Какой-нибудь благородный Ниморд тринадцатого столетия, чувствовавший себя как нельзя лучше среди волков и медведей, соорудил себе эту исполинскую груду камней в недоступной, может быть, еще в те времена дикой долине.
Грубо, без малейшего архитектурного украшения, высились тогда его саженной толщины стены, прорезанные кое-где узкими, несимметричными окнами.
Переходя из рук в руки, здание меняло свою внешность по прихоти каждого нового владельца.
Ныне стены его снабжены были правильными рядами окон и выбелены, почему в окрестности называли его Белым замком. Не обладая вообще суровостью феодального жилища, замок, тем не менее, в деталях являл некоторый средневековый характер.
Маленькой графине нравилось здесь; как какая-нибудь заколдованная принцесса, одиноко, не видя ни единого детского лица, проводила она свои дни, предоставленная единственно госпоже фон Гербек и Ютте. Несмотря на глубокие снега, барон Флери еженедельно приезжал на день в Белый замок, чтобы повидать ребенка, Свет немало прославлял эту необыкновенную нежность и заботливость. Сама же девочка никогда не встречала его лаской. Он же между тем так редко противоречил ей, с такой готовностью, казалось, исполнял ее подчас нелепые желания! Он привозил ей дорогие игрушки, различные туалетные вещицы, тщательно удаляя книги, страстно любимые ребенком сказки, под тем предлогом, что графине Штурм не к лицу играть роль синего чулка.
Выслушав рассказ гувернантки о случившемся на елке в доме пастора, министр раз и навсегда запретил дальнейшие туда поездки, прибавив, что ребенок ни на минуту не должен быть предоставлен самому себе, несмотря на то, что однажды величайшее наслаждение доставило Гизеле, пробежавшей через всю анфиладу комнат, проникнуть одной в старинную нежилую залу, примыкавшую к домовой церкви, и рассматривать там отличные древние фрески библейского содержания. Но что наиболее вызывало протест в маленькой графине, так это уроки музыки у фрейлен Ютты, особенно поощряемые отцом и гувернанткой.
Во всю свою жизнь Ютта встретила лишь одного человека, который не поддавался ее обаянию и держал себя с ней постоянно строго и сурово, — человек этот был Зиверт. Теперь в отношениях своих с Гизелой ей пришлось испытать подобные отношения вторично.
Интересно было видеть, как это некрасивое, болезненное созданьице вело безмолвную, но упорную борьбу с красивой молодой девушкой. Неоднократно страстные стремления Ютты приобрести расположение знатного дитяти разбивались о холодный, неподвижный взгляд ясных карих глаз девочки. Случалось, что молодая девушка ласково, своей нежной рукой гладила ребенка, но маленькая графиня с энергией встряхивала своими бесцветными волосами, как бы желая движением этим сбросить все следы непрошенного прикосновения.
Госпожа фон Гербек игнорировала «странности ангельчика», в задушевных же беседах с Ют-той признавалась, что это нестерпимое наследственное «упрямство», которым, к несчастью, заражена была и покойная бабушка, ее саму приводит нередко в ярость.
Ютта помещалась в двух прелестно меблированных комнатах в конце длинной анфилады, занимаемой маленькой графиней с ее гувернанткой. Как растение, пересаженное на хорошую почву, этот последний отпрыск гордого рода Цвейфлингенов распустился во всей своей индивидуальности в высокоаристократической атмосфере графского дома. Прошедшего для нее как не существовало. Замечательно скоро и просто объяснила она себе загадочную для нее сцену между матерью и министром. Еще даже в тот вечер, стоя рядом с этим человеком, она была уже на стороне его, а впоследствии легко дала себя совершенно убедить, что мать, по своему болезненному положению возбужденная почти до бешенства и ослепления злобным наговором других, допустила явную несправедливость к министру.
