– J е comprends . Я понимаю. Ты собираешься ехать в Сайгон?
Гэвин кивнул:
– Да, и очень скоро. – Он налег на металлическую столешницу и взял руки Габриэль в свои. – Габи, я...
Гэвин хотел сказать, что теперь все изменилось, что он никуда не поедет. Но у него не поворачивался язык. Командировка во Вьетнам была слишком важна для него. Ему, как профессиональному журналисту, было невмоготу читать репортажи о боях, написанные людьми, ни разу в жизни не покидавшими относительно безопасный Сайгон и пересказывавшими слово в слово то, о чем им поведали сотрудники американского пресс-бюро.
Сам он намеревался добиться большего. Он хотел отправиться в глубь страны и писать только о том, что увидит собственными глазами. Он хотел излагать военные события как с американской, так и с вьетнамской точки зрения. Он был исполнен решимости выяснить, насколько оправданна позиция Соединенных Штатов, утверждающих, будто вьетнамская война по сути своей есть гражданский конфликт и что американцы лишь помогают демократическим властям сдерживать напор коммунистов. Письма Нху, которые показывала Гэвину мать Габриэль, заставляли его усомниться в этом.
– Габи, я... – вновь заговорил он. В его глазах застыло отчаяние.
Габриэль потянулась к Гэвину и поцелуем заставила его умолкнуть.
– Я знаю, любовь моя, – мягко произнесла она, оторвавшись от его губ. – Ты должен ехать. – Ее глаза сверкнули ярким блеском. – Я хочу, чтобы ты поехал. Последние месяцы мы так часто говорили о Вьетнаме, что я почувствовала себя настоящей вьетнамкой. Когда я думаю о доме, я представляю себе не Монмартр, а Сайгон. Когда я думаю о родственниках, я вспоминаю о Нху, Дине и своих вьетнамских братьях и сестрах, но не о членах семьи отца, которые не бывают у нас и не приглашают к себе. – Внезапно, тон ее стал жестким: – Ты поедешь во Вьетнам ради меня, Гэвин. Навести Нху. Выясни, правда ли то, что мы читаем в газетах и смотрим по телевизору, или это пропагандистские трюки. Напиши обо всем так, как есть на самом деле, а не как нас пытаются уверить американцы.
– Прежде чем я отправлюсь в путь, мы должны кое-что уладить, – заговорил Гэвин, понимая, что его поездка – дело решенное. Габриэль вопросительно посмотрела на него, и Гэвин удивился тому, что эта мысль до сих пор не приходила ему в голову. – Нам нужно пожениться, – сказал он, с удовольствием вглядываясь в ее изумленное лицо.
– Но в этом нет нужды, любовь моя, – возразила она. – У меня будет ребенок, но это еще не значит...
– Есть, и еще какая, – твердо сказал Гэвин, вставая с кресла и поднимая. Габриэль. – И не только из-за ребенка. – Он обнял девушку, не обращая внимания на любопытные взгляды прохожих и официанта, который подошел к столу, чтобы убрать тарелки. – Мы должны пожениться, потому что я люблю тебя, – дрогнувшим голосом сказал он. – Потому что, кроме тебя, мне никто не нужен. Я хочу, чтобы ты стала моей женой.
Габриэль рассмеялась, глядя на него снизу вверх.
– Я не представляю себя в качестве супруги, – с лукавством, но искренне отозвалась она. – Но если ты думаешь, что я буду хорошей женой...
– Ты будешь прекрасной женой, – хрипловато произнес Гэвин и наклонился, с пылкой страстью целуя ее.
Для венчания времени не оставалось. Гэвин должен был ехать в ближайшую пятницу, и лишь ценой неимоверных усилий им удалось зарегистрировать брак. Гостей не пригласили; свидетелями были родители Габриэль, и после церемонии маленькая свадебная процессия отправилась в «Клозери де Лила» на бульваре Монпарнас, чтобы отметить событие праздничным обедом с шампанским.
Беда подстерегла его на выходе из ресторана. Охмелевший от вина и счастья, Гэвин обернулся, собираясь что-то сказать тестю, шедшему позади в двух-трех шагах, но потерял равновесие и неловко повалился на короткую лестницу, ведущую на улицу.
В первое мгновение Габриэль хотела рассмеяться, но тут же увидела, как побледнело и напряглось от боли лицо Гэвина, а его нога неестественно вывернулась.
– Гэвин! Что с тобой? – Она сбежала по лестнице и опустилась рядом с мужем на колени. – О Господи! – пробормотала она, прижав ко рту руку в перчатке. Теперь она совершенно ясно видела, что у Гэвина сломана нога. – Папа! Вызови «скорую помощь»! Быстрее!
Вновь повернувшись к Гэвину, она поняла, что его бледность и напряжение в крепко стиснутых губах вызваны не только болью, но и яростью. Она ласково обняла его, пытаясь успокоить.
