он пустил лошадь галопом и исчез в рядах кирасиров.
При виде того, как эта буря стремилась обрушиться на них, пруссаки перестроились в каре. Первый, кого смяла ганноверская кавалерия, исчез под лошадиными копытами. Затем, пока пехота стреляла ганноверцам в лоб, кирасиры напали на врагов с тыла, и после короткой безнадежной борьбы те попытались отступить, но ганноверцы преследовали их с остервенением, и вскоре прусская армия оказалась полностью смятой.
Принц Эрнст сквозь великолепный бинокль с увеличительными линзами следил за передвижениями и во всем отдавал отчет королю, своему отцу.
Но очень скоро его бинокль стал следить только за одной группой примерно в пятьдесят человек во главе с капитаном Эймемом, которого принц сразу узнал по большому росту; в этот же отряд входил и Бенедикт (принц узнал его среди белых кирасиров по голубому мундиру).
Эскадрон начал атаку через Негельштедт и направился к последней прусской батарее, все еще державшейся.
Батарея открыла огонь по эскадрону с расстояния в тридцать метров; все исчезло в дыму.
От эскадрона только и осталось, что двенадцать — пятнадцать человек; капитан Эйнем лежал под своей лошадью.
— О! Бедный Эйнем! — воскликнул принц.
— Что с ним случилось? — спросил король.
— Я подумал, что его убили, — ответил молодой человек, — но нет, он не мертв. Вот Бенедикт помогает ему высвободиться из-под лошади. Он только ранен… Даже нет! Даже нет! О! Отец! Из пятидесяти человек у них осталось только семь. Из прусских канониров — живых только один. Он целится в Эйнема, стреляет… Ах, отец! Вы только что потеряли храброго офицера, а король Вильгельм — храброго солдата. Канонир убил Эйнема выстрелом из карабина, а Бенедикт ударом сабли пригвоздил канонира к его месту.
Прусская армия оказалась в полном смятении; поле битвы осталось за ганноверцами!..
Пруссаки отступили до самой Готы.
Быстрота марша, приведшего ганноверцев на поле битвы, слишком утомила кавалерию, чтобы она могла преследовать беглецов. В этом смысле выгоды от победоносной битвы оказались упущенными.
А результат был таков: восемьсот военнопленных, две тысячи убитых и раненых, две захваченные пушки.
Король проехал по полю битвы, чтобы до конца выполнить свой долг, показавшись несчастным раненым.
Бенедикт опять превратился в художника и мечтал о новой картине. Он сел на последнюю захваченную пушку и стал набрасывать общий вид поля боя.
Он заметил, что принц осматривал раненых и мертвых офицеров-кирасиров.
— Простите, ваше высочество, — спросил Бенедикт, — вы ищете храброго капитана Эйнема, не так ли?
— Да! — сказал принц.
— Вон там, ваше высочество, там, слева от вас, среди этой груды мертвых.
— О! — вздохнул принц Эрнст. — Я видел, какие он творил чудеса.
— Вообразите, что, после того как я вытащил его из-под лошади, он с саблей в руках зарубил шестерых. Потом он получил первую пулю и упал. Пруссаки подумали, что он мертв и набросились на него. Тогда он поднялся на колено и убил двоих из тех, что кричали ему, чтобы он сдавался. Наконец он совсем встал на ноги, и в этот самый момент последний оставшийся в живых прусский артиллерист выстрелил ему прямо в лоб, и эта пуля сразила Эйнема. Не имея возможности его спасти, слишком занятый тем, что происходило рядом со мной, я все же за него отомстил!
Затем, показав свой набросок принцу, с тем же спокойствием, с каким он разговаривал в мастерской Каульбаха, Бенедикт спросил:
— Как, по-вашему, ничего?
XXIV. ГЛАВА, В КОТОРОЙ ПРЕДСКАЗАНИЕ БЕНЕДИКТА НАЧИНАЕТ СБЫВАТЬСЯ
Проехав по полю боя, король продолжил путь по мощеной дороге и въехал в город Лангензальцу.
Он устроил свою главную ставку в доме, где находились вольные стрелки.
Начальник штаба отдал приказания, обеспечивающие в течение ночи спокойствие.
Первой заботой было тремя разными дорогами направить сообщения королеве, чтобы известить ее о победе этого дня, о положении армии и просить о помощи, если не на следующий день, то, по крайней мере, на послезавтрашний.
И в самом деле, на следующий день нечего было опасаться со стороны пруссаков, которые были слишком основательно разбиты, чтобы не дать себе однодневного отдыха.
Ночь прошла весело. Солдатам раздали деньги, приказав им за все платить.
