А в фургоне над ним, в постели, которую по сравнению с его ложем можно было считать воплощением комфорта, спала (как он надеялся) Энни Брайс. Но он не мог заснуть – и от холода, и от сырости, и от непрекращающейся, ноющей боли в ноге.
Ему следовало нарушить неписаное правило всех путешествующих на колесах, предписывающее обязательную остановку на ночь, и, несмотря на темноту, продолжить путь, даже если бы для этого пришлось идти рядом с волами и вести их. Впереди оставалось так много миль, что увязнуть по самые оси в грязи и потерять из-за этого уйму времени было непозволительной роскошью. Если дождь вскоре не прекратится, – а на это вряд ли можно рассчитывать – то так оно и случится. Его безотказный барометр, ноющая нога, предсказывал долгую дождливую погоду.
Издалека донеслось громыхание грома, вновь возвещая приближение грозы. Он перевернулся на бок и выглянул из-под повозки. Действительно, вдали, на самом краю неба, полыхали молнии. Они на мгновение озаряли облака над горизонтом и гасли, словно неверное пламя фонаря на ветру. И вдруг он увидел, как молния пронизала какую-то черную, бурлящую массу. К тому времени, когда это зловещее нагромождение туч окажется над их головой, с неба хлынут такие потоки воды, что выражение «разверзлись хляби небесные» не сможет передать того, что начнется.
Он сел и потер не на шутку разболевшуюся ногу. Ветер все усиливался и мощными порывами швырял в брезентовый верх фургона целые лавины дождя. Мул поднял голову, раздул ноздри и тревожно захрапел. Он тоже учуял приближающийся ураган. Хэп решил было отвести волов подальше от группы мескитовых деревьев, к которым они были сейчас привязаны, но передумал: если туда попадет молния, значит, господь не хочет, чтобы он отвозил Энни Брайс домой.
Поведение Реда слегка успокоило Хэпа. Его чалый, нагнув голову, как ни в чем не бывало щипал под дождем траву. Не так-то просто было вывести его из равновесия. Один знакомый Хэпа утверждал, что люди приобретают лошадей себе под стать. Возможно, в этом и есть частица правды: по общему мнению, Хэп был покладистым человеком и разозлить его стоило большого труда. Но мало кто знал, что если уж он выходил из себя, то остывал очень долго.
В конце концов боль стала настолько невыносимой, что он выкарабкался из-под повозки, встал на ноги и, поплотнее завернувшись в так называемое «непромокаемое» пончо, направился к мескитовой рощице, чтобы размять ноги и заодно проверить, не отвязались ли волы.
Сильный встречный ветер раздувал, словно паруса, полы пончо и хлестал ими по телу. Небо вспыхнуло от ослепительной молнии, блеснувшей из передней оконечности надвигающегося грозового облака. Под ногами содрогнулась земля, и, обернувшись, Хэп увидел, как качнуло повозку. Он чуть ли не бегом бросился к ней. Льющий как из ведра дождь, казалось, толкал его косыми струями в спину.
Добежав до повозки, он ухватился за поручень и, подтянувшись, забрался в фургон через откидной край брезента, который тщательно закрыл за собой.
– Энни, – негромко позвал он. – С вами все в порядке?
Внутри была кромешная тьма, хоть глаз выколи. Но он услышал, как Энни что-то пробормотала в ответ. Пробравшись между ящиками, он ощупью нашел матрас и дотронулся до нее. Она резко отпрянула и пронзительно вскрикнула. Он чертыхнулся про себя и стал искать под пончо спички. Чиркнув о ноготь большого пальца, он зажег найденную спичку, и та, вспыхнув, выхватила из темноты поразившую его картину: никогда в жизни он не видел, чтобы так остро, с таким ужасом на что-нибудь реагировали. Энни лежала, свернувшись в клубок и прижавшись подбородком к коленям. Глаза у нее были широко раскрыты, руки закрывали голову, будто она от кого-то защищалась.
– Бог ты мой! – Не выпуская из руки горящей спички, он подобрался к Энни еще ближе и поспешно проговорил: – Это я, Хэп. Все хорошо, Энни, все хорошо.
Он выронил из пальцев догоревшую спичку, сбросил с себя дождевик, опустился на матрас и, стараясь ее успокоить, обнял одной рукой:
– Это всего лишь обычная техасская гроза, вот и все.
Она лежала, застыв и напрягшись, будто все ее тело было сведено судорогой. Хэп взял ее сжатую в кулак руку, с усилием разогнул ее.
– Ну вот, так-то лучше. А теперь спокойно себе лежите и ничего не бойтесь.
Выдернув лежащее между ними одеяло, он перевернул Энни на бок лицом в другую сторону и притянул к себе. У него было такое впечатление, будто он ворочает бревно, а не живую женщину.
