, гладили, все в крови перемазались. Женщина разъяренной тигрицей налетела на офицера:
«Ты мужа моего убил! Мужа убил! Бог тебя не простит!..»
Тот ударил Илинку плашмя саблей. Прямо по лицу. Женщина упала, уползла, как собака, в землянку. Приложила к ране муку, уняла кровь. Этот шрам у нее теперь на всю жизнь останется. Всадники рассыпались по улицам. Люди попрятались по домам, загасили очаги, чтобы снаружи не было видно дыма.
Но всадники искали примара. Нашел Афаназие при» мара и привел в примарию. Привели и попа. Примар и поп помещику верные слуги.
«Подать мне список бунтовщиков-разбойников!»
Составил примар список. Поп ему помогал. Кавалеристы и жандармы принялись сгонять людей. Кого находили, гнали во двор примарии. Я спрятался. Жена тоже. Нам удалось бежать из села. Я до самого леса ползком полз. Уже в лесу узнал от лесника, что Янку Дакина привязали к фонарному столбу, что против примарии. Капитан велел солдатам избить его.
«Отколотить кольями!» – приказал он.
«Не можем, господин капитан, – ответили те. – Он наш земляк, из Плопи мы, это по соседству. Двоюродным братом нам доводится. Разве на брата рука подымется?.. Не подымется. Если бы нас в армию не забрали, мы бы заодно с ними поднялись… Не отстали бы…»
«Ага, даже так…»
Капитан Загориц прожил в селе порядочно. Каждого из оброчных крестьян в лицо знал. Частенько наезжал в усадьбу. И ни разу ничего плохого с ним не приключалось. Никогда крестьяне не давали ему повода для недовольства. Брюзжали, правда, иногда, но от брюзжания до открытого возмущения, до дреколья и бунта такая пропасть, что ни о чем подобном капитан даже и мысли не допускал.
А теперь вот и в самих крестьянах, и в их речах что-то разом переменилось. Словно другими стали. Он их не узнавал. Восстание, как считал он и ему подобные, нужно задавить с помощью солдат – солдат, всегда подчинявшихся его приказам. Больше десяти лет прослужил капитан Загориц в армии, и за все это время ни разу никто не посмел возразить ему даже на словах, не говоря уж о деле. А теперь… Теперь на глазах у бунтовщиков, окруженных войсками, двое тщедушных, неграмотных солдат отвечают ему: «Мы не станем его бить…» Приказ был отдан совершенно отчетливо, но столь же отчетливо прозвучал и ответ…
«Стало быть, вы заодно с бунтовщиками?»
Капитан выхватил револьвер и выстрелил в непослушных. Вот зашатался и упал один. За ним как подкошенный рухнул второй.
Капитан подступил к солдатам.
«Вы тоже в родстве с бунтовщиками? Меня это не касается. Помните, на вас военная форма. И вы обязаны выполнять приказ».
«Мы не можем выполнить приказ, господин офицер. Мы с восставшими не в родстве. В родстве были те, кого вы расстреляли, потому как они здешние, с Олта. А мы по большей части с Арджеша. Но сейчас наша думка про другое. Мы тут все деревенские. А все здешние села поднялись против бар. Поднялись и наши отцы, и наши братья. И если мы начнем стрелять в здешних бунтовщиков, это все равно, что расстреливать наших отцов и братьев с Арджеша. Поэтому мы и решили – не стрелять в этих людей и никого не трогать…»
«Кто это „мы“, сержант Амарией?»
«Весь отряд, господин капитан».
Через секунду сержант уже валялся в пыли.
А капитан орал:
«Кто еще хочет пулю в лоб?»
Дрогнули солдаты. Подчинились. Кое у кого страх смерти пересиливает все. Из строя вышло двое служак, вызванных капитаном, и принялись избивать Дакина кольями. Били до тех пор, пока он не скончался.
