— Да, да, она самая, — ответил тот. — Несчастная женщина, она погибла!
— Цветочница! Цветочница! — шептались любопытные на трибунах, — это цветочница!
— Я требую, чтобы прежде всего дала свидетельские показания тетка Тизон! — вопил сапожник. — Ты ей приказал говорить, председатель, а она все еще молчит.
Тетку Тизон вызвали на трибуну, и она начала свой страшный и обстоятельный донос. По ее словам, виновна была цветочница, а Морис и Лорен являлись сообщниками.
Донос этот произвел впечатление на публику в зале.
Симон торжествовал.
— Жандармы, приведите сюда цветочницу! — крикнул председатель.
— О, это ужасно! — прошептал Моран, закрыв голову руками.
Привели цветочницу, и она встала у трибуны, напротив тетки Тизон, чье свидетельство только что превратило обвиняемую в преступницу.
Вошедшая подняла вуаль.
— Элоиза! — воскликнула тетка Тизон. — Моя дочь… Ты здесь?..
— Да, матушка, — тихо ответила молодая девушка.
— А почему жандармы привели тебя сюда?
— Потому что меня обвиняют, матушка.
— Тебя… обвиняют? — воскликнула с тревогой тетка Тизон. — Кто?
— Вы, матушка.
На шумный зал внезапно обрушилась страшная, гробовая тишина. Боль от этой ужасной сцены проникла в сердце каждого из присутствующих.
— Ее дочь! — доносилось еле слышное, как будто издалека, перешептывание. — Ее несчастная дочь!
Морис и Лоран смотрели на обвинительницу и обвиняемую с чувством глубокого сострадания и почтительной скорби.
Симон хотел дождаться, чем же кончится эта сцена, и надеялся, что Мориса и Лорена обвинят в соучастии; он старался не попасться на глаза тетке Тизон, которая ошеломленно оглядывалась по сторонам.
— Как зовут тебя, гражданка? — спросил председатель, сам взволнованный происходящим.
Девушка была спокойна и, казалось, смирилась со своей судьбой.
— Элоиза Тизон, гражданин.
— Сколько тебе лет?
— Девятнадцать.
— Где ты живешь?
— На улице Нонандьер, двадцать четыре.
— Это ты продала гражданину Ленде — вот он сидит на скамье — сегодня утром букет гвоздик?
Девушка повернулась к Морису и, посмотрев на него, ответила:
— Да, гражданин, я.
Тетка Тизон взглянула на дочь глазами, полными ужаса.
— Знала ли ты, что в каждой из этих гвоздик была записка для вдовы Капет?
— Знала, — ответила обвиняемая.
По залу прокатились возгласы ужаса и удивления.
— Почему ты предложила эти гвоздики гражданину Морису?
— Потому что увидела на нем шарф муниципального гвардейца и догадалась, что он идет в Тампль.
— Кто твои сообщники?
— У меня их нет.
— Как! Ты одна составила этот заговор?
— Если считать это заговором, то одна.
— Гражданин Морис знал…
— … что в цветах спрятаны записки?
— Да.
— Гражданин Морис — муниципальный гвардеец. Он может видеть королеву с глазу на глаз в любое время дня и ночи. Если бы гражданину Морису нужно было что-то сказать королеве, ему незачем было писать: он мог просто с ней поговорить.
— Раньше ты знала гражданина Мориса?
— Я встречала его раньше в Тампле, когда еще жила там с моей бедной матерью, но не была с ним знакома.
— Видишь, презренный! — воскликнул Лорен, грозя кулаком Симону (ошеломленный таким поворотом дел, он опустил голову и старался незамеченным выскользнуть из зала). — Видишь, что ты наделал?
Все взгляды обратились на Симона: они выражали крайнее негодование.
Председатель продолжил допрос:
— Поскольку ты вручила букет, поскольку ты знала, что в каждом цветке спрятана записка, ты должна также знать, что в ней было написано!
— Конечно, я знаю это.
— Хорошо, тогда скажи нам, что же было в записке?
— Гражданин, — твердо произнесла девушка, — я сказала все, что могла, а главное — что хотела сказать.
— Ты отказываешься отвечать? — Да.
— Знаешь, что тебя за это ожидает?
— Да.
— Может быть, ты надеешься на свою молодость и красоту?
— Я надеюсь только на Бога.
— Гражданин Морис Ленде, — сказал председатель, — гражданин Гиацинт Лорен, вы свободны. Коммуна признает вашу невиновность и отдает должное вашему патриотизму. Жандармы, отведите гражданку Элоизу в тюрьму здешней секции.
При этих словах тетка Тизон, казалось, проснулась, испустила жуткий крик и хотела броситься к дочери, чтобы в последний раз обнять ее, но жандармы не позволили ей это сделать.
— Я прощаю вас, матушка! — закричала девушка, когда жандармы уводили ее.
Тетка Тизон дико завопила и упала замертво.
— Благородная девушка! — взволнованно и печально прошептал Моран.
XXV. ЗАПИСКА
Следом за событиями, о которых мы только что поведали, к ним добавилась еще одна сцена — как бы дополнение к мрачным поворотам этой драмы.
Тетка Тизон, сраженная тем, что произошло, покинутая теми, кто пришел с ней в зал (ведь есть что-то отвратительное даже в невольном преступлении; но еще более преступно, когда мать убивает собственное дитя, пусть даже в избытке патриотического рвения), оставалась какое-то время в полной неподвижности; потом подняла голову, ошеломленно огляделась и, увидев, что осталась совершенно одна, с криком бросилась к дверям.
Там оставалось еще несколько человек из числа самых любопытных и настойчивых. Узнав ее, они посторонились, показывая на тюремщицу пальцем и говоря друг другу:
— Видишь эту женщину? Это она донесла на свою дочь. Тетка Тизон закричала в отчаянии и бросилась в сторону Тампля.
Она пробежала треть улицы Мишель-ле-Конт, когда перед ней появился какой-то человек, преградил ей дорогу и, закрыв лицо плащом, сказал:
— Ну, ты довольна, что убила собственное дитя?
— Убила свое дитя? Убила свое дитя? — воскликнула бедная мать. — Нет, нет, этого быть не может.
— И тем не менее это так, потому что твоя дочь арестована.
— Куда ее отвезли?
— В Консьержери, оттуда отправят в Революционный трибунал, а ты знаешь, что бывает с теми, кто туда попадает.
— Посторонитесь, — сказала тетка Тизон, — дайте мне пройти.
— Куда ты идешь?
— В Консьержери.
— Что ты там собираешься делать?
— Взглянуть на дочь хотя бы еще раз.
— Тебя туда не пустят.
— Но мне разрешат лежать на пороге, жить там, спать там. Я буду там до тех пор, пока ее не выведут, и, по крайней мере, увижу ее в последний раз.
— А если бы кто-нибудь пообещал тебе вернуть дочь?
— О чем вы говорите?
— Я спрашиваю тебя: если, предположим, кто-нибудь пообещал бы тебе вернуть дочь, ты сделала бы то, что велел бы тот человек?
— Ради моей дочери — все! Все ради моей Элоизы! — закричала мать, заламывая в отчаянии руки. — Все! Все! Все!
— Послушай, — сказал незнакомец, — ведь это Бог тебя наказывает.
— Но за что?
— За те муки, что ты причинила такой же бедной матери, как ты.
— О ком вы говорите? Что вы хотите сказать?
— Из-за твоих доносов и грубостей твоя пленница часто была на волосок от того отчаяния, в каком ты сейчас находишься сама.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124