– Что за глупый, дурацкий случай, – заговорил Гэвин. – С этим чертовым переломом мне не видать Вьетнама как собственных ушей!
Как бы ни сочувствовала ему Габриэль, ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы сдержать усмешку – так непривычно было слышать из уст Гэвина ругань. Австралийский акцент, обычно малозаметный, теперь звучал комически.
– Еще увидишь, cheri . – В ее голосе слышалась такая уверенность, что, несмотря на боль и разочарование, на лице Гэвина появился призрак улыбки.
– Будем надеяться, – отозвался он, гадая, кого пошлют вместо него. Сколько времени потребуется, чтобы срослась кость? Сохранит ли за ним агентство статус военного корреспондента, когда он поправится?
Пока водитель прибывшей «скорой помощи» укладывал Гэвина на носилки, он крепко стискивал от боли зубы.
– Позвони в контору, – попросил он. – Пригласи к телефону Марсдена и расскажи ему, какого дурака я свалял.
Габриэль сделала, что было велено, и выслушала в ответ еще более цветистые выражения, за которыми последовали торопливые извинения.
– Сколько он пролежит? – спросил Марсден.
– Не знаю, – откровенно призналась Габриэль. – Пять-шесть недель, может быть, больше.
Чтобы поправиться, Гэвину потребовалось два месяца.
Гэвин убивал время, изучая вьетнамский язык. Он настоял, чтобы теща, навещавшая его в больнице, пользовалась только родной речью. За несколько дней до свадьбы ни ему, ни Габриэль и в голову не приходило подыскивать себе жилье, а теперь в этом и подавно не было смысла – во всяком случае, пока Гэвин не встанет с больничной койки и не выяснит, какое будущее ему уготовано.
В ноябре американская воздушно-десантная дивизия разгромила в долине Ядронг три северовьетнамских полка. Хотя сражение стоило коммунистам жизни двух тысяч бойцов и генерал Уэстморленд объявил его успешным и победоносным, американцы потеряли почти триста человек, большинство из которых погибли в одном-единственном бою, угодив в засаду.
– Значит ли это, что Штаты одерживают верх и что война скоро закончится? – с тревогой расспрашивала Вань.
Гэвин, по-прежнему лежавший в гипсе, покачал головой.
– Нет. Как бы ни трубил Уэстморленд о победе, родители погибших американцев вряд ли с ним согласятся, особенно если учесть, что от парней почти ничего не осталось, – с горьким цинизмом отозвался он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87
Гэвин кивнул:
– Да, и очень скоро. – Он налег на металлическую столешницу и взял руки Габриэль в свои. – Габи, я...
Гэвин хотел сказать, что теперь все изменилось, что он никуда не поедет. Но у него не поворачивался язык. Командировка во Вьетнам была слишком важна для него. Ему, как профессиональному журналисту, было невмоготу читать репортажи о боях, написанные людьми, ни разу в жизни не покидавшими относительно безопасный Сайгон и пересказывавшими слово в слово то, о чем им поведали сотрудники американского пресс-бюро.
Сам он намеревался добиться большего. Он хотел отправиться в глубь страны и писать только о том, что увидит собственными глазами. Он хотел излагать военные события как с американской, так и с вьетнамской точки зрения. Он был исполнен решимости выяснить, насколько оправданна позиция Соединенных Штатов, утверждающих, будто вьетнамская война по сути своей есть гражданский конфликт и что американцы лишь помогают демократическим властям сдерживать напор коммунистов. Письма Нху, которые показывала Гэвину мать Габриэль, заставляли его усомниться в этом.
– Габи, я... – вновь заговорил он. В его глазах застыло отчаяние.
Габриэль потянулась к Гэвину и поцелуем заставила его умолкнуть.
– Я знаю, любовь моя, – мягко произнесла она, оторвавшись от его губ. – Ты должен ехать. – Ее глаза сверкнули ярким блеском. – Я хочу, чтобы ты поехал. Последние месяцы мы так часто говорили о Вьетнаме, что я почувствовала себя настоящей вьетнамкой. Когда я думаю о доме, я представляю себе не Монмартр, а Сайгон. Когда я думаю о родственниках, я вспоминаю о Нху, Дине и своих вьетнамских братьях и сестрах, но не о членах семьи отца, которые не бывают у нас и не приглашают к себе. – Внезапно, тон ее стал жестким: – Ты поедешь во Вьетнам ради меня, Гэвин. Навести Нху. Выясни, правда ли то, что мы читаем в газетах и смотрим по телевизору, или это пропагандистские трюки. Напиши обо всем так, как есть на самом деле, а не как нас пытаются уверить американцы.
– Прежде чем я отправлюсь в путь, мы должны кое-что уладить, – заговорил Гэвин, понимая, что его поездка – дело решенное. Габриэль вопросительно посмотрела на него, и Гэвин удивился тому, что эта мысль до сих пор не приходила ему в голову. – Нам нужно пожениться, – сказал он, с удовольствием вглядываясь в ее изумленное лицо.