Что до Дину Диникэ, Иона Джампалие и Дыржу, то капитан понял: солдаты их боятся и не смогут удержать, когда их прикажут бить… Поэтому велел привязать всех троих к жердям. Принесли длинные жерди и веревки. Крестьян повалили наземь и двумя жердями зажали им ноги. Жерди крепко связали у концов. Потом так же зажали меж жердей шеи – попробуй пошевелись!.. Положили рядом спинами вверх, лицом вниз. И принялись кромсать кольями. Били, пока те не умерли прямо в жердях. Если бы по голове колотили, лучше было бы. Ан нет. По голове никто ни разу не ударил. Били от пояса до шеи, потом до пяток. Сантиметр за сантиметром, вершок за вершком. Будто хотели раздробить вдребезги. И раздробили… Мужики кричали, пока доставало сил. Потом затихли. Зубами грызли землю. Крестьяне сгрудились тесной толпой. А вокруг них конные с карабинами наизготовку. Даже жены истязаемых не осмеливались плакать громко. Били долго. Умиравших так и бросили за примарией привязанными к жердям. Таким способом капитан Загориц забил до смерти более трех десятков крестьян. Всех, кого схватил, всех забил до смерти. Когда восстановили телефонную связь, капитан вызвал город. Доложил полковнику:
«Схвачено триста человек…»
Полковник рявкнул в телефон:
«Я не приказывал докладывать о числе захваченных, доложите, сколько перебито! Уж не раскисла ли у вас душа, капитан?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157
Барский дом сгорел быстро. Тогда мы разорили и подвалы. Тэнэсойю – такой приземистый, когда ходит, зад точно по земле волочит, ты должен знать его – трех уток украл. На уток позарился, бедняга, слышь, Тудор? На том наше восстание и кончилось. Стали мы ждать. А чего? Сами не знаем… Думали, студенты придут, чтоб нам: землю помещичью поделить. Но дождались совсем другого. Вчера утром толпились мы все на улице. Вдруг видим, как с холма спускается Афаназие Загориц, капитан кавалерии, помещичий сын. А за ним – эскадрон, все с карабинами. Скачут по проселку сомкнутыми рядами, над головами пики покачиваются. Во весь опор несутся к селу. А если подъезжать к селу проселком, то первой справа будет хибара Рэдуку, Илие Рэдуку. Он работая поденщиком в городе и, сколотив кое-какое состояньице, вернулся этой осенью домой. Была у него мечта выбраться из землянки, построить дом как у людей. Осенью он уже и сруб поставил, и стропила под крышу подвел, оставалось только крышей покрыть да стены глиной и соломой заделать. Он и бунтовать-то не ходил. Сидел верхом на коньке и дранки гвоздями приколачивал. Возле его дома Афаназие Загориц придержал коня, приложил к щеке карабин и выстрелил. Илие так с крыши наземь и скатился, остался лежать во дворе окровавленным куском мяса. Услышала выстрел жена Рэдуку, вылезла из землянки. Не поняла сперва, что произошло. Потом увидела мужа – тот хрипел, утопая в луже крови, – увидела Афаназие Загорица с вскинутым карабином. За женщиной выбежали на улицу дети, четверо. Бросились к убитому, запричитали: «Тятя, тятя!» Тормошили его, гладили, все в крови перемазались. Женщина разъяренной тигрицей налетела на офицера:
«Ты мужа моего убил! Мужа убил! Бог тебя не простит!..»
Тот ударил Илинку плашмя саблей. Прямо по лицу. Женщина упала, уползла, как собака, в землянку. Приложила к ране муку, уняла кровь. Этот шрам у нее теперь на всю жизнь останется. Всадники рассыпались по улицам. Люди попрятались по домам, загасили очаги, чтобы снаружи не было видно дыма.
Но всадники искали примара. Нашел Афаназие при» мара и привел в примарию. Привели и попа. Примар и поп помещику верные слуги.
«Подать мне список бунтовщиков-разбойников!»
Составил примар список. Поп ему помогал. Кавалеристы и жандармы принялись сгонять людей. Кого находили, гнали во двор примарии. Я спрятался. Жена тоже. Нам удалось бежать из села. Я до самого леса ползком полз. Уже в лесу узнал от лесника, что Янку Дакина привязали к фонарному столбу, что против примарии. Капитан велел солдатам избить его.
«Отколотить кольями!» – приказал он.
