– Как это? – не удержалась Кэтриона.
Она ожидала от него совсем не такого поведения. Доминик не кокетничал и не говорил комплиментов – он без утайки рассказывал ей о своей судьбе. В такой манере подавать себя, бесспорно, было неповторимое очарование.
– Вас интересует, как дорого мне обошлось унижение? – уточнил он с юмором. – После той размолвки Генриетта потребовала экипаж и помчалась в Лондон. Она нашла поддержку у своей матери, леди Арнхэм, и с головой ушла в благотворительность. Но до этого моя жена, всклокоченная и растрепанная, билась здесь в истерике.
– В истерике? Но почему?
– Как она объявила потом, муж, то есть я, склонял ее к одной непристойности. Ее мать рыдала, некоторым дамам стало дурно. Генриетта продолжала повторять, что я навсегда ее опозорил, и лорд Арнхэм велел привратнику вышвырнуть меня из дома. К сожалению, мне не хватило ума просто уйти; я стал возражать... Результат, уверен, вы сами можете вообразить. В общем, все закончилось неэлегантно и весьма неприлично.
– Почему вы рассказываете мне это?
– Я полагаю, вы должны знать, с кем имеете дело. В Лондоне это получило широкую огласку...
Кэтриона отвела глаза.
– Так с кем же?
Доминик засмеялся:
– С человеком, который знает, как чувствует себя взбешенный пес. Правда, собаки не имеют гордости, но, как вы можете видеть, от гордости у меня мало что осталось.
– Ее отсутствие делает собак более опасными.
Доминик небрежно заложил руки за голову.
– Я так не думаю. И все же тогда лорд Арнхэм был бы рад надеть на меня ошейник с шипами и намордник.
– Что было дальше?
– Предполагалось аннулировать брак, но тут Генриетта обнаружила, что у нее будет ребенок.
– Ваш ребенок?
– О, да! – Доминик энергично кивнул. – Стопроцентно. Собственно, поэтому все планы и отменили. – Теперь он говорил отрывисто, всем своим видом выражая презрение. – Конечно, от меня потребовали публичных извинений, что я и сделал. Меня также попросили урегулировать некоторые финансовые вопросы. Увы, все унижения оказались напрасными. Мне не было дозволено видеться с женой. Шесть месяцев спустя лорд Арнхэм скоропостижно скончался: когда с ним случился удар, я как раз вернулся после нескольких месяцев, проведенных с армией Веллингтона. Генриетте сообщили о моем возвращении, и она бросилась с лестницы. Так у нее произошел выкидыш.
Кэтриона сидела притихшая, напуганная. Хорошо, что он ей поверил и принимал Эндрю за дитя Генриетты. У нее дрогнуло сердце. Знай она раньше эту историю, разве хватило бы у нее смелости явиться в Лондон?
– И как скоро Генриетта уехала в Шотландию?
– Сразу же, как только поправилась, они отправились в Эдинбург вместе с леди Стэнстед. Мне нужно было возвращаться в армию – я ведь солдат по профессии.
Кэтриона перевела взгляд на пляшущие огоньки свечей. Как он мог позволять себе всю эту роскошь на военное жалованье?
– Генриетта рассказывала мне, что она по-прежнему жила на ваши средства.
– Вот как? – с иронией в голосе сказал Доминик. – Впрочем, я в этом не сомневался.
Он повел Кэтриону в столовую, где их ждал накрытый стол. Блюда подавались одно за другим: морской язык, тушеная телятина под красным соусом, домашний сыр, запеченный миндальный пