Там же находился второй носильщик. Он держал под уздцы пегую лошадь, спокойно плывшую за плотом. Лошади приходилось плыть только посередине реки — вода стояла довольно низко. Носильщики могли быть слугами из любого манора, но девушку Кадфаэль узнал сразу лее. Кого же несли в паланкине несколько миль в такую прекрасную погоду, как не старого, больного, искалеченного человека, может быть, даже мертвеца?
Каким бы ранним ни было это утро — увы! — Кадфаэль слишком поздно выехал из монастыря. Леди Доната покинула свою опочивальню, дом, покинула — один Господь знает, под каким предлогом, — своего внимательного, заботливого старшего сына Юдо и отправилась на розыски Сулиена, желая выяснить, какое такое дело у настоятеля монастыря и шерифа к ее младшему сыну.
Кадфаэль, ехавший на муле, стал спускаться по отлогому склону, чтобы встретить плот, когда тот причалит к песчаному берегу.
Пернель, предоставив носильщикам вывести лошадь на берег и со всеми предосторожностями опустить паланкин на землю, сама побежала навстречу Кадфаэлю, когда тот спешился. Лицо ее раскраснелось от ветра, быстрого бега и от крайнего возбуждения, охватившего ее во время этого совершенно невероятного выезда. Она с волнением, но решительно ухватилась за рукав Кадфаэля, внимательно вглядываясь в его лицо.
— Она этого хочет! Она знает, что делает! — вскричала она. — Почему они не могли этого понять? Вы же знали, что ей ни словом не обмолвились о случившемся? Весь дом знал… Юдо так и держал бы ее в неведении, окружив со всех сторон вниманием, словно мягким пухом. Домашние во всем ему повиновались. А что ей было делать с такой заботливостью, проявляемой хотя бы и из лучших побуждений? Брат Кадфаэль, здесь никто не скажет ей правду, кроме вас и меня!
— Меня увольте, — коротко бросил монах. — Я обещал Сулиену, что буду хранить молчание, пока с этой историей не будет покончено.
— Молчание? Вот как! — вскричала пораженная Пернель. — А кто защитит ее? Мы познакомились только вчера, но мне кажется, будто я знаю ее лучше, чем все те, кто живут под одной с нею кровлей. Вы же сами видели! Живые мощи! Кто отважится при ней сказать о чем-нибудь ужасном? Все думают: «Мы должны сделать все, чтобы эта история не дошла до ее ушей, — она этого не выдержит!»
— Я понял вас, — сказал Кадфаэль, проводя полосу на песке, где носильщики поставили паланкин на берег. — Вы не были связаны словом, вы одна!
— Пусть так! Да, я рассказала ей все, что мне было известно, но осталось еще многое, чего я не знаю, а она желает знать все. Теперь у нее есть цель, для чего жить, для чего совершать рискованные поездки, вроде сегодняшней. Можно считать ее сумасшедшей, но для нее лучше поступить так, чем сидеть в бездействии и дожидаться смерти.
Исхудавшая рука раздвинула занавески, когда Кадфаэль наклонился к паланкину. Внутренняя часть паланкина была сплетена из пеньки — это уменьшало его вес. Леди Доната полулежала на подушках, укрытая ковром. Видимо, так она путешествовала еще год с лишним назад, когда совершала свои последние выезды за пределы Лонгнера. Трудно вообразить, на какие чудеса выносливости и терпения была она способна. За полотняной занавесью ее изнуренное лицо имело серо-лиловый оттенок, посиневшие губы были крепко сжаты. Казалось, она должна была сделать огромное усилие, чтобы разомкнуть их и заговорить. Но голос у нее был по-прежнему чистый, тон любезный, однако в нем звучала стальная властность.
— Вы ехали ко мне, брат Кадфаэль? Пернель считает, что у вас есть поручение в Лонгнер. А я как раз еду в монастырь. Я догадываюсь, у моего сына есть дела, связанные и с аббатом, и с шерифом. Я полагаю, что смогу привести некоторые факты, проясняющие дело.
— Я охотно поеду вместе с вами, — сказал Кадфаэль. — И готов оказать вам любые посильные для меня услуги.
Теперь не надо было остерегать ее, взывать к ее здравому смыслу, пытаться вернуть домой, спрашивать, как удалось ей избежать опеки Юдо и его жены. Она строго следила за выражением своего лица, знала что делает, и никакая боль или риск не могли ее испугать. Хрупкая сила вспыхнула в ней, как в догорающем огне, — стоит лишь его пошевелить. И сама она, так долго пребывавшая в покорной бездеятельности, уподобилась этому огню.