– Но в этом нет нужды, любовь моя, – возразила она. – У меня будет ребенок, но это еще не значит...
– Есть, и еще какая, – твердо сказал Гэвин, вставая с кресла и поднимая. Габриэль. – И не только из-за ребенка. – Он обнял девушку, не обращая внимания на любопытные взгляды прохожих и официанта, который подошел к столу, чтобы убрать тарелки. – Мы должны пожениться, потому что я люблю тебя, – дрогнувшим голосом сказал он. – Потому что, кроме тебя, мне никто не нужен. Я хочу, чтобы ты стала моей женой.
Габриэль рассмеялась, глядя на него снизу вверх.
– Я не представляю себя в качестве супруги, – с лукавством, но искренне отозвалась она. – Но если ты думаешь, что я буду хорошей женой...
– Ты будешь прекрасной женой, – хрипловато произнес Гэвин и наклонился, с пылкой страстью целуя ее.
Для венчания времени не оставалось. Гэвин должен был ехать в ближайшую пятницу, и лишь ценой неимоверных усилий им удалось зарегистрировать брак. Гостей не пригласили; свидетелями были родители Габриэль, и после церемонии маленькая свадебная процессия отправилась в «Клозери де Лила» на бульваре Монпарнас, чтобы отметить событие праздничным обедом с шампанским.
Беда подстерегла его на выходе из ресторана. Охмелевший от вина и счастья, Гэвин обернулся, собираясь что-то сказать тестю, шедшему позади в двух-трех шагах, но потерял равновесие и неловко повалился на короткую лестницу, ведущую на улицу.
В первое мгновение Габриэль хотела рассмеяться, но тут же увидела, как побледнело и напряглось от боли лицо Гэвина, а его нога неестественно вывернулась.
– Гэвин! Что с тобой? – Она сбежала по лестнице и опустилась рядом с мужем на колени. – О Господи! – пробормотала она, прижав ко рту руку в перчатке. Теперь она совершенно ясно видела, что у Гэвина сломана нога. – Папа! Вызови «скорую помощь»! Быстрее!
Вновь повернувшись к Гэвину, она поняла, что его бледность и напряжение в крепко стиснутых губах вызваны не только болью, но и яростью. Она ласково обняла его, пытаясь успокоить.
– Что за глупый, дурацкий случай, – заговорил Гэвин. – С этим чертовым переломом мне не видать Вьетнама как собственных ушей!
Как бы ни сочувствовала ему Габриэль, ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы сдержать усмешку – так непривычно было слышать из уст Гэвина ругань. Австралийский акцент, обычно малозаметный, теперь звучал комически.
– Еще увидишь, cheri . – В ее голосе слышалась такая уверенность, что, несмотря на боль и разочарование, на лице Гэвина появился призрак улыбки.
– Будем надеяться, – отозвался он, гадая, кого пошлют вместо него. Сколько времени потребуется, чтобы срослась кость? Сохранит ли за ним агентство статус военного корреспондента, когда он поправится?
Пока водитель прибывшей «скорой помощи» укладывал Гэвина на носилки, он крепко стискивал от боли зубы.
– Позвони в контору, – попросил он. – Пригласи к телефону Марсдена и расскажи ему, какого дурака я свалял.
Габриэль сделала, что было велено, и выслушала в ответ еще более цветистые выражения, за которыми последовали торопливые извинения.
– Сколько он пролежит? – спросил Марсден.
– Не знаю, – откровенно призналась Габриэль. – Пять-шесть недель, может быть, больше.
Чтобы поправиться, Гэвину потребовалось два месяца.
Гэвин убивал время, изучая вьетнамский язык. Он настоял, чтобы теща, навещавшая его в больнице, пользовалась только родной речью. За несколько дней до свадьбы ни ему, ни Габриэль и в голову не приходило подыскивать себе жилье, а теперь в этом и подавно не было смысла – во всяком случае, пока Гэвин не встанет с больничной койки и не выяснит, какое будущее ему уготовано.
В ноябре американская воздушно-десантная дивизия разгромила в долине Ядронг три северовьетнамских полка. Хотя сражение стоило коммунистам жизни двух тысяч бойцов и генерал Уэстморленд объявил его успешным и победоносным, американцы потеряли почти триста человек, большинство из которых погибли в одном-единственном бою, угодив в засаду.
– Значит ли это, что Штаты одерживают верх и что война скоро закончится? – с тревогой расспрашивала Вань.
Гэвин, по-прежнему лежавший в гипсе, покачал головой.
– Нет. Как бы ни трубил Уэстморленд о победе, родители погибших американцев вряд ли с ним согласятся, особенно если учесть, что от парней почти ничего не осталось, – с горьким цинизмом отозвался он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87