— Если вы чувствуете, что вас вырвет, то лучше сразу свесить голову с кровати.
— Не вырвет, — проговорила она с трудом и закрыла глаза. — Я слишком сонная.
Она сделала глотательное движение и в который уже раз простонала:
— Жарко… Боже, как жарко.
— Да, да, я знаю.
С чашкой воды в руке он возвратился к кровати и сел рядом с Вереной:
— Вам придется привстать.
— Не могу. Голова кружится.
— Но вы же не хотите, чтобы вас стошнило, — меня хоть пощадите. Я устал не меньше вашего. Ну-ка, — он одной рукой помог ей сесть, а другой поднес чашку ко рту, — только не пейте слишком много.
Она сделала маленький глоток и, откинув назад волосы, пробормотала:
— Извините… за открытое окно. Мне нечем было дышать.
— Если бы вы хоть одно лето провели в Новом Орлеане, вы были бы осмотрительнее, но у вас ведь такого опыта нет, — постарался он ее успокоить. — Там — да и здесь, очевидно, тоже — никто не откроет окно, прежде чем не навесит на кровать москитную сетку. Ну ладно, что было, то прошло. Теперь нам не помешало бы хоть немного поспать.
— Мне так жарко, как в печке.
— Мне тоже, — отозвался он. — Допивайте.
Он встал, снова подошел к умывальнику и налил еще воды — на сей раз в таз. Намочив тряпку, он возвратился к кровати и, склонившись над Вереной, вытер ей пот с лица:
— Если вы чувствуете, что вас может стошнить, лучше скажите сразу.
— Нет, нет.
— А все из-за этого чертова халата, — пробормотал он. — Вас в него так закутали, будто сейчас зима, а мы — в Скалистых горах. Неужели у вас нет ничего полегче?
— Только нижняя сорочка. — Она сделала еще один глоток, на этот раз побольше, отчего почувствовала себя намного лучше, и произнесла: — Но она постирана.
— А где же она?
— На сундуке.
— Я принесу ее.
Возвратившись со сложенной сорочкой в руках, он обошел кровать с другой стороны, так что оказался за спиной у Верены, и сказал:
— Ну-ка, давайте наденем это.
У нее все плыло перед глазами, и она понимала, что пьяна, но в то же время она еще не совсем потеряла представление о приличиях: почувствовав, как его рука легла ей на шею и потянулась к верхней пуговице, она ухватилась за нее обеими руками:
— Нет, не делайте этого.
— Хотите — погашу лампу, — предложил он, — тогда я наверняка ничего не увижу.
Осторожно опустившись на кровать сзади Верены, он освободился сначала от одной, затем от другой ее руки, после чего его пальцы нащупали вторую пуговицу и продели ее сквозь петлю. Почувствовав, как все ее тело напряглось, он поспешил ее успокоить:
— Успокойтесь — сейчас я хочу только одного — спать. Насколько я понимаю, уснуть я смогу только в том случае, если вам будет не так жарко и вы наконец сами заснете.
— Остальное я сделаю сама, — прошептала она.
— Ладно.
Верный своему слову, он протянул руку и прикрутил фитиль. Желтый язык пламени сузился и взметнулся вверх, но тут же резко опал и превратился в крошечный голубой шарик, который вскоре погас, хотя фитиль еще некоторое время светился красным огоньком, испуская тонкую полоску едкого дыма, который поднимался через стекло лампы вверх.
— Ну что? Так лучше?
— Нет, все равно недостаточно темно.
— Знаете, милая моя, я много чего умею делать, но погасить луну даже мне не под силу.
Поскольку Верена продолжала сидеть неподвижно, он сказал со вздохом:
— Ну хорошо, если вы считаете, что сами сможете влезть в свою сорочку, я повернусь к вам спиной.
А какая, собственно, разница, подумала она устало. Они ведь с ним в комнате наедине, и после того как она заснет, он может воспользоваться этим как захочет… Расстегнув остальные пуговицы, она приспустила ночную рубашку Сары с плеч, затем встряхнула чистую сорочку и натянула ее через голову, так чтобы свисающая нижняя часть прикрыла ей грудь. Продев руки в проймы, она вытянулась в струну, давая сорочке упасть на бедра, после чего, с трудом встав на ноги, одной рукой принялась стаскивать, вниз ночную рубашку, а другой ухватилась за подол сорочки, чтобы опустить ее до конца. Пытаясь переступить через ночную рубашку, она потеряла равновесие, оступилась и упала навзничь на кровать.
— Вы уверены, что с вами все в порядке? — спросил Мэтт.
— Более или менее.
Тогда он повернулся к ней и перекатил ее на бок; так она и осталась лежать лицом в другую сторону. Чувствуя боль во всем теле, он осторожно опустился на мягкую перину и тут же услышал пение москита. Покорно вздохнув, он нехотя переполз в нижнюю часть кровати, поднял с пола простыню и натянул ее на себя и на Верену, так чтобы не осталось ни одного открытого места. Летай теперь себе на здоровье, злорадно подумал он, только вряд ли тебе что достанется.