В первую минуту горный мастер был глубоко поражен поступком Ютты, но раз ошибка была сделана, поправить ее без огласки было невозможно. Молодой человек не имел права делать упрека любимой девушке, ибо она не была посвящена в тайны своего семейства, а о сцене, предшествовавшей смерти госпожи фон Цвейфлинген, он ничего не знал. Ютта, единственная свидетельница, ничего о ней не говорила. Первое время пребывания ее в Белом замке горный мастер не виделся с ней. Хотя после кризиса, совершившегося в рождественский вечер, жизни Бертольда и не грозила смертельная опасность, тем не менее болезнь все еще удерживала горного мастера при постели брата. За это время Ютта письменно объяснила своему жениху необходимость сделанного ей шага настолько убедительно, что молодой человек не решился несвоевременным разъяснением отношений ее семейства к семейству барона Флери поселить неловкость и натянутость в ее обращении с госпожой фон Гербек и маленькой графиней. Позже, когда опасность заражения миновала, он начал ходить в Аренсберг. Не робкое, молчаливое создание, которое провожал он из Лесного дома к пастору, встречало его в замке, — теперь это была женщина поистине какой-то царственной осанки и самоуверенности.
Ютта приобрела тот светский лоск, который самой обыкновенной салонной болтовне придает пикантность и обольстительность. Нередко на губах ее появлялась какая-то особенная обворожительная улыбка, которой дотоле не замечал горный мастер у своей невесты и которая бы должна была навести его на мысль, что не он пробудил ее, но его честное сердце, доверие и любовь к Ютте не допускали ни малейшего следа сомнения. Он беззаботно поддался новому очарованию, и если молодая девушка стала с ним теперь гораздо сдержаннее, чем прежде, если не встречала его с такой радостью, как в Лесном доме, — это, думал он, происходило единственно от застенчивости в новой обстановке, — мысль, которую, видимо, разделяла и госпожа фон Гербек, удвоенной любезностью старавшаяся прикрыть перемену в Ютте, — эта «почтенная, добрейшая госпожа фон Гербек!»
Таким образом миновала зима, такая суровая и снежная, какую едва ли помнят старожилы.
На возвышенностях выпало столько снега, что из-под него выглядывали только трубы хижин. Единственным путем сообщений с внешним миром оставалось дымовое отверстие, которым и пользовались обитатели.
Топлива много не требовалось в этих погребенных под снегом жилищах, снежный покров согревал их, сосновая лучина светила достаточно, но чугун, в котором готовился обед, содержал лишь половину обыкновенной ежедневной порции, а чаще и совсем не снимался с кухонной полки, и занесенный снегом люд отходил нередко ко сну с голодным брюхом. Прошлогодний убогий запас картофеля быстро подходил к концу, а беднякам-горцам плохо приходилось, когда и этот единственный источник их существования истощался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
Грубо, без малейшего архитектурного украшения, высились тогда его саженной толщины стены, прорезанные кое-где узкими, несимметричными окнами.
Переходя из рук в руки, здание меняло свою внешность по прихоти каждого нового владельца.
Ныне стены его снабжены были правильными рядами окон и выбелены, почему в окрестности называли его Белым замком. Не обладая вообще суровостью феодального жилища, замок, тем не менее, в деталях являл некоторый средневековый характер.
Маленькой графине нравилось здесь; как какая-нибудь заколдованная принцесса, одиноко, не видя ни единого детского лица, проводила она свои дни, предоставленная единственно госпоже фон Гербек и Ютте. Несмотря на глубокие снега, барон Флери еженедельно приезжал на день в Белый замок, чтобы повидать ребенка, Свет немало прославлял эту необыкновенную нежность и заботливость. Сама же девочка никогда не встречала его лаской. Он же между тем так редко противоречил ей, с такой готовностью, казалось, исполнял ее подчас нелепые желания! Он привозил ей дорогие игрушки, различные туалетные вещицы, тщательно удаляя книги, страстно любимые ребенком сказки, под тем предлогом, что графине Штурм не к лицу играть роль синего чулка.
Выслушав рассказ гувернантки о случившемся на елке в доме пастора, министр раз и навсегда запретил дальнейшие туда поездки, прибавив, что ребенок ни на минуту не должен быть предоставлен самому себе, несмотря на то, что однажды величайшее наслаждение доставило Гизеле, пробежавшей через всю анфиладу комнат, проникнуть одной в старинную нежилую залу, примыкавшую к домовой церкви, и рассматривать там отличные древние фрески библейского содержания. Но что наиболее вызывало протест в маленькой графине, так это уроки музыки у фрейлен Ютты, особенно поощряемые отцом и гувернанткой.
Во всю свою жизнь Ютта встретила лишь одного человека, который не поддавался ее обаянию и держал себя с ней постоянно строго и сурово, — человек этот был Зиверт. Теперь в отношениях своих с Гизелой ей пришлось испытать подобные отношения вторично.