Музыка играла «God save the King!» note 26, и солдаты хором пели песенку, сочиненную одним ганноверским добровольцем на польский мотив:
И тысяча солдат, колени преклонив, присягу приносили…
Следующий день прошел в ожидании новостей от баварской армии и в отправлении курьеров. От баварцев прибыли сообщения с обещаниями помощи, но эти обещания не претворялись в жизнь.
С самого утра пруссакам было предложено объявить перемирие, чтобы похоронить мертвых.
Пруссаки отказали.
Таким образом, только одни ганноверцы занялись этой богоугодной церемонией.
Вооружившись заступами, солдаты вырыли большие рвы в двадцать пять футов длины и восемь ширины. В них в два ряда положили мертвых.
Четыре тысячи вооруженных людей во главе с королем и наследным принцем стояли с непокрытыми головами, пока музыка играла похоронный марш Бетховена.
Над каждым рвом проходило отделение и стреляло залпом в знак военного траура.
Все время пока продолжалась церемония, на ней присутствовали представители городского муниципалитета, которые прибыли поблагодарить короля за те приказы, что были отданы солдатам, точно следовавшим им.
В одиннадцать часов вечера северная сторожевая застава сообщила, что значительные силы прусских войск подходят через Мюльхаузен.
Это был корпус генерала Мантёйфеля.
На третий день после битвы ганноверская армия так еще и не получила никакого сообщения о местонахождении баварской армии и сама находилась в окружении тридцати тысяч человек.
К полудню прибыл прусский подполковник и от имени генерала Мантёйфеля предложил ганноверскому королю сдаться.
Король ответил так: ему превосходно известно, что со всех сторон он окружен врагом, но что он сам, его сын, его штаб, офицеры и солдаты решили дать себя убить, от первого до последнего, в случае если им не предложат достойной капитуляции.
В то же время он созвал военный совет, который единодушно высказался за капитуляцию и закрепил это письменно, но лишь при условии, что она не будет унизительной.
Капитуляция была совершенно необходима.
Боеприпасов у армии оставалось только на триста пушечных выстрелов.
Еды у армии оставалось только на один день.
Все придворные, включая и короля, получили на обед по одному куску вареного мяса с картофелем; суп разделили между ранеными.
Каждый из сотрапезников получил только по одной кружке скверного пива.
Обсуждали каждую статью капитуляции, изо всех сил оттягивая время, ведь ганноверцы все еще ждали баварскую армию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175
При виде того, как эта буря стремилась обрушиться на них, пруссаки перестроились в каре. Первый, кого смяла ганноверская кавалерия, исчез под лошадиными копытами. Затем, пока пехота стреляла ганноверцам в лоб, кирасиры напали на врагов с тыла, и после короткой безнадежной борьбы те попытались отступить, но ганноверцы преследовали их с остервенением, и вскоре прусская армия оказалась полностью смятой.
Принц Эрнст сквозь великолепный бинокль с увеличительными линзами следил за передвижениями и во всем отдавал отчет королю, своему отцу.
Но очень скоро его бинокль стал следить только за одной группой примерно в пятьдесят человек во главе с капитаном Эймемом, которого принц сразу узнал по большому росту; в этот же отряд входил и Бенедикт (принц узнал его среди белых кирасиров по голубому мундиру).
Эскадрон начал атаку через Негельштедт и направился к последней прусской батарее, все еще державшейся.
Батарея открыла огонь по эскадрону с расстояния в тридцать метров; все исчезло в дыму.
От эскадрона только и осталось, что двенадцать — пятнадцать человек; капитан Эйнем лежал под своей лошадью.
— О! Бедный Эйнем! — воскликнул принц.
— Что с ним случилось? — спросил король.
— Я подумал, что его убили, — ответил молодой человек, — но нет, он не мертв. Вот Бенедикт помогает ему высвободиться из-под лошади. Он только ранен… Даже нет! Даже нет! О! Отец! Из пятидесяти человек у них осталось только семь. Из прусских канониров — живых только один. Он целится в Эйнема, стреляет… Ах, отец! Вы только что потеряли храброго офицера, а король Вильгельм — храброго солдата. Канонир убил Эйнема выстрелом из карабина, а Бенедикт ударом сабли пригвоздил канонира к его месту.
Прусская армия оказалась в полном смятении; поле битвы осталось за ганноверцами!..
Пруссаки отступили до самой Готы.
Быстрота марша, приведшего ганноверцев на поле битвы, слишком утомила кавалерию, чтобы она могла преследовать беглецов. В этом смысле выгоды от победоносной битвы оказались упущенными.
А результат был таков: восемьсот военнопленных, две тысячи убитых и раненых, две захваченные пушки.
Король проехал по полю битвы, чтобы до конца выполнить свой долг, показавшись несчастным раненым.