«Не можем, господин капитан, – ответили те. – Он наш земляк, из Плопи мы, это по соседству. Двоюродным братом нам доводится. Разве на брата рука подымется?.. Не подымется. Если бы нас в армию не забрали, мы бы заодно с ними поднялись… Не отстали бы…»
«Ага, даже так…»
Капитан Загориц прожил в селе порядочно. Каждого из оброчных крестьян в лицо знал. Частенько наезжал в усадьбу. И ни разу ничего плохого с ним не приключалось. Никогда крестьяне не давали ему повода для недовольства. Брюзжали, правда, иногда, но от брюзжания до открытого возмущения, до дреколья и бунта такая пропасть, что ни о чем подобном капитан даже и мысли не допускал.
А теперь вот и в самих крестьянах, и в их речах что-то разом переменилось. Словно другими стали. Он их не узнавал. Восстание, как считал он и ему подобные, нужно задавить с помощью солдат – солдат, всегда подчинявшихся его приказам. Больше десяти лет прослужил капитан Загориц в армии, и за все это время ни разу никто не посмел возразить ему даже на словах, не говоря уж о деле. А теперь… Теперь на глазах у бунтовщиков, окруженных войсками, двое тщедушных, неграмотных солдат отвечают ему: «Мы не станем его бить…» Приказ был отдан совершенно отчетливо, но столь же отчетливо прозвучал и ответ…
«Стало быть, вы заодно с бунтовщиками?»
Капитан выхватил револьвер и выстрелил в непослушных. Вот зашатался и упал один. За ним как подкошенный рухнул второй.
Капитан подступил к солдатам.
«Вы тоже в родстве с бунтовщиками? Меня это не касается. Помните, на вас военная форма. И вы обязаны выполнять приказ».
«Мы не можем выполнить приказ, господин офицер. Мы с восставшими не в родстве. В родстве были те, кого вы расстреляли, потому как они здешние, с Олта. А мы по большей части с Арджеша. Но сейчас наша думка про другое. Мы тут все деревенские. А все здешние села поднялись против бар. Поднялись и наши отцы, и наши братья. И если мы начнем стрелять в здешних бунтовщиков, это все равно, что расстреливать наших отцов и братьев с Арджеша. Поэтому мы и решили – не стрелять в этих людей и никого не трогать…»
«Кто это „мы“, сержант Амарией?»
«Весь отряд, господин капитан».
Через секунду сержант уже валялся в пыли.
А капитан орал:
«Кто еще хочет пулю в лоб?»
Дрогнули солдаты. Подчинились. Кое у кого страх смерти пересиливает все. Из строя вышло двое служак, вызванных капитаном, и принялись избивать Дакина кольями. Били до тех пор, пока он не скончался.
Что до Дину Диникэ, Иона Джампалие и Дыржу, то капитан понял: солдаты их боятся и не смогут удержать, когда их прикажут бить… Поэтому велел привязать всех троих к жердям. Принесли длинные жерди и веревки. Крестьян повалили наземь и двумя жердями зажали им ноги. Жерди крепко связали у концов. Потом так же зажали меж жердей шеи – попробуй пошевелись!.. Положили рядом спинами вверх, лицом вниз. И принялись кромсать кольями. Били, пока те не умерли прямо в жердях. Если бы по голове колотили, лучше было бы. Ан нет. По голове никто ни разу не ударил. Били от пояса до шеи, потом до пяток. Сантиметр за сантиметром, вершок за вершком. Будто хотели раздробить вдребезги. И раздробили… Мужики кричали, пока доставало сил. Потом затихли. Зубами грызли землю. Крестьяне сгрудились тесной толпой. А вокруг них конные с карабинами наизготовку. Даже жены истязаемых не осмеливались плакать громко. Били долго. Умиравших так и бросили за примарией привязанными к жердям. Таким способом капитан Загориц забил до смерти более трех десятков крестьян. Всех, кого схватил, всех забил до смерти. Когда восстановили телефонную связь, капитан вызвал город. Доложил полковнику:
«Схвачено триста человек…»
Полковник рявкнул в телефон:
«Я не приказывал докладывать о числе захваченных, доложите, сколько перебито! Уж не раскисла ли у вас душа, капитан?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157