Интересно было видеть, как это некрасивое, болезненное созданьице вело безмолвную, но упорную борьбу с красивой молодой девушкой. Неоднократно страстные стремления Ютты приобрести расположение знатного дитяти разбивались о холодный, неподвижный взгляд ясных карих глаз девочки. Случалось, что молодая девушка ласково, своей нежной рукой гладила ребенка, но маленькая графиня с энергией встряхивала своими бесцветными волосами, как бы желая движением этим сбросить все следы непрошенного прикосновения.
Госпожа фон Гербек игнорировала «странности ангельчика», в задушевных же беседах с Ют-той признавалась, что это нестерпимое наследственное «упрямство», которым, к несчастью, заражена была и покойная бабушка, ее саму приводит нередко в ярость.
Ютта помещалась в двух прелестно меблированных комнатах в конце длинной анфилады, занимаемой маленькой графиней с ее гувернанткой. Как растение, пересаженное на хорошую почву, этот последний отпрыск гордого рода Цвейфлингенов распустился во всей своей индивидуальности в высокоаристократической атмосфере графского дома. Прошедшего для нее как не существовало. Замечательно скоро и просто объяснила она себе загадочную для нее сцену между матерью и министром. Еще даже в тот вечер, стоя рядом с этим человеком, она была уже на стороне его, а впоследствии легко дала себя совершенно убедить, что мать, по своему болезненному положению возбужденная почти до бешенства и ослепления злобным наговором других, допустила явную несправедливость к министру.
В первую минуту горный мастер был глубоко поражен поступком Ютты, но раз ошибка была сделана, поправить ее без огласки было невозможно. Молодой человек не имел права делать упрека любимой девушке, ибо она не была посвящена в тайны своего семейства, а о сцене, предшествовавшей смерти госпожи фон Цвейфлинген, он ничего не знал. Ютта, единственная свидетельница, ничего о ней не говорила. Первое время пребывания ее в Белом замке горный мастер не виделся с ней. Хотя после кризиса, совершившегося в рождественский вечер, жизни Бертольда и не грозила смертельная опасность, тем не менее болезнь все еще удерживала горного мастера при постели брата. За это время Ютта письменно объяснила своему жениху необходимость сделанного ей шага настолько убедительно, что молодой человек не решился несвоевременным разъяснением отношений ее семейства к семейству барона Флери поселить неловкость и натянутость в ее обращении с госпожой фон Гербек и маленькой графиней. Позже, когда опасность заражения миновала, он начал ходить в Аренсберг. Не робкое, молчаливое создание, которое провожал он из Лесного дома к пастору, встречало его в замке, — теперь это была женщина поистине какой-то царственной осанки и самоуверенности.
Ютта приобрела тот светский лоск, который самой обыкновенной салонной болтовне придает пикантность и обольстительность. Нередко на губах ее появлялась какая-то особенная обворожительная улыбка, которой дотоле не замечал горный мастер у своей невесты и которая бы должна была навести его на мысль, что не он пробудил ее, но его честное сердце, доверие и любовь к Ютте не допускали ни малейшего следа сомнения. Он беззаботно поддался новому очарованию, и если молодая девушка стала с ним теперь гораздо сдержаннее, чем прежде, если не встречала его с такой радостью, как в Лесном доме, — это, думал он, происходило единственно от застенчивости в новой обстановке, — мысль, которую, видимо, разделяла и госпожа фон Гербек, удвоенной любезностью старавшаяся прикрыть перемену в Ютте, — эта «почтенная, добрейшая госпожа фон Гербек!»
Таким образом миновала зима, такая суровая и снежная, какую едва ли помнят старожилы.
На возвышенностях выпало столько снега, что из-под него выглядывали только трубы хижин. Единственным путем сообщений с внешним миром оставалось дымовое отверстие, которым и пользовались обитатели.
Топлива много не требовалось в этих погребенных под снегом жилищах, снежный покров согревал их, сосновая лучина светила достаточно, но чугун, в котором готовился обед, содержал лишь половину обыкновенной ежедневной порции, а чаще и совсем не снимался с кухонной полки, и занесенный снегом люд отходил нередко ко сну с голодным брюхом. Прошлогодний убогий запас картофеля быстро подходил к концу, а беднякам-горцам плохо приходилось, когда и этот единственный источник их существования истощался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85