— усмехнулся министр, ласково дотронувшись пальцем до щеки девушки, острые белые зубы как-то хищнически мелькнули из-за бледных, искривившихся губ, глаза, точно пламя маяка во время бури, сверкали из-под опущенных век.
Он вышел, а Гизела с госпожой фон Гербек отправилась проститься с прекрасной мачехой.
Баронесса занимала покои, в которых жила молодая графиня еще будучи ребенком, и из окон которых представлялся самый лучший вид на окрестности.
Ее превосходительство приняла падчерицу в своей уборной. Девушка с гувернанткой на одну минуту в нерешимости остановились у дверей, ибо на самом деле было трудно пробраться к хозяйке. Вся комната заставлена была картонками, ящиками с разными принадлежностями туалета, целое облако газа расстилалось по мебели и по полу.
Баронесса стояла перед трюмо и примеряла новый туалет — занятие, во всяком случае, нельзя сказать чтобы легкое, ибо на лице камеристки выступили крупные капли пота.
Парижский портной желал, очевидно, как нельзя более угодить вкусу красивой барыни — головой убор, украшавший ее волосы, представлял свежую зелень, весенние цветы; зеленая, шелковая материя заткана была желудями и шуршаньем своим напоминала отдаленный шелест священных дубов. На лице ее играла торжествующая, самодовольная улыбка.
— Ах, душечка моя Гизела, благодари Бога, что ты не на моем месте, — вскричала она, обращаясь к падчерице. — Посмотри только, что я должна терпеть, — мадмуазель Сесиль целый час мучает меня, бедное созданье! Я еле держусь на ногах!
Однако маленькие ножки еще совсем не были так утомлены, как уверяла их прекрасная обладательница, ибо она, грациозно приподнимая платье, кокетливо вытягивала то одну, то другую ногу.
— Не правда ли, какой великолепный туалет? — обратилась она с улыбкой к госпоже фон Гербек.
Гувернантка восторженно начала восхищаться мастерским произведением парижского художника, Между тем обе дамы кое-как пробрались ближе к баронессе.
— Что скажешь ты на то, моя милочка, что мы принуждены отпустить тебя от себя в Грейнсфельд? — спросила она. Гизела ничего не отвечала.
— Ты оскорбилась, мое сердце? — продолжала она жалостным и вместе с тем досадливым тоном. — Но иначе как было нам поступить?.. Мы и без того будем как сельди в бочонке в этом противном гнезде, которое на взгляд кажется таким просторным и вместительным, а на самом деле так тесно и представляет так мало комфорта!
Между тем камеристка открыла различные футляры и начала буквально осыпать бриллиантами волосы и платье своей госпожи.
Это было поистине колоссальное количество драгоценностей, накоплению которых способствовали многие члены какой-нибудь фамилии, затрачивая на это баснословные суммы денег.
— А, бабушкины бриллианты! — вскричала с простодушным изумлением Гизела при виде камней.
Вслед за этим восклицанием баронесса вдруг слегка вскрикнула, приподняла плечи и топнула ножкой.
— Сколько раз я вам говорила, мадемуазель Сесиль, чтобы вы не дотрагивались до моих плеч своими пальцами! — проговорила она с неудовольствием, обращаясь к француженке. — Ваши руки холодны, как лягушка! Опытная камеристка должна уметь одевать так, чтобы почти не касаться того, кого одевает!
Как бы для того, чтобы выручить из беды бедную горничную и отвлечь внимание от ее рассерженной барыни, Гизела взяла в руки осыпанный бриллиантами браслет. Действительно, если это было сделано с намерением, то она вполне достигла своей цели.
Делая выговор, баронесса ни на минуту не теряла из виду падчерицы и бабушкиных бриллиантов, и теперь с обжигающим взором следила за движением руки молодой девушки.
— Ах, душечка, это причиняет мне сердцебиение! — проговорила она нервно-дрожащим голосом, протягивая руку к браслету. — Ты можешь спорить сколько тебе угодно, но руки твои к несчастью еще очень слабы и, уронив браслет, ты испортишь мне драгоценность.
Гизела с удивлением устремила свои спокойные карие глаза на мачеху.
— Но, мама, — сказала она улыбаясь и жестом руки как бы защищая взятый ею браслет, — если папа доверил тебе на время бриллианты, то, полагаю, это обстоятельство не отняло у меня еще права брать их в свои руки. К тому же я положительно не понимаю, каким образом камни находятся здесь. Сколько раз я просила у папа медальон с портретом моей покойной мамы, который бабушка носила на бархатной ленте. Папа постоянно отказывал мне в этом под предлогом, что по завещанию бабушки все бриллианты должны находиться под замком до моего совершеннолетия.