— Поезжайте вперед, брат, — сказала она. — Если вы будете столь добры, то попросите Хью Берингара прийти и встретиться с нами у аббата. Мы будем двигаться медленно, так что вы нас опередите. Но не приводите моего сына! — добавила она, подняв голову, и в глазах ее вспыхнула яркая искра. — Пусть он побудет там, где находится сейчас. Лучше, не правда ли, чтобы мертвые сами отвечали за свои грехи, а не обременяли ими живых?
— Да, так будет лучше, — согласился Кадфаэль. — Наследство, не обремененное долгами, приносит больше радости.
— Отлично! — сказала она. — Пусть то, что существует между мной и моим сыном, сохранится в тайне и от него, пока на пробьет урочный час. Я сама со всем разберусь, об этом никому не стоит беспокоиться.
Один из носильщиков вытер насухо лошадь, надел седло и потом подсадил в него Пернель, Неторопливым шагом поездка займет у них час. Леди Доната откинулась на подушки. Черты ее исхудавшего лица выражали стоическое терпение. Наверно, на смертном ложе она будет выглядеть так же, но не допустит, чтобы хоть единый стон вырвался из ее груди. Только умершего человека покидает напряжение — так одним движением руки глаза закрываются навеки.
Кадфаэль взобрался на мула и стал спускаться по склону, держа путь на Форгейт.
— Она знает? — спросил ошеломленный Хью. — В тот день, когда я впервые явился к Юдо, он настаивал на одном — чтобы только один человек — его мать — не был втянут в эту зловещую историю. Последнее, что ты сказал, когда мы расставались прошлым вечером, было твое обещание, данное Сулиену, сохранить от нее в тайне этот запутанный узел. И все же ты рассказал ей?!
— Не я, — произнес Кадфаэль, — но она знает, это так. Она услышала это от одной девушки. И сейчас она направляется к дому аббата, чтобы сказать то, что она должна сказать, властям — как духовной, так и мирской, одновременно.
— Господь свидетель! — воскликнул Хью. — Как она решилась пуститься в дорогу? Я видел ее совсем недавно, каждое движение давалось ей с трудом. Она ведь уже много месяцев не выходит из дому!
— У нее не было серьезной причины, — сказал Кадфаэль, — и она не протестовала против излишней опеки Юдо и его жены. Теперь повод представился. Ее воля непоколебима. Ее пронесли в паланкине несколько миль, это ей дорого обошлось, я знаю, но раз она этого пожелала, у нас нет права ей препятствовать.
— Но это может стоить ей жизни! — возразил Хью.
— Если так случится, будет ли это для нее такой уж дурной конец?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
Каким бы ранним ни было это утро — увы! — Кадфаэль слишком поздно выехал из монастыря. Леди Доната покинула свою опочивальню, дом, покинула — один Господь знает, под каким предлогом, — своего внимательного, заботливого старшего сына Юдо и отправилась на розыски Сулиена, желая выяснить, какое такое дело у настоятеля монастыря и шерифа к ее младшему сыну.
Кадфаэль, ехавший на муле, стал спускаться по отлогому склону, чтобы встретить плот, когда тот причалит к песчаному берегу.
Пернель, предоставив носильщикам вывести лошадь на берег и со всеми предосторожностями опустить паланкин на землю, сама побежала навстречу Кадфаэлю, когда тот спешился. Лицо ее раскраснелось от ветра, быстрого бега и от крайнего возбуждения, охватившего ее во время этого совершенно невероятного выезда. Она с волнением, но решительно ухватилась за рукав Кадфаэля, внимательно вглядываясь в его лицо.
— Она этого хочет! Она знает, что делает! — вскричала она. — Почему они не могли этого понять? Вы же знали, что ей ни словом не обмолвились о случившемся? Весь дом знал… Юдо так и держал бы ее в неведении, окружив со всех сторон вниманием, словно мягким пухом. Домашние во всем ему повиновались. А что ей было делать с такой заботливостью, проявляемой хотя бы и из лучших побуждений? Брат Кадфаэль, здесь никто не скажет ей правду, кроме вас и меня!
— Меня увольте, — коротко бросил монах. — Я обещал Сулиену, что буду хранить молчание, пока с этой историей не будет покончено.
— Молчание? Вот как! — вскричала пораженная Пернель. — А кто защитит ее? Мы познакомились только вчера, но мне кажется, будто я знаю ее лучше, чем все те, кто живут под одной с нею кровлей. Вы же сами видели! Живые мощи! Кто отважится при ней сказать о чем-нибудь ужасном? Все думают: «Мы должны сделать все, чтобы эта история не дошла до ее ушей, — она этого не выдержит!»
— Я понял вас, — сказал Кадфаэль, проводя полосу на песке, где носильщики поставили паланкин на берег. — Вы не были связаны словом, вы одна!