Он лежал и смотрел в потолок, стараясь не думать о женщине рядом с ним. Но его усилия были напрасны — не думать о ней он не мог. Да, она, конечно, красавица, хотя он знавал и других женщин не хуже ее — каждая была хороша по-своему. В этой, однако, было нечто особенное. Может быть, все дело в ее уязвимости? Женщины, с которыми ему до сих пор приходилось встречаться, были по сравнению с ней более закаленными жизнью, а часто и просто грубыми. Они хорошо знали правила игры, тогда как она их вовсе не знает. По своему собственному признанию, она всего лишь скромная почти двадцатитрехлетняя засидевшаяся в девицах школьная учительница, единственной броней которой, насколько он мог судить, является ее врожденная недоверчивость к подобным ему мужчинам.
Если у него есть хоть капля благоразумия, он должен будет посадить ее на почтовый дилижанс в Колумбусе и умыть руки. Но с начала знакомства с ней во всем, что бы он ни делал, трудно было усмотреть хоть какое-то благоразумие. Возможно, поначалу у него было желание соблазнить ее, а может быть, он надеялся, что она поможет ему замести следы, но ни из того, ни из другого (он был вынужден себе признаться) ничего не вышло, ровным счетом ничего.
Хоть Верена никогда не полезет за острым словцом в карман, она, в сущности, еще дитя, если говорить об опыте общения с мужчинами, и уж тем более с такими, которые ей наверняка встретятся на пути из Колумбуса в Сан-Анджело. Оставить ее среди такой публики — это все равно что бросить младенца в яму, кишащую гремучими змеями. И тем не менее он вынужден это сделать. Если не сейчас, то в ближайшее время. Ему нужно думать о собственной шкуре, и он не может позволить себе удовольствие дальнейшего общения с Вереной Хауард.
Из состояния задумчивости его вывело смутное ощущение, что у нее трясутся плечи. Неужели она плачет? Впрочем, он не стал бы винить ее за это, если учесть, сколько ей пришлось вынести за последние дни. Оправдывая себя тем, что не сможет спать, пока не успокоит ее, Мэтт придвинулся к ней и, протянув руку, обнял.
— Послушайте, Рена, вот увидите, все будет хорошо, — прошептал он в ее мягкие волосы, а затем, коснувшись подбородком головы, привлек ее к себе еще ближе и прижался к ней всем телом, как бы беря ее под защиту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90
— Не вырвет, — проговорила она с трудом и закрыла глаза. — Я слишком сонная.
Она сделала глотательное движение и в который уже раз простонала:
— Жарко… Боже, как жарко.
— Да, да, я знаю.
С чашкой воды в руке он возвратился к кровати и сел рядом с Вереной:
— Вам придется привстать.
— Не могу. Голова кружится.
— Но вы же не хотите, чтобы вас стошнило, — меня хоть пощадите. Я устал не меньше вашего. Ну-ка, — он одной рукой помог ей сесть, а другой поднес чашку ко рту, — только не пейте слишком много.
Она сделала маленький глоток и, откинув назад волосы, пробормотала:
— Извините… за открытое окно. Мне нечем было дышать.
— Если бы вы хоть одно лето провели в Новом Орлеане, вы были бы осмотрительнее, но у вас ведь такого опыта нет, — постарался он ее успокоить. — Там — да и здесь, очевидно, тоже — никто не откроет окно, прежде чем не навесит на кровать москитную сетку. Ну ладно, что было, то прошло. Теперь нам не помешало бы хоть немного поспать.
— Мне так жарко, как в печке.
— Мне тоже, — отозвался он. — Допивайте.
Он встал, снова подошел к умывальнику и налил еще воды — на сей раз в таз. Намочив тряпку, он возвратился к кровати и, склонившись над Вереной, вытер ей пот с лица:
— Если вы чувствуете, что вас может стошнить, лучше скажите сразу.
— Нет, нет.
— А все из-за этого чертова халата, — пробормотал он. — Вас в него так закутали, будто сейчас зима, а мы — в Скалистых горах. Неужели у вас нет ничего полегче?
— Только нижняя сорочка. — Она сделала еще один глоток, на этот раз побольше, отчего почувствовала себя намного лучше, и произнесла: — Но она постирана.
— А где же она?
— На сундуке.
— Я принесу ее.
Возвратившись со сложенной сорочкой в руках, он обошел кровать с другой стороны, так что оказался за спиной у Верены, и сказал:
— Ну-ка, давайте наденем это.
У нее все плыло перед глазами, и она понимала, что пьяна, но в то же время она еще не совсем потеряла представление о приличиях: почувствовав, как его рука легла ей на шею и потянулась к верхней пуговице, она ухватилась за нее обеими руками:
— Нет, не делайте этого.
— Хотите — погашу лампу, — предложил он, — тогда я наверняка ничего не увижу.