— Совершенно верно, мое сокровище, — возразила баронесса медленно, с язвительностью. — Эта статья завещания имеет силу для тебя, но не для меня, и потому ты позволишь мне положить браслет на его место, чтобы таким образом последняя воля графини Фельдерн была в точности исполнена.
Несколько озадаченная, Гизела, ничего не возражая, отдала браслет; она была еще так неопытна и ее права в отношении собственности до сих пор очень мало ее интересовали. Потому в настоящую минуту она не могла судить об образе действий своей мачехи; лучшим же помощником ее превосходительства в этом случае было непобедимое отвращение падчерицы к тяжелым, холодным камням, от прикосновения к которым у девушки пробегала дрожь по всему телу.
Между тем экипаж был подан.
Госпожа фон Гербек глубоко, с облегчением вздохнула, когда молодая графиня церемонным поклоном простилась с мачехой. Ее прощание с баронессой, наоборот, было очень словообильно.
— Кстати, еще словечко, малютка! — вскричала ее превосходительство, когда Гизела была уже у дверей.
Молодая девушка остановилась, нисколько не желая, по-видимому, вторично преодолевать мишурные препятствия, разбросанные на полу. Свет из углового окна падал прямо на нее и освещал эту юную, полную решимости и смелости женскую фигуру.
— Зная, что ты ездишь верхом, я не буду иметь ни минуты покоя, когда тебя не будет здесь! — сказала баронесса. — Не правда ли, ты дашь мне слово не садиться на лошадь все время, пока будешь в Грейнсфельде?
— Нет, мама, я не могу этого обещать, ибо не могу исполнить.
Баронесса закусила губу.
— Ах, дитя, как ты жестока! — пожаловалась она. — Таким образом при всех беспокойствах, которые мне предстоят, я буду еще постоянно мучаться, что ты в один прекрасный день сломишь себе шею, скача по горам и долинам!
— Я езжу совсем не так дико и необузданно, мама, и Сара очень доброе животное!
— Я бы охотно этому поверила, но это может успокоить меня лишь ненадолго. Как только подумаю о неровной дороге между Аренсбергом и Грейнсфельдом, так меня мороз по коже пробирает! Что касается лично меня, я всегда отказывалась сопровождать верхом папа куда бы то ни было.
На жирном лице гувернантки появилась двусмысленная улыбка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
Он вышел, а Гизела с госпожой фон Гербек отправилась проститься с прекрасной мачехой.
Баронесса занимала покои, в которых жила молодая графиня еще будучи ребенком, и из окон которых представлялся самый лучший вид на окрестности.
Ее превосходительство приняла падчерицу в своей уборной. Девушка с гувернанткой на одну минуту в нерешимости остановились у дверей, ибо на самом деле было трудно пробраться к хозяйке. Вся комната заставлена была картонками, ящиками с разными принадлежностями туалета, целое облако газа расстилалось по мебели и по полу.
Баронесса стояла перед трюмо и примеряла новый туалет — занятие, во всяком случае, нельзя сказать чтобы легкое, ибо на лице камеристки выступили крупные капли пота.
Парижский портной желал, очевидно, как нельзя более угодить вкусу красивой барыни — головой убор, украшавший ее волосы, представлял свежую зелень, весенние цветы; зеленая, шелковая материя заткана была желудями и шуршаньем своим напоминала отдаленный шелест священных дубов. На лице ее играла торжествующая, самодовольная улыбка.
— Ах, душечка моя Гизела, благодари Бога, что ты не на моем месте, — вскричала она, обращаясь к падчерице. — Посмотри только, что я должна терпеть, — мадмуазель Сесиль целый час мучает меня, бедное созданье! Я еле держусь на ногах!
Однако маленькие ножки еще совсем не были так утомлены, как уверяла их прекрасная обладательница, ибо она, грациозно приподнимая платье, кокетливо вытягивала то одну, то другую ногу.
— Не правда ли, какой великолепный туалет? — обратилась она с улыбкой к госпоже фон Гербек.
Гувернантка восторженно начала восхищаться мастерским произведением парижского художника, Между тем обе дамы кое-как пробрались ближе к баронессе.
— Что скажешь ты на то, моя милочка, что мы принуждены отпустить тебя от себя в Грейнсфельд? — спросила она. Гизела ничего не отвечала.
— Ты оскорбилась, мое сердце? — продолжала она жалостным и вместе с тем досадливым тоном. — Но иначе как было нам поступить?.. Мы и без того будем как сельди в бочонке в этом противном гнезде, которое на взгляд кажется таким просторным и вместительным, а на самом деле так тесно и представляет так мало комфорта!