Бенедикт опять превратился в художника и мечтал о новой картине. Он сел на последнюю захваченную пушку и стал набрасывать общий вид поля боя.
Он заметил, что принц осматривал раненых и мертвых офицеров-кирасиров.
— Простите, ваше высочество, — спросил Бенедикт, — вы ищете храброго капитана Эйнема, не так ли?
— Да! — сказал принц.
— Вон там, ваше высочество, там, слева от вас, среди этой груды мертвых.
— О! — вздохнул принц Эрнст. — Я видел, какие он творил чудеса.
— Вообразите, что, после того как я вытащил его из-под лошади, он с саблей в руках зарубил шестерых. Потом он получил первую пулю и упал. Пруссаки подумали, что он мертв и набросились на него. Тогда он поднялся на колено и убил двоих из тех, что кричали ему, чтобы он сдавался. Наконец он совсем встал на ноги, и в этот самый момент последний оставшийся в живых прусский артиллерист выстрелил ему прямо в лоб, и эта пуля сразила Эйнема. Не имея возможности его спасти, слишком занятый тем, что происходило рядом со мной, я все же за него отомстил!
Затем, показав свой набросок принцу, с тем же спокойствием, с каким он разговаривал в мастерской Каульбаха, Бенедикт спросил:
— Как, по-вашему, ничего?
XXIV. ГЛАВА, В КОТОРОЙ ПРЕДСКАЗАНИЕ БЕНЕДИКТА НАЧИНАЕТ СБЫВАТЬСЯ
Проехав по полю боя, король продолжил путь по мощеной дороге и въехал в город Лангензальцу.
Он устроил свою главную ставку в доме, где находились вольные стрелки.
Начальник штаба отдал приказания, обеспечивающие в течение ночи спокойствие.
Первой заботой было тремя разными дорогами направить сообщения королеве, чтобы известить ее о победе этого дня, о положении армии и просить о помощи, если не на следующий день, то, по крайней мере, на послезавтрашний.
И в самом деле, на следующий день нечего было опасаться со стороны пруссаков, которые были слишком основательно разбиты, чтобы не дать себе однодневного отдыха.
Ночь прошла весело. Солдатам раздали деньги, приказав им за все платить.
Музыка играла «God save the King!» note 26, и солдаты хором пели песенку, сочиненную одним ганноверским добровольцем на польский мотив:
И тысяча солдат, колени преклонив, присягу приносили…
Следующий день прошел в ожидании новостей от баварской армии и в отправлении курьеров. От баварцев прибыли сообщения с обещаниями помощи, но эти обещания не претворялись в жизнь.
С самого утра пруссакам было предложено объявить перемирие, чтобы похоронить мертвых.
Пруссаки отказали.
Таким образом, только одни ганноверцы занялись этой богоугодной церемонией.
Вооружившись заступами, солдаты вырыли большие рвы в двадцать пять футов длины и восемь ширины. В них в два ряда положили мертвых.
Четыре тысячи вооруженных людей во главе с королем и наследным принцем стояли с непокрытыми головами, пока музыка играла похоронный марш Бетховена.
Над каждым рвом проходило отделение и стреляло залпом в знак военного траура.
Все время пока продолжалась церемония, на ней присутствовали представители городского муниципалитета, которые прибыли поблагодарить короля за те приказы, что были отданы солдатам, точно следовавшим им.
В одиннадцать часов вечера северная сторожевая застава сообщила, что значительные силы прусских войск подходят через Мюльхаузен.
Это был корпус генерала Мантёйфеля.
На третий день после битвы ганноверская армия так еще и не получила никакого сообщения о местонахождении баварской армии и сама находилась в окружении тридцати тысяч человек.
К полудню прибыл прусский подполковник и от имени генерала Мантёйфеля предложил ганноверскому королю сдаться.
Король ответил так: ему превосходно известно, что со всех сторон он окружен врагом, но что он сам, его сын, его штаб, офицеры и солдаты решили дать себя убить, от первого до последнего, в случае если им не предложат достойной капитуляции.
В то же время он созвал военный совет, который единодушно высказался за капитуляцию и закрепил это письменно, но лишь при условии, что она не будет унизительной.
Капитуляция была совершенно необходима.
Боеприпасов у армии оставалось только на триста пушечных выстрелов.
Еды у армии оставалось только на один день.
Все придворные, включая и короля, получили на обед по одному куску вареного мяса с картофелем; суп разделили между ранеными.
Каждый из сотрапезников получил только по одной кружке скверного пива.
Обсуждали каждую статью капитуляции, изо всех сил оттягивая время, ведь ганноверцы все еще ждали баварскую армию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175