Волею случая в тот момент, когда послание это читали вслух, рядом оказался Марсо. Он поднялся и сказал:
— Что касается меня, то от имени армии, от имени батальона, от своего собственного имени я прошу, чтобы город использовал те восемнадцать часов передышки, которые у него еще остались, на подготовку к обороне и сопротивлению войскам коалиции.
Однако не успел Марсо договорить, как с улицы донеслись жалобы, стоны и рыдания: под окнами собрались дети, женщины и старики, явившиеся к ратуше, дабы мольбами и слезами поддержать тех членов совета обороны, что втайне лелеяли мысль о капитуляции; казалось, все эти горожане услышали слова Марсо и спешили выразить свое несогласие с ними.
Очень скоро точка зрения сторонников капитуляции возобладала и члены совета разошлись, или, точнее, решили разойтись, с тем чтобы назавтра приняться за сочинение бумаги о сдаче города.
Жак Мере не сводил глаз с Борепера; тот, слегка побледнев, произнес:
— Простите, господа, верно ли я понял, что в ваших умах — не говорю, в ваших сердцах — сложилось решение сдать город, невзирая на мольбы всей Франции, которая, как мы знаем, ждет от Вердена самоотверженной обороны?
— Мы убеждены, что оборона невозможна, — в один голос ответили члены совета.
— А если я иного мнения, если я отказываюсь сдавать город? — настаивал Борепер.
— Тогда мы сами откроем ворота Вердена прусскому королю и положимся на его великодушие.
Борепер бросил на членов совета взгляд, исполненный презрения.
— Ну что ж, господа, — сказал он, — я поклялся, что умру, но не сдамся врагу; если вы не печетесь о своем честном имени, — живите, а я должен сдержать клятву. Вот мое последнее слово. Я умираю свободным. Гражданин Жак Мере, призываю тебя в свидетели.
И, вытащив из кармана пистолет, Борепер мгновенно, не дав никому опомниться, выстрелил себе в висок.
Жак Мере подхватил тело этого мученика чести.
Назавтра, в тот час, когда юные верденские девы в белых покрывалах усыпали цветами дорогу, по которой должен был проехать в ратушу прусский король, и с корзинками, полными сладостей, поджидали победителей у открытых нарочно для них Тьонвильских ворот, верденский гарнизон с воинскими почестями покидал город через ворота Сент-Мену; перед войском ехал запряженный черными конями фургон, в котором покоилось обернутое трехцветным знаменем тело Борепера.
Солдаты не захотели хоронить героя в земле, захваченной пруссаками. Батальон департамента Эр-и-Луар замыкал процессию; последним ехал его командир — Марсо.
Прусский авангард проследовал вместе с французской армией до Ливри-ла-Перш, заодно произведя разведку в окрестностях Клермона.
Наконец пруссаки остановились.
Тут-то Марсо, привстав на стременах, бросил им от имени Франции грозные слова:
— До встречи на равнинах Шампани!
XXIV. ДЮМУРЬЕ
Если мы так подробно остановились на осаде Вердена и героической смерти Борепера, то лишь оттого, что, на наш взгляд, ни один историк не понял, какую роль сыграло взятие Вердена в истории Революции, и не отнесся к гибели Борепера с тем благоговением, с каким историк, этот великий жрец грядущего, обязан к ней отнестись.
Сам я заметил этот удивительный пробел при следующих обстоятельствах. Еще в эпоху Реставрации меня возмущали поэтические восхваления так
называемых верденских дев, которые с цветами в одной руке и сладостями в другой открыли врагу ворота родного города, являвшегося ключом от всей Франции.
Эту измену родине можно извинить лишь невежеством женщин, которые, скорее всего, поддались на уговоры родных и не понимали, какое преступление совершают.
Свою роль тут наверняка сыграли и священники.
Итак, желая ответить прозой на стихи Делиля и Виктора Гюго, я вот уже семь или восемь лет искал документы, касающиеся сдачи Вердена, которая оказала немалое влияние на события 2 и 3 сентября.
Естественно, я начал с того, что обратился к самому многословному из наших историков, г-ну Тьеру. Но г-н Тьер так спешит одержать победу при Вальми, что удостаивает Верден лишь отрывочных упоминаний.
Сначала, на странице 198 издания Фюрна, он пишет:
«Пруссаки наступали на Верден».
Затем, на странице 342 того же издания: «Взятие Вердена потешило тщеславие Фридриха».
И наконец, на странице 347: «Гальбо, посланный на помощь верденскому гарнизону, прибыл слишком поздно». О Борепере ни слова: г-ну Тьеру не до него.
Между тем случай здесь отнюдь не заурядный.
Город капитулирует против воли коменданта, а тот пускает себе пулю в лоб; двадцать три гражданина, изобличенных в том, что открыли ворота врагу, 24 апреля 1794 года всходят на эшафот; десять женщин, старшей из которых пятьдесят пять лет, а младшей — восемнадцать, также расстаются с жизнью на эшафоте за то, что встретили врагов цветами и конфетами.
Неужели все это не достойно быть описанным — хотя бы в примечании?
Что же до Дюмурье, он в своих «Мемуарах» говорит о Вердене всего несколько слов, а Борепера называет Борегаром!
За одну эту ошибку Дюмурье заслуживает имени предателя.
В отличие от г-на Тьера, Мишле, великолепный историк, который дорожит всеми героями, составляющими славу Франции, ибо сам принадлежит к их числу, не проходит мимо гроба Борепера холодно и равнодушно.
Он преклоняет возле этого гроба колена и возносит молитву.
«Вся Франция, — пишет он, — была глубоко потрясена, когда с границы доставили гроб славного Борепера, который не на словах, а на деле показал соотечественникам, как следует поступать в подобных обстоятельствах, и тем завоевал бессмертие.
Борепер, бывший командир карабинеров, после 89 года принял на себя командование бесстрашным батальоном волонтеров департамента Мен-и-Луар. Когда враги вторглись на территорию Франции, эти храбрецы тотчас пустились в путь и стремительно пересекли всю Францию, чтобы попасть в Верден прежде неприятеля.
Они предчувствовали, что кругом царит измена и что их ждет гибель, поэтому они заранее поручили одному патриотически настроенному депутату известить родных об их смерти, присовокупив слова утешения. Борепер только недавно женился, но даже это не лишило его твердости. На военном совете он всеми силами противился трусливым аргументам знатных офицеров и в конце концов, видя, что в душе эти роялисты уже давно перешли на сторону врага, воскликнул:
— Господа, я поклялся, что неприятель возьмет Верден только через мой труп; если вам угодно пережить потерю чести — дело ваше. Я же верен своей клятве; вот мое последнее слово: я умираю!
Ион пустил себе пулю в лоб.
Франция с трепетом ужаса и восхищения узнала о том, какие силы таятся в ее груди; она уверовала в свою мощь. Родина перестала быть чем-то зыбким и смутным, она предстала перед французами живой, реальной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113