Девушка стояла на коленях у кровати Карла; губы ее были прижаты к его руке. В таком же положении он ее и оставил.
Увидев ее сквозь дверное стекло, Бенедикт подумал, что и она заснула.
Но при первом же скрипе открываемой двери она подняла голову и, узнав Бенедикта, улыбнулась ему.
Ведь она тоже не спала с утра вчерашнего дня, то есть в течение тридцати часов подряд, однако, когда речь идет о преданности, сила, дарованная женщинам, необычайна. Природа словно создала их для того, чтобы они были сестрами милосердия.
Говорят, что любовь крепка, как смерть. Она крепка, как жизнь, — следует сказать.
Карл, казалось, спал; было ясно, что кровь более не доходила у него до мозга, и мозг его пребывал в оцепенении, подобном слабоумию. Ужасно, если задуматься, что с нашей душой возможно такое: измождение способно ввергнуть наш разум в подобную слабость. Как же это наша бессмертная, небесная, вечная душа, данная нам от Бога, может зависеть от прилива и отлива крови до такой степени, что, когда из-за раны теряется много крови, ее отлив уносит не только нашу силу, преходящую часть нашей личности, но и ум, божественную ее часть?
О Кант! Кант! Разве же ты был прав до момента, когда к тебе пришел твой бедный Лампе и дал тебе увидеть, что ты ошибался?
Всякий раз как Елена вкладывала в рот Карлу ложку настойки дигиталиса, тот, сделав глоток, тем самым подавал знак, что материальная жизнь в нем еще теплилась.
И всякий раз Елена могла даже заметить, что органы Карла действовали все лучше и лучше.
Делом Бенедикта было менять лед и следить за тем, чтобы холодная вода хорошо падала, капля за каплей, на руку
Карла, омывая двойную рану на ней, нанесенную саблей кирасира и скальпелем врача.
К восьми часам утра кто-то тихо постучал в дверь: это была Эмма.
Она пришла справиться о больном.
В состоянии раненого произошло изменение, едва заметное для тех, кто от него не отходил; но оно, тем не менее, бросилось в глаза Эмме: раньше, когда его принесли, он был неподвижным и бледным как смерть, теперь же обращало на себя внимание явное улучшение.
Свою сестру Эмма нашла в слезах и в то же время с улыбкой на лице. В тот миг, когда Эмма открыла дверь, Елене показалось, что больной, услышав шум, чуть сжал ей руку. С этой минуты словно луч солнца проглянул сквозь тучи: улыбка скользнула сквозь слезы.
Обе сестры бросились друг другу в объятия. И тогда настал черед Эммы разрыдаться.
Эмма не могла смотреть на Карла, не думая о Фридрихе.
Женщина, которая по-настоящему и глубоко любит, превращает свою любовь в пробный камень для всего, что с нею происходит.
Из слез, проливавшихся Эммой, треть относилась к Карлу, треть — к сестре и еще одна треть — к мысли, что завтра Фридрих может оказаться на том же ложе страданий, что и Карл.
Если бы, в самом деле, Елена, менее занятая своим дорогим больным, могла бы следовать за ходом мыслей, которые привели к ней Эмму, то она мгновенно разобралась 5ы в том, какие чувства главенствовали в душе ее сестры.
Однако Эмма любила Елену так сильно, как только можно любить сестру.
Кроме того, и в этом Эмма не осмеливалась признаться даже самой себе, в ней говорило и любопытство: кто этот молодой человек, пришедший за ее сестрой накануне утром, сопровождавший ее в поездке, вернувшийся с ней накануне вечером; одетый еще накануне вечером, как простолюдин, а утром не только по одежде, но и по манерам выглядевший дворянином.
Вот чего она не осмеливалась спросить, опасаясь проявить праздное любопытство, хотя, на самом деле, ею двигало участие. Вот чего ей хотелось узнать.
Через несколько секунд представился случай, чтобы Эмма обо всем узнала: Елене показалось, что вода стала капать медленнее, и она сказала:
— Господин Бенедикт, мне кажется, лед кончился. Услышав это имя, Эмма вздрогнула.
— Бог мой! Сударь, имя Бенедикт — достаточно редкое, чтобы иметь основание спросить у вас, не Тюрпен ли каша фамилия? — сказала она.
— Да, сударыня, — ответил Бенедикт, не задумываясь, почему ему был задан этот вопрос.
Эмма схватила Бенедикта за правую руку и так быстро поднесла ее к губам, что он не успел ей в этом помешать.
— Во имя Неба! Да что вы делаете, сударыня? — вскричал Бенедикт, быстро отдергивая руку.
— Я целую руку, которая могла сделать меня вдовой, но сохранила мне мужа. Да благословит вас Бог, господин Бенедикт, вас самого и все, что вам дорого.
— Ах, правда! — вскричала Елена. — Но ты же не знала, что он дрался с Фридрихом. Значит, Фридрих в конце концов сказал тебе, что у него был вовсе не вывих руки и что он получил сабельный удар?
— Да, он рассказал мне это, и я ему поклялась хранить в сердце имя господина Бенедикта рядом с его собственным. Вы будете свидетелем, сударь, перед ним, что я сдержала слово.
— Ну тогда, — сказала Елена, — поцелуй его, и пусть он станет для тебя таким же другом, как и для меня.
— Пусть будет еще больше, — ответила Эмма, целуя молодого человека, — пусть он станет нам братом.
В эту минуту пришел Ганс и предупредил Эмму, что г-н Фелльнер ждет ее в комнатах г-жи фон Белинг.
Эмма спустилась.
Фелльнер был глубоко обеспокоен.
Он знал, что какая-то женщина привезла раненого в дом Шандрозов, но ему было неизвестно, была ли то Эмма, привезшая своего мужа, или Елена, привезшая своего жениха.
В том и в другом случае он готов был предложить свои услуги.
Что касается пруссаков, которые должны были в тот же или, самое позднее, на следующий день войти в город, г-н Фелльнер был вполне спокоен за обеих сестер. Эмма, жена прусского офицера, будет в безопасности и заставит уважать сестру, бабушку и весь дом.
Но г-н Фелльнер не был также спокоен за себя самого. Мы помним, что у достойного бургомистра была молодая жена и две дочери — пятнадцати и шестнадцати лет.
Если барон Фридрих входил в первые бригады, вступавшие в город, г-н Фелльнер попросил бы Эмму проследить через своего мужа за тем, каких людей направят к нему на постой.
Он не сомневался, что пруссаки будут распахивать двери и селиться там, где захотят.
XXXVI. ФРАНКФУРТ 22 ИЮЛЯ 1866 ГОДА
Между тем Фридрих приехал неожиданно и объявил, что его генерал следует за ним и прибудет через несколько минут.
Комнаты для генерала были готовы; не стоит и говорить, что это были самые лучшие и самые красивые комнаты в доме.
Никакими словами не передать той радости и того счастья, которые охватили Эмму, когда она опять увидела Фридриха. Война почти завершилась, начинали расти и крепнуть слухи о мире, и ее любимый Фридрих, таким образом, был уже вне опасности.
Любовь эгоистична. Эмму едва беспокоило то, что происходило вне дома: приход пруссаков, их вымогательства, их самоуправные поборы, жестокости, смерть г-на Фишера — все это доходило до нее словно шум прибоя, и не имело такого значения, какое могло иметь даже простое письмо от Фридриха.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175