Между тем камеристка открыла различные футляры и начала буквально осыпать бриллиантами волосы и платье своей госпожи.
Это было поистине колоссальное количество драгоценностей, накоплению которых способствовали многие члены какой-нибудь фамилии, затрачивая на это баснословные суммы денег.
— А, бабушкины бриллианты! — вскричала с простодушным изумлением Гизела при виде камней.
Вслед за этим восклицанием баронесса вдруг слегка вскрикнула, приподняла плечи и топнула ножкой.
— Сколько раз я вам говорила, мадемуазель Сесиль, чтобы вы не дотрагивались до моих плеч своими пальцами! — проговорила она с неудовольствием, обращаясь к француженке. — Ваши руки холодны, как лягушка! Опытная камеристка должна уметь одевать так, чтобы почти не касаться того, кого одевает!
Как бы для того, чтобы выручить из беды бедную горничную и отвлечь внимание от ее рассерженной барыни, Гизела взяла в руки осыпанный бриллиантами браслет. Действительно, если это было сделано с намерением, то она вполне достигла своей цели.
Делая выговор, баронесса ни на минуту не теряла из виду падчерицы и бабушкиных бриллиантов, и теперь с обжигающим взором следила за движением руки молодой девушки.
— Ах, душечка, это причиняет мне сердцебиение! — проговорила она нервно-дрожащим голосом, протягивая руку к браслету. — Ты можешь спорить сколько тебе угодно, но руки твои к несчастью еще очень слабы и, уронив браслет, ты испортишь мне драгоценность.
Гизела с удивлением устремила свои спокойные карие глаза на мачеху.
— Но, мама, — сказала она улыбаясь и жестом руки как бы защищая взятый ею браслет, — если папа доверил тебе на время бриллианты, то, полагаю, это обстоятельство не отняло у меня еще права брать их в свои руки. К тому же я положительно не понимаю, каким образом камни находятся здесь. Сколько раз я просила у папа медальон с портретом моей покойной мамы, который бабушка носила на бархатной ленте. Папа постоянно отказывал мне в этом под предлогом, что по завещанию бабушки все бриллианты должны находиться под замком до моего совершеннолетия.
— Совершенно верно, мое сокровище, — возразила баронесса медленно, с язвительностью. — Эта статья завещания имеет силу для тебя, но не для меня, и потому ты позволишь мне положить браслет на его место, чтобы таким образом последняя воля графини Фельдерн была в точности исполнена.
Несколько озадаченная, Гизела, ничего не возражая, отдала браслет; она была еще так неопытна и ее права в отношении собственности до сих пор очень мало ее интересовали. Потому в настоящую минуту она не могла судить об образе действий своей мачехи; лучшим же помощником ее превосходительства в этом случае было непобедимое отвращение падчерицы к тяжелым, холодным камням, от прикосновения к которым у девушки пробегала дрожь по всему телу.
Между тем экипаж был подан.
Госпожа фон Гербек глубоко, с облегчением вздохнула, когда молодая графиня церемонным поклоном простилась с мачехой. Ее прощание с баронессой, наоборот, было очень словообильно.
— Кстати, еще словечко, малютка! — вскричала ее превосходительство, когда Гизела была уже у дверей.
Молодая девушка остановилась, нисколько не желая, по-видимому, вторично преодолевать мишурные препятствия, разбросанные на полу. Свет из углового окна падал прямо на нее и освещал эту юную, полную решимости и смелости женскую фигуру.
— Зная, что ты ездишь верхом, я не буду иметь ни минуты покоя, когда тебя не будет здесь! — сказала баронесса. — Не правда ли, ты дашь мне слово не садиться на лошадь все время, пока будешь в Грейнсфельде?
— Нет, мама, я не могу этого обещать, ибо не могу исполнить.
Баронесса закусила губу.
— Ах, дитя, как ты жестока! — пожаловалась она. — Таким образом при всех беспокойствах, которые мне предстоят, я буду еще постоянно мучаться, что ты в один прекрасный день сломишь себе шею, скача по горам и долинам!
— Я езжу совсем не так дико и необузданно, мама, и Сара очень доброе животное!
— Я бы охотно этому поверила, но это может успокоить меня лишь ненадолго. Как только подумаю о неровной дороге между Аренсбергом и Грейнсфельдом, так меня мороз по коже пробирает! Что касается лично меня, я всегда отказывалась сопровождать верхом папа куда бы то ни было.
На жирном лице гувернантки появилась двусмысленная улыбка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85