Сансон поклонился с достоинством человека, возвысившегося в собственных глазах, и вышел.
Тем временем войска, призванные на площадь по случаю казни, уже заполнили ее и выстроились в каре вокруг эшафота, благодаря чему толпа горожан подалась назад и освободила подступы к роковой машине, которая все еще вызывала у парижан живой интерес, ибо власти прибегали к ней всего в пятый или шестой раз; сегодняшней же казни сообщало дополнительный интерес присутствие старины Сансона, который должен был привести приговор в исполнение собственноручно.
Когда войска окружили эшафот, Сансон еще раз проверил, все ли готово к казни: устойчивы ли ступеньки, прочны ли доски помоста, не затрудняет ли что-либо движение лезвия и хорошо ли смазан желоб, по которому оно ходит.
Так перед началом представления знаменитой пьесы, незадолго до поднятия занавеса, рабочий сцены проверяет готовность декораций.
Казнь была назначена на девять часов вечера; для вящей назидательности ее решено было провести при свете факелов.
Без четверти девять послышался барабанный бой, намеренно приглушенный, как во время похоронных процессий.
Вскоре подле заставы Карусель, со стороны Сены, показались первые огни. Осужденного везли из тюрьмы Консьержери, чтобы казнить перед тем самым дворцом, где он четыре десятка лет служил верой и правдой повелителю, за которого ему предстояло умереть.
Повозку, на которой привезли Лапорта, сопровождал кавалерийский эскадрон; открывали процессию шесть десятков санкюлотов с факелами в руках.
Каре разомкнулось, чтобы пропустить повозку с осужденным.
Рядом с несчастным не было ни единой живой души: от услуг присягнувшего священника он отказался, а из не присягнувших никто не решился рискнуть жизнью и проводить осужденного к месту казни. На Лапорте была сорочка, короткие штаны и черные шелковые чулки; воротник сорочки был обрезан до плеч, а волосы на затылке коротко острижены.
С грустью, но без страха он оглядел эшафот.
— Пора? — спросил он громко.
— Мы вам поможем вылезти! — крикнул один из помощников палача.
— Не стоит труда, — отвечал осужденный, — придвиньте подножку, а уж спущусь я сам.
Затем, с улыбкой обведя взором двойной ряд пехотинцев и кавалеристов, окруживших эшафот, он сказал:
— Вы не боитесь, что я убегу, не правда ли?
Помощники палача отодвинули доску, служившую повозке задней стенкой, и подставили туда подножку. Лапорт сам, без посторонней помощи, спустился на землю, обошел повозку кругом и приблизился к ступеням эшафота, на верху которого его ожидал папаша Сансон, чтобы помочь подняться на помост; подле ступеней стоял судебный пристав, из чьих уст несчастный выслушал приговор, осуждающий его на смерть «за измену народу».
— Вы не могли бы добавить: «и верность королю»? — спросил Лапорт.
— Что написано, то написано, — возразил пристав. — Желаете ли вы сделать какие-либо важные признания?
— Нет, — отвечал Лапорт, — за исключением одного-единственного; надеюсь, что три четверти французов виновны в том же преступлении, что и я, и на моем месте повели бы себя точно так же.
Пристав отошел и освободил осужденному путь на эшафот.
Сансон спустился вниз и протянул Лапорту руку, но тот, желая показать, что не утратил самообладания даже перед лицом смерти, отверг помощь палача.
Сансон что-то сказал ему вполголоса, и этих слов оказалось довольно для того, чтобы осужденный смирился и оперся на протянутую ему руку.
Он поднимался на эшафот медленно, однако было заметно, что это палач нарочно замедляет шаг, негромко ведя с осужденным какой-то разговор — вероятно выслушивая его последнюю волю.
На эшафоте они еще несколько мгновений продолжали свою беседу, а затем Сансон осведомился:
— Вы готовы?
— Могу я прочесть молитву?
Сансон утвердительно кивнул головой.
Осужденный преклонил колени и дал понять, что не может молиться со связанными за спиной руками.
Сансон развязал веревку с условием, что, когда молитва будет закончена, он снова завяжет узел.
Лапорт молитвенно сложил руки и в наступившей тишине прочел вслух следующую молитву:
— Господи, прости мне мои прегрешения, каковые я надеюсь искупить мучительной смертью, принятой за верность своему королю. Пусть узнает его величество, что в час кончины душа моя принадлежала Господу, а сердце — ему, королю.
Затем он добавил по-латыни:
— In manustuus, Domine, commendo spiritum meum.
— Amen! — громко ответил палач.
Толпа недовольно зашумела, но, когда осужденный поднялся с колен, перекрестился, обернувшись в сторону Тюильри, и безропотно позволил вновь связать себе руки, его смирение тронуло парижан и они умолкли.
Последующее заняло не больше мгновения.
Осужденный положил голову между столбами, палач снял кольцо с гвоздя, освобожденное лезвие упало вниз.
— Голову! Голову! — завопила толпа.
Палач твердым шагом подошел к корзине, поднял за седые волосы окровавленную голову и показал ее рукоплещущему народу.
Однако в ту же самую секунду он покачнулся, разжал пальцы, выронил голову, которая скатилась с эшафота на землю, и бездыханным рухнул на помост.
— Врача! Врача! — закричали его помощники.
— Я здесь! — отозвался Жак Мере и, перебравшись через перила балкона, спрыгнул прямо на площадь.
Не только горожане, но и гвардейцы тотчас расступились перед ним. Он стремительно прошел по образовавшемуся проходу и с криком «Расстегните на нем кафтан!» взбежал на эшафот.
Опустившись на колени перед недвижимым телом, доктор приподнял его, разорвал рукав сорочки пациента, быстро нащупал вену и вонзил в нее ланцет.
Однако, хотя между падением палача и попыткой доктора вернуть его к жизни прошло от силы десять секунд, кровь из вены не брызнула.
Палач, верный своему долгу, умер подле своей жертвы, верной своему королю.

XX. ГОСПОЖА ЖОРЖ ДАНТОН И ГОСПОЖА КАМИЛЛ ДЕМУЛЕН
Как мы помним, Жак Мере намеревался сразу по прибытии в Париж отправиться повидать своих друзей Дантона и Демулена, однако отложил эти визиты из-за свершившейся у него под окном казни.
Всю ночь доктора преследовали кошмары: он видел бледное и окровавленное лицо Лапорта, его седые волосы в руке палача, доставал, точно наяву, из сумки ланцет — и наутро встал совсем разбитый. Не упади его взор на фасад дворца Тюильри, изрешеченный пулями парижан и залитый кровью швейцарцев, он бы наверняка решил, что все случившееся накануне вечером привиделось ему в дурном сне.
К тому же гильотина по-прежнему высилась посреди площади, и группы любопытных глазели на нее, пересказывая друг другу неслыханные обстоятельства, сопровождавшие казнь Лапорта.
В девять утра доктору доложили, что какой-то господин в черном, одетый по моде прежнего режима, желает поговорить с ним.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113