— Пусть так! Да, я рассказала ей все, что мне было известно, но осталось еще многое, чего я не знаю, а она желает знать все. Теперь у нее есть цель, для чего жить, для чего совершать рискованные поездки, вроде сегодняшней. Можно считать ее сумасшедшей, но для нее лучше поступить так, чем сидеть в бездействии и дожидаться смерти.
Исхудавшая рука раздвинула занавески, когда Кадфаэль наклонился к паланкину. Внутренняя часть паланкина была сплетена из пеньки — это уменьшало его вес. Леди Доната полулежала на подушках, укрытая ковром. Видимо, так она путешествовала еще год с лишним назад, когда совершала свои последние выезды за пределы Лонгнера. Трудно вообразить, на какие чудеса выносливости и терпения была она способна. За полотняной занавесью ее изнуренное лицо имело серо-лиловый оттенок, посиневшие губы были крепко сжаты. Казалось, она должна была сделать огромное усилие, чтобы разомкнуть их и заговорить. Но голос у нее был по-прежнему чистый, тон любезный, однако в нем звучала стальная властность.
— Вы ехали ко мне, брат Кадфаэль? Пернель считает, что у вас есть поручение в Лонгнер. А я как раз еду в монастырь. Я догадываюсь, у моего сына есть дела, связанные и с аббатом, и с шерифом. Я полагаю, что смогу привести некоторые факты, проясняющие дело.
— Я охотно поеду вместе с вами, — сказал Кадфаэль. — И готов оказать вам любые посильные для меня услуги.
Теперь не надо было остерегать ее, взывать к ее здравому смыслу, пытаться вернуть домой, спрашивать, как удалось ей избежать опеки Юдо и его жены. Она строго следила за выражением своего лица, знала что делает, и никакая боль или риск не могли ее испугать. Хрупкая сила вспыхнула в ней, как в догорающем огне, — стоит лишь его пошевелить. И сама она, так долго пребывавшая в покорной бездеятельности, уподобилась этому огню.
— Поезжайте вперед, брат, — сказала она. — Если вы будете столь добры, то попросите Хью Берингара прийти и встретиться с нами у аббата. Мы будем двигаться медленно, так что вы нас опередите. Но не приводите моего сына! — добавила она, подняв голову, и в глазах ее вспыхнула яркая искра. — Пусть он побудет там, где находится сейчас. Лучше, не правда ли, чтобы мертвые сами отвечали за свои грехи, а не обременяли ими живых?
— Да, так будет лучше, — согласился Кадфаэль. — Наследство, не обремененное долгами, приносит больше радости.
— Отлично! — сказала она. — Пусть то, что существует между мной и моим сыном, сохранится в тайне и от него, пока на пробьет урочный час. Я сама со всем разберусь, об этом никому не стоит беспокоиться.
Один из носильщиков вытер насухо лошадь, надел седло и потом подсадил в него Пернель, Неторопливым шагом поездка займет у них час. Леди Доната откинулась на подушки. Черты ее исхудавшего лица выражали стоическое терпение. Наверно, на смертном ложе она будет выглядеть так же, но не допустит, чтобы хоть единый стон вырвался из ее груди. Только умершего человека покидает напряжение — так одним движением руки глаза закрываются навеки.
Кадфаэль взобрался на мула и стал спускаться по склону, держа путь на Форгейт.
— Она знает? — спросил ошеломленный Хью. — В тот день, когда я впервые явился к Юдо, он настаивал на одном — чтобы только один человек — его мать — не был втянут в эту зловещую историю. Последнее, что ты сказал, когда мы расставались прошлым вечером, было твое обещание, данное Сулиену, сохранить от нее в тайне этот запутанный узел. И все же ты рассказал ей?!
— Не я, — произнес Кадфаэль, — но она знает, это так. Она услышала это от одной девушки. И сейчас она направляется к дому аббата, чтобы сказать то, что она должна сказать, властям — как духовной, так и мирской, одновременно.
— Господь свидетель! — воскликнул Хью. — Как она решилась пуститься в дорогу? Я видел ее совсем недавно, каждое движение давалось ей с трудом. Она ведь уже много месяцев не выходит из дому!
— У нее не было серьезной причины, — сказал Кадфаэль, — и она не протестовала против излишней опеки Юдо и его жены. Теперь повод представился. Ее воля непоколебима. Ее пронесли в паланкине несколько миль, это ей дорого обошлось, я знаю, но раз она этого пожелала, у нас нет права ей препятствовать.
— Но это может стоить ей жизни! — возразил Хью.
— Если так случится, будет ли это для нее такой уж дурной конец?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64