Она буквально задыхалась от ужаса, и он чувствовал, как сильно бьется под его рукой ее сердце. Он лежал неподвижно, не произнося ни слова, и лишь крепко прижимал ее к себе. А над их головой ветер безжалостно хлестал брезентом о железный каркас, весь фургон ходил ходуном и скрипел. Ураган бушевал с такой силой, что, казалось, вышли из-под земли и беснуются все демоны ада. Когда шум стал совершенно невыносимым, он приблизил губы к ее уху и прошептал:
– Скоро гроза закончится, и тогда мне не нужно будет вас больше держать. Все обойдется, вот увидите. Я ничему и никому не позволю вас обидеть, Энни. Даже себе самому.
Дыхание его было теплым, голос мягким и успокаивающим, но рука, лежащая на ее груди, казалась железной. Она почувствовала, как к горлу подступают рыдания, и, пытаясь подавить их, поднесла сжатую руку ко рту и стала кусать костяшки пальцев.
– Все будет хорошо, – начал он успокаивать ее вновь. – Прошу вас, попытайтесь взять себя в руки.
– Это от меня не зависит, – всхлипнула она. – Я… я ничего не могу с собой поделать! И никогда уже в моей жизни не будет ничего хорошего!
– Ну-ну, успокойтесь.
– Вы не знаете… Вы ведь ничего не знаете!
– Прошу вас, успокойтесь – не надо так падать духом. – Не переставая прижимать ее одной рукой, другой он гладил ее по голове. – Ведь вы больше не у них, не в плену; вы рядом со мной, с Хэпом Уокером.
Наверное, стоило бы отпустить ее руки, чтобы не усугублять ее состояние, решил он, и ослабил объятия:
– Так лучше?
Но вместо того чтобы отстраниться, она, повернувшись к нему лицом, спрятала голову у него на груди, и его руки снова сомкнулись вокруг нее. Что мог он еще ей сказать? Он мог только дать ей выплакаться у себя на груди, как тогда, у Спренгеров. Перед лицом ее горя он чувствовал себя совершенно беспомощным.
Она лежала с закрытыми глазами, прильнув к нему, ища защиты в уютном тепле, исходящем от его тела. Чувствовала себя вконец обессиленной и была не в состоянии шевельнуть даже пальцем. А он замер, затаив дыхание, боясь, что любое его неосторожное движение может вызвать у нее новый приступ истерики. Несмотря на то, что она была легкая, как перышко, у него затекла рука, и он, высвободившись, стал гладить своими мозолистыми ладонями ее рассыпавшиеся по плечам, восхитительно шелковистые волосы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
Ему следовало нарушить неписаное правило всех путешествующих на колесах, предписывающее обязательную остановку на ночь, и, несмотря на темноту, продолжить путь, даже если бы для этого пришлось идти рядом с волами и вести их. Впереди оставалось так много миль, что увязнуть по самые оси в грязи и потерять из-за этого уйму времени было непозволительной роскошью. Если дождь вскоре не прекратится, – а на это вряд ли можно рассчитывать – то так оно и случится. Его безотказный барометр, ноющая нога, предсказывал долгую дождливую погоду.
Издалека донеслось громыхание грома, вновь возвещая приближение грозы. Он перевернулся на бок и выглянул из-под повозки. Действительно, вдали, на самом краю неба, полыхали молнии. Они на мгновение озаряли облака над горизонтом и гасли, словно неверное пламя фонаря на ветру. И вдруг он увидел, как молния пронизала какую-то черную, бурлящую массу. К тому времени, когда это зловещее нагромождение туч окажется над их головой, с неба хлынут такие потоки воды, что выражение «разверзлись хляби небесные» не сможет передать того, что начнется.
Он сел и потер не на шутку разболевшуюся ногу. Ветер все усиливался и мощными порывами швырял в брезентовый верх фургона целые лавины дождя. Мул поднял голову, раздул ноздри и тревожно захрапел. Он тоже учуял приближающийся ураган. Хэп решил было отвести волов подальше от группы мескитовых деревьев, к которым они были сейчас привязаны, но передумал: если туда попадет молния, значит, господь не хочет, чтобы он отвозил Энни Брайс домой.
Поведение Реда слегка успокоило Хэпа. Его чалый, нагнув голову, как ни в чем не бывало щипал под дождем траву. Не так-то просто было вывести его из равновесия. Один знакомый Хэпа утверждал, что люди приобретают лошадей себе под стать. Возможно, в этом и есть частица правды: по общему мнению, Хэп был покладистым человеком и разозлить его стоило большого труда. Но мало кто знал, что если уж он выходил из себя, то остывал очень долго.
В конце концов боль стала настолько невыносимой, что он выкарабкался из-под повозки, встал на ноги и, поплотнее завернувшись в так называемое «непромокаемое» пончо, направился к мескитовой рощице, чтобы размять ноги и заодно проверить, не отвязались ли волы.