Осторожно опустившись на кровать сзади Верены, он освободился сначала от одной, затем от другой ее руки, после чего его пальцы нащупали вторую пуговицу и продели ее сквозь петлю. Почувствовав, как все ее тело напряглось, он поспешил ее успокоить:
— Успокойтесь — сейчас я хочу только одного — спать. Насколько я понимаю, уснуть я смогу только в том случае, если вам будет не так жарко и вы наконец сами заснете.
— Остальное я сделаю сама, — прошептала она.
— Ладно.
Верный своему слову, он протянул руку и прикрутил фитиль. Желтый язык пламени сузился и взметнулся вверх, но тут же резко опал и превратился в крошечный голубой шарик, который вскоре погас, хотя фитиль еще некоторое время светился красным огоньком, испуская тонкую полоску едкого дыма, который поднимался через стекло лампы вверх.
— Ну что? Так лучше?
— Нет, все равно недостаточно темно.
— Знаете, милая моя, я много чего умею делать, но погасить луну даже мне не под силу.
Поскольку Верена продолжала сидеть неподвижно, он сказал со вздохом:
— Ну хорошо, если вы считаете, что сами сможете влезть в свою сорочку, я повернусь к вам спиной.
А какая, собственно, разница, подумала она устало. Они ведь с ним в комнате наедине, и после того как она заснет, он может воспользоваться этим как захочет… Расстегнув остальные пуговицы, она приспустила ночную рубашку Сары с плеч, затем встряхнула чистую сорочку и натянула ее через голову, так чтобы свисающая нижняя часть прикрыла ей грудь. Продев руки в проймы, она вытянулась в струну, давая сорочке упасть на бедра, после чего, с трудом встав на ноги, одной рукой принялась стаскивать, вниз ночную рубашку, а другой ухватилась за подол сорочки, чтобы опустить ее до конца. Пытаясь переступить через ночную рубашку, она потеряла равновесие, оступилась и упала навзничь на кровать.
— Вы уверены, что с вами все в порядке? — спросил Мэтт.
— Более или менее.
Тогда он повернулся к ней и перекатил ее на бок; так она и осталась лежать лицом в другую сторону. Чувствуя боль во всем теле, он осторожно опустился на мягкую перину и тут же услышал пение москита. Покорно вздохнув, он нехотя переполз в нижнюю часть кровати, поднял с пола простыню и натянул ее на себя и на Верену, так чтобы не осталось ни одного открытого места. Летай теперь себе на здоровье, злорадно подумал он, только вряд ли тебе что достанется.
Он лежал и смотрел в потолок, стараясь не думать о женщине рядом с ним. Но его усилия были напрасны — не думать о ней он не мог. Да, она, конечно, красавица, хотя он знавал и других женщин не хуже ее — каждая была хороша по-своему. В этой, однако, было нечто особенное. Может быть, все дело в ее уязвимости? Женщины, с которыми ему до сих пор приходилось встречаться, были по сравнению с ней более закаленными жизнью, а часто и просто грубыми. Они хорошо знали правила игры, тогда как она их вовсе не знает. По своему собственному признанию, она всего лишь скромная почти двадцатитрехлетняя засидевшаяся в девицах школьная учительница, единственной броней которой, насколько он мог судить, является ее врожденная недоверчивость к подобным ему мужчинам.
Если у него есть хоть капля благоразумия, он должен будет посадить ее на почтовый дилижанс в Колумбусе и умыть руки. Но с начала знакомства с ней во всем, что бы он ни делал, трудно было усмотреть хоть какое-то благоразумие. Возможно, поначалу у него было желание соблазнить ее, а может быть, он надеялся, что она поможет ему замести следы, но ни из того, ни из другого (он был вынужден себе признаться) ничего не вышло, ровным счетом ничего.
Хоть Верена никогда не полезет за острым словцом в карман, она, в сущности, еще дитя, если говорить об опыте общения с мужчинами, и уж тем более с такими, которые ей наверняка встретятся на пути из Колумбуса в Сан-Анджело. Оставить ее среди такой публики — это все равно что бросить младенца в яму, кишащую гремучими змеями. И тем не менее он вынужден это сделать. Если не сейчас, то в ближайшее время. Ему нужно думать о собственной шкуре, и он не может позволить себе удовольствие дальнейшего общения с Вереной Хауард.
Из состояния задумчивости его вывело смутное ощущение, что у нее трясутся плечи. Неужели она плачет? Впрочем, он не стал бы винить ее за это, если учесть, сколько ей пришлось вынести за последние дни. Оправдывая себя тем, что не сможет спать, пока не успокоит ее, Мэтт придвинулся к ней и, протянув руку, обнял.
— Послушайте, Рена, вот увидите, все будет хорошо, — прошептал он в ее мягкие волосы, а затем, коснувшись подбородком головы, привлек ее к себе еще ближе и прижался к ней всем телом, как бы беря ее под защиту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90