Холодная усмешка мелькнула на губах его превосходительства.
— Ваша светлость, в моем официальном положении я привык носить на себе панцирь — и был бы давно уже трупом, если бы дозволил уязвлять себя стрелой осуждения, — возразил он с оттенком шутливости. — Но совершенно иначе, напротив, организован я как обычный человек, — прибавил он несколько строже. — Упрек из уст вашей светлости, признаюсь, огорчает меня. В эту минуту я вполне сознаю, что любовь и ослепление заставляли меня беспечно относиться к моей обязанности как воспитателя моей дочери.
— И не одного себя обвиняй, мой друг, — прервала его супруга нежно-слабым голосом, — и я много виновата. Зная все сумасбродства, которые Гизела позволяет себе в стенах замка, мы были слишком слабы, продолжая держаться с прежней беспечностью, и именно еще недавно я имела крупный разговор с Гербек, которая высказала намерение обращаться с ней несколько строже.
— Но я не понимаю, какие нелепости видите вы в поведении Гизелы? — проговорила графиня Шлизерн. — Несколько отважная езда, и ничего более… К тому же прелестная малютка, видимо, и не подозревала нашего присутствия здесь, на лугу.
— Но я тебе говорю, милейшая Леонтина, что она в состоянии так, как мы ее теперь видели, явиться на площади в А., среди белого дня! — возразила баронесса. — Одна нелепость у нее следует за другой, и к сожалению — я должна сознаться — очень часто с намерением досадить Гербек… Сегодня, например, она настаивает на том, что намерена вступить в свет, что при ее болезни, по меньшей мере, смешно, — час спустя…
— Объявляет свое непоколебимое намерение идти в монастырь, — перебил министр, продолжая описания характера падчерицы.
Все дамы засмеялись — только графиня Шлизерн оставалась серьезна. На лице ее появилось то строгое и суровое выражение, которого так боялись придворные, ибо оно всегда было предвестником великих событий для них, — Ты только что опять упоминала о болезненном состоянии твоей падчерицы, Ютта, — сказала она, не меняя предмета разговора. — Скажи мне по правде, ты в самом деле веришь словам доктора, что к этому прелестному созданию, с таким свежим цветом лица и с такими здоровыми и сильными движениями, могут снова вернуться прежние припадки?
Темные глаза прекрасной баронессы с уничтожающей ненавистью остановились на холодно улыбающемся лице приятельницы.
— Снова вернутся прежние припадки? — повторила она. — Э, милая Леонтина, если бы дело было только в этом, то я не так бы беспокоилась, но к несчастью Гизела никогда от них не освобождалась.
— В этом я уверена! — с жаром вскричала красавица-фрейлина. — У графини правая рука подергивается так же судорожно, как и прежде, когда она внушала мне такую боязнь.
— Это неприятное движение и меня также напугало! — произнесла бледная воздушная блондинка.
Все дамы в один голос подтвердили печальную истину.
— Вы, может быть, и правы. — сказала графиня Шлизерн с иронией, обращаясь к ним. — Но, вероятно, вы согласитесь со мной, что юная графиня очень элегантно и свободно держится на лошади и своими белыми маленькими дрожащими руками в совершенстве умеет управлять пылким животным — а держать веер, право, не требует особого мышечного напряжения… Я уверена, восхитительные ножки, которые проглядывали из-под белого платья, могут отлично танцевать… Не правда ли, эта вновь открытая красота будет великолепным приобретением для наших придворных балов?
И, не ожидая ответа от покрасневших, как пионы, дам, она обратилась к князю, шедшему впереди.
— Могу я просить, чтобы отдана была должная справедливость моим искусным глазам, ваша светлость? — спросила она шутливо. — Час тому назад я удостоилась очень немилостивого взгляда за то, что в некрасивой детской головке маленькой Штурм находила знакомые линии знаменитого своей красотой лица… Не гордая ли графиня Фельдерн была сейчас пред нами? Те же черты, те же движения!
— Я признаю себя побежденным, — возразил князь. — Прекрасная амазонка затмевает мою протеже — она обладает двумя очарованиями, которых у нее не было: молодостью и невинностью.
Слабый возглас баронессы Флери прервал разговор.
Ее превосходительство, неосторожно зацепившись за дикий шиповник, уколола себе руку, кровь просачивалась через тонкий батистовый платок — это казалось таким ужасным событием для всех юных, чувствительных девичьих сердец, что они никак не понимали, как его светлость может находить важнее этот пожар там, за лесом, и покидать их в эту минуту, да еще уводя с собой всех кавалеров.
Глава 21
Между тем животное мчалось по лесу. Как бы чувствуя, что там, на лугу, остались недоброжелатели его молодой госпожи, оно своим быстрым бегом словно старалось увеличивать пространство между ними. Легкие копыта его едва касались мшистой почвы.
Гизела представила бежать животному, как оно хотело. Лицо ее выражало гордость и презрение, как будто она все еще находилась под уничтожающим взглядом своего отчима.
В то время как общество уже потеряло ее из виду, ее зоркому глазу представилась далекая, залитая лучами солнца картина в конце аллеи, миниатюрное изображение на золотом фоне… Действительно, это была миниатюра! Нарядненькие фигурки, элегантные и гибкие, но уж никак не герои, не рыцари с непреклонным взором владыки и с неизгладимым отпечатком благородства на челе, как рисовала ей ее детская фантазия не только в ребяческие годы, но еще так недавно.
Так вот он, этот придворный круг, эта квинтэссенция высокопоставленных лиц в государстве, а между ними властелин, разум которого должен обладать мудростью, а сердце — возвышенностью чувств; он отмечен перстом провидения, он царствует милостью Божией и его приговор над жизнью и смертью подданных, над благосостоянием и нищетой страны вполне основателен… Но природа самой невзрачной оболочкой наградила все это могущество власти; портреты в комнате госпожи фон Гербек лгали, величие и блеск высоких умственных качеств озаряли на них худощавое лицо, тусклые глаза которого в действительности могли выражать лишь одно добродушие. И чтобы заполучить благосклонный взгляд этих глаз, чего бы не сделала ее гувернантка; каждое слово, слетевшее с этих уст, когда-то, «в блаженное время ее пребывания при дворе», и обращенное к ней, свято сохранилось в ее сердце… И бабушка, дозволявшая тяжелым камням отягчать свое блистательное чело, делала это ради того, чтобы с достоинством появляться в этом избранном кругу, и она сама свою юную, одинокую душу питала блестящими картинами придворной жизни; она выросла с мыслью, что когда-нибудь должна стать наряду с этими избранниками, даже выше их… Какое разочарование!.. Этот круг был исключителен лишь строго соблюдаемыми законами этикета, но не каким-либо отпечатком внешнего превосходства — какое-нибудь общество обыкновенных смертных нисколько бы не отличалось от него.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85