Сильный встречный ветер раздувал, словно паруса, полы пончо и хлестал ими по телу. Небо вспыхнуло от ослепительной молнии, блеснувшей из передней оконечности надвигающегося грозового облака. Под ногами содрогнулась земля, и, обернувшись, Хэп увидел, как качнуло повозку. Он чуть ли не бегом бросился к ней. Льющий как из ведра дождь, казалось, толкал его косыми струями в спину.
Добежав до повозки, он ухватился за поручень и, подтянувшись, забрался в фургон через откидной край брезента, который тщательно закрыл за собой.
– Энни, – негромко позвал он. – С вами все в порядке?
Внутри была кромешная тьма, хоть глаз выколи. Но он услышал, как Энни что-то пробормотала в ответ. Пробравшись между ящиками, он ощупью нашел матрас и дотронулся до нее. Она резко отпрянула и пронзительно вскрикнула. Он чертыхнулся про себя и стал искать под пончо спички. Чиркнув о ноготь большого пальца, он зажег найденную спичку, и та, вспыхнув, выхватила из темноты поразившую его картину: никогда в жизни он не видел, чтобы так остро, с таким ужасом на что-нибудь реагировали. Энни лежала, свернувшись в клубок и прижавшись подбородком к коленям. Глаза у нее были широко раскрыты, руки закрывали голову, будто она от кого-то защищалась.
– Бог ты мой! – Не выпуская из руки горящей спички, он подобрался к Энни еще ближе и поспешно проговорил: – Это я, Хэп. Все хорошо, Энни, все хорошо.
Он выронил из пальцев догоревшую спичку, сбросил с себя дождевик, опустился на матрас и, стараясь ее успокоить, обнял одной рукой:
– Это всего лишь обычная техасская гроза, вот и все.
Она лежала, застыв и напрягшись, будто все ее тело было сведено судорогой. Хэп взял ее сжатую в кулак руку, с усилием разогнул ее.
– Ну вот, так-то лучше. А теперь спокойно себе лежите и ничего не бойтесь.
Выдернув лежащее между ними одеяло, он перевернул Энни на бок лицом в другую сторону и притянул к себе. У него было такое впечатление, будто он ворочает бревно, а не живую женщину.
Она буквально задыхалась от ужаса, и он чувствовал, как сильно бьется под его рукой ее сердце. Он лежал неподвижно, не произнося ни слова, и лишь крепко прижимал ее к себе. А над их головой ветер безжалостно хлестал брезентом о железный каркас, весь фургон ходил ходуном и скрипел. Ураган бушевал с такой силой, что, казалось, вышли из-под земли и беснуются все демоны ада. Когда шум стал совершенно невыносимым, он приблизил губы к ее уху и прошептал:
– Скоро гроза закончится, и тогда мне не нужно будет вас больше держать. Все обойдется, вот увидите. Я ничему и никому не позволю вас обидеть, Энни. Даже себе самому.
Дыхание его было теплым, голос мягким и успокаивающим, но рука, лежащая на ее груди, казалась железной. Она почувствовала, как к горлу подступают рыдания, и, пытаясь подавить их, поднесла сжатую руку ко рту и стала кусать костяшки пальцев.
– Все будет хорошо, – начал он успокаивать ее вновь. – Прошу вас, попытайтесь взять себя в руки.
– Это от меня не зависит, – всхлипнула она. – Я… я ничего не могу с собой поделать! И никогда уже в моей жизни не будет ничего хорошего!
– Ну-ну, успокойтесь.
– Вы не знаете… Вы ведь ничего не знаете!
– Прошу вас, успокойтесь – не надо так падать духом. – Не переставая прижимать ее одной рукой, другой он гладил ее по голове. – Ведь вы больше не у них, не в плену; вы рядом со мной, с Хэпом Уокером.
Наверное, стоило бы отпустить ее руки, чтобы не усугублять ее состояние, решил он, и ослабил объятия:
– Так лучше?
Но вместо того чтобы отстраниться, она, повернувшись к нему лицом, спрятала голову у него на груди, и его руки снова сомкнулись вокруг нее. Что мог он еще ей сказать? Он мог только дать ей выплакаться у себя на груди, как тогда, у Спренгеров. Перед лицом ее горя он чувствовал себя совершенно беспомощным.
Она лежала с закрытыми глазами, прильнув к нему, ища защиты в уютном тепле, исходящем от его тела. Чувствовала себя вконец обессиленной и была не в состоянии шевельнуть даже пальцем. А он замер, затаив дыхание, боясь, что любое его неосторожное движение может вызвать у нее новый приступ истерики. Несмотря на то, что она была легкая, как перышко, у него затекла рука, и он, высвободившись, стал гладить своими мозолистыми ладонями ее рассыпавшиеся по плечам, восхитительно шелковистые волосы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78