— Успокойтесь, ваше превосходительство, — сказала она, выразительно взглянув на баронессу.
— Наша милая графиня, без всякого сомнения, будет избирать другое место для своих поездок — я не думаю, чтобы она особенно стала настаивать на этой местности между Аренсбергом и Грейнсфельдом, ибо действительно, как вы изволили сказать, ваше превосходительство, дорога эта очень ухабиста.
Баронесса благосклонно поблагодарила ее кивком головы.
— Ну, хоть это по крайней мере утешение!
— проговорила она со вздохом. — Хоть это дает мне надежду не встретить тебя когда-нибудь мчащуюся по этой ужасной дороге, недобрая, маленькая упрямица! Так ты обещаешь мне это, моя дорогая Гизела?
Молодая девушка согласилась с видимым нетерпением.
Эта нежность, не вызывавшая с ее стороны ни искры сочувствия, была для нее невыносима.
— Ну, так с Богом, мое дитя! — проговорила баронесса, обращая снова лицо свое к зеркалу.
Гизела вышла. За ней последовала гувернантка, еще раз почтительно склонившись пред ее превосходительством.
Дверь затворилась, и баронесса, как бы в утомлении, опустилась на кресло и закрыла глаза рукой. При этом элегантной парижской куафюре грозила опасность быть окончательно смятой, что, казалось, нисколько не заботила в эту минуту ее превосходительство.
Камеристка с отчаянием сложила руки, причем взор ее со злобой остановился на злой госпоже.
Баронесса оставалась в прежней позе. Два года тому назад ее обворожительное немецкое превосходительство, буквально осыпанное бриллиантами, появилось впервые на одном парижском балу и с той незабвенной минуты прозвано было в высшем свете «бриллиантовой феей».
Какие триумфы, сколько небесно прекрасных часов связано с этими ослепительными сокровищами! С их помощью красота ее совершала такие победы. Блеск их так напоминал пылкие взгляды побежденных, которых очаровательная бриллиантовая сирена заставляла испытывать все мучения страсти для того, чтобы потом оттолкнуть с высокомерной улыбкой.
И теперь ей предстояло расстаться с этой блистающей броней кокетства, расстаться для того, чтобы отдать ее другому существу, обладающему молодостью.
Между тем графиня Штурм оставила Белый замок. Все эти приготовления к празднествам, которые она оставила за собой, нимало не интересовали ее, — покидая замок, она не чувствовала никакого сожаления. Какое значение могло иметь для нее лицезрение князя? Она, разумеется, питала безграничное уважение к его высокому положению; уважение это, как она себя помнила, старались в ней развить чуть ли не заботливее, чем самое почитание Бога, но тем не менее она была далека от той ребяческой веры большинства, которая в коронованной особе видеть печать чего-то божественного, Она выразила желание быть представленной князю, это правда; но этого она желала из уважения к традициям древнего рода Штурм и Фельдерн. Ее предки в продолжение столетий появлялись при дворе, окружали престол, занимали высокое общественное положение, на которое давало им право как их происхождение, так и отличие государей. И этот блеск и эти права должна была поддерживать и последняя Штурм до последнего издыхания — это была ее священная обязанность.
Не эта ли мысль о долге побудила ее сегодня выразить свое желание?
Яркий румянец разлился по лицу девушки — в глубине души ее лежала тайна, открыть которую она не желала бы никому на свете.
Экипаж медленно подвигался вперед.
Между позолоченными солнцем листьями буков виднелся Лесной дом, на террасе стояла величественная фигура португальца. Тут же был и старый солдат, и обезьянка, приютившаяся на плече одного из каменных юношей, и попугай, раскачивающийся на своем кольце.
…Человек этот будет в Белом замке. Его представят князю, он будет окружен придворными дамами, с ним будет говорить ее красавица-мачеха в своем нарядном парижском туалете…
Руки молодой девушки бессильно опустились на колени и голова ее поникла на грудь…
Глава 18
Три дня уже гостил светлейший гость в Белом замке. Сюда снова возвратились прежние роскошь и блеск, которыми принц Генрих окружал обожаемую им графиню Фельдерн. Князь прибыл в сопровождении многих кавалеров и дам. Все обладающее молодостью и красотой при дворе в А, было приглашено сюда; больная княгиня, не будучи в состоянии сопровождать своего супруга, как особое доказательство своей благосклонности и милости к владетелю Белого замка, отпустила сюда свою любимую фрейлину, известную красавицу, «чтобы придать больший блеск собравшемуся обществу».
На второй день своего приезда князь уже посетил нейнфельдский завод. Со своими могучими дымящимися трубами, вновь выстроенными домами, массой рабочих, заведение это представляло слишком импозантный вид и пользовалось такой славой, что высокий гость не мог не обратить на него своего внимания.
При этом случае был представлен князю новый владелец завода Оливейра. Он сам водил высокого гостя по всему заведению, и его светлость был очарован красивым, изящным мужчиной, «который так счастливо сумел соединить в себе интересную строгость с элегантными манерами светского человека». Само собой разумелось, что Оливейра должен был представиться его светлости и в Белом замке; сам князь назначил ему для этого следующий день.
Было два часа пополудни. Лучи солнца обливали нейнфельдскую долину, но под тенью вязов аренсбергского сада было свежо и прохладно. Благоуханный воздух так и манил в широкие тенистые аллеи.
Глубоко взволнованный, с бледным лицом, стоял португалец у железной решетки входа в сад.
Бледность не покидала его прекрасного смуглого лица, когда он вошел в аллею, которая прямо вела к замку. Шаги его были медленны, взор бродил по сторонам, точно он должен был увидеть здесь что-то, что причиняло ему это волнение и делало лихорадочным его пульс…
Стоявшие у подъезда и болтавшие между собой лакеи сейчас же смолкли, завидя португальца, и приняли почтительные позы, склонившись чуть не до земли; выражение презрения и сарказма промелькнуло на губах иностранца. Один из лакеев бросился вперед с докладом и повел его не в покои, занимаемые князем, но в апартаменты баронессы, где только что встали из-за завтрака.
Перед ним открылся длинный ряд комнат, в которых жила Гизела, будучи ребенком. В огромном зале прислуга прибирала стол, сиявший серебром и хрусталем, на котором только что завтракали. На полу валялись пробки от шампанского, что положительно говорило за приятное настроение общества, Он вошел в комнату, двери и окна которой были убраны фиолетовым плюшем, глаза его невольно обратились в угол — чужой человек, южноамериканец, никоим образом не мог знать, что там в былое время на шелковой подушке нежился единственный нежно любимый друг маленькой графини Штурм, Пус, белый ангорский кот!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85