Невзирая на полнейшее отчуждение от света, в ней было что-то, бессознательно, помимо ее воли сохранившееся от него и напоминавшее о нем, — именно в манере держаться. Этот гордо выпрямившийся тщедушный стан, эти бледные руки, не без грации скрещенные на груди, конечно, не напоминали собою того обворожительного оригинала, изображение которого висело над софой, но тем не менее вся фигура говорила, что и она когда-то была на своем месте в любимом великосветском салоне.
— Подойди сюда и дай мне руку, мое дитя, — проговорила она с выражением благосклонности, обращаясь в сторону, где стояла незнакомая девочка.
— Сию минуту, — отвечал ребенок, до сей поры с некоторой боязнью смотревший на пожилую женщину, — я только спущу не пол Пуса.
Она распахнула салопчик — на руках ее лежал ангорский кот. Животное было закутано в ватное розовое шелковое одеяло и, видимо, стремилось вырваться на свободу. Ютта помогла освободить его, и Пус осторожно был спущен на пол. Он стал изгибаться, расправляя свои члены, очевидно утомленный чересчур нежным попечением, согнул спину и жалобно замяукал.
— Срам какой, ты начинаешь выпрашивать милостыню, Пус? — с упреком проговорила девочка, бросая, однако же, взгляд на стол, где стоял горшок с молоком.
— Бедняжка Пус проголодался, — сказала, улыбаясь, Ютта. — Мы сейчас накормим его, только сперва надо раздеть его маленькую госпожу.
И она подошла к ребенку. Но девочка отодвинулась, отстраняя ее руки.
— Я сама могу это сделать, — произнесла она очень решительно. — Я терпеть не могу, когда Лена меня раздевает, но она всегда это делает, точно я кукла какая.
Сняв сама капор и салоп, она подала то и другое Ютте.
Девушка с видимым удовольствием провела рукою по собольей опушке салопа из дорогой шелковой материи. При этом она почувствовала как бы некоторый благоговейный страх, ибо, по всему было видно, это маленькое созданьице, которое теперь стояло перед нею, принадлежало к очень знатному семейству…
На самом деле ребенок мало походил на других детей, Несколько высокая для своих лет, девочка была очень узка в плечах и худощава донельзя; ее плоская, тонкая фигурка представлялась как бы сжатой дорогим зимним костюмом. Густые, очень светлые, почти бесцветные волосы были острижены, как у мальчика, и зачесаны назад. Эта незатейливая прическа придавала ее личику некоторую угловатость, и с первого взгляда девочка не могла понравиться. Но можно ли было устоять против этих глубоких, невинно смотрящих детских глаз! При взгляде на них забывались и худощавость и угловатость этого маленького личика, Глаза были, действительно, прекрасны. Теперь они серьезно и задумчиво устремлены были на изможденное лицо старой слепой женщины. Девочка стояла возле нее и держала ее руку.
— Так ты, малютка, — говорила госпожа фон Цвейфлинген, привлекая ее ближе к себе, — очень любишь своего Пуса?
— Да, очень люблю, — подтвердила девочка. — Мне его подарила бабушка, и потому я люблю его больше всех кукол, которые дарит мне папа. Я кукол совсем не люблю, — прибавила она.
— Как, тебе не нравятся такие прекрасные игрушки?
— Нисколько. У кукол такие противные глаза! И это вечное одеванье и раздеванье надоедает мне ужасно, Я не хочу быть такой, как Лена, которая мучает меня новыми платьями. Лена сама очень любит наряжаться, я это очень хорошо знаю.
Госпожа фон Цвейфлинген с горькой улыбкой повернула голову в сторону, где шуршало платье Ютты. Она широко раскрыла потухшие глаза, как будто бы в этот момент могла увидеть лицо дочери, слегка покрасневшее под лишенным выражения взглядом матери.
— Ну да, конечно, Пус должен тебе более нравиться, — после небольшой паузы продолжала слепая, — он никогда не меняет своего туалета.
Девочка улыбнулась. Лицо ее мгновенно преобразилось — худенькие щечки округлились, маленький, бледный ротик сделался прекрасен.
— О, он мне нравится еще больше потому, что он очень понятлив, — проговорила она. — Я рассказываю ему разные хорошенькие истории, которые я знаю и которые сама придумываю, а он лежит передо мною на подушке и смотрит на меня и мурлычет — он всегда так делает, когда ему что-нибудь нравится… Папа смеется надо мною; но ведь это правда. Пус знает мое имя.
— Э, да это замечательное животное! А как тебя зовут, малютка?
— Гизела. Так звали и мою покойную бабушку. Слепая вздрогнула.
— Твою покойную бабушку! — повторила она, едва дыша от волнения. — Кто была твоя бабушка?
— Имперская графиня Фельдерн, — отвечала девочка с достоинством.
Видимо, имя это никогда не произносилось при ней иначе, как с самым глубоким уважением.
Госпожа фон Цвейфлинген быстро отдернула свою руку от руки дитяти, которую до этого она держала с нежностью.
— Графиня Фельдерн! — вскричала она. — Ха, ха, ха! Внучка графини Фельдерн под моей крышей!.. Спирт еще горит под чайником, Ютта?
— Да, мама, — отвечала девушка, глубоко испуганная.
В голосе и манерах слепой проглядывало точно помешательство.
— Так погаси его! — приказала она сурово.
— Но, мама…
— Погаси его, говорю тебе! — продолжала слепая с дикой стремительностью. Ютта повиновалась.
— Я погасила, — проговорила она едва слышно.
— Теперь унеси прочь хлеб и соль. На этот раз молодая девушка повиновалась без всякого возражения.
Маленькая Гизела сначала боязливо забилась в угол, но вскоре на личике ее появилось выражение смелости и негодования. Она ничего не сделала дурного, а ее ни с того ни с сего осмеливаются наказывать! В своем детском неведении она нисколько не подозревала, что в приказаниях слепой заключалась непримиримая ненависть, вражда и смерть, — она чувствовала лишь, что с нею обращаются так, как никогда, может быть, в жизни еще никто не обращался.
— Ты должен подождать, Пус, пока мы приедем в Аренсберг, — проговорила она, отнимая у кота молоко, поставленное Юттой на пол.
Затем она стала одеваться, и когда Ютта вернулась в комнату, кот был уже у нее на руках.
— Я лучше уйду отсюда и буду просить папа оставить меня в карете с госпожой Гербек, — вскричала девочка, бросая вызывающий взгляд на слепую.
Но, казалось, слепая уже все забыла и не помышляет о случившемся. Еще неподвижнее сидела она, обратив голову к той двери, которая вела в галерею. Это была не живая фигура, а скорее статуя, отлитая из металла. Но чем безжизненнее была поза, тем оживленнее казалось ее лицо. Может быть, мужчина, который в эту минуту такой твердою и уверенной поступью шел по галерее и таким высокомерным тоном обращался к Зиверту, не переступил бы порога этой двери, если бы мог видеть эту женскую фигуру, каждая черта лица которой дышала непримиримой ненавистью и неумолимой местью, тем более сильными, что они уже много лет таились в глубине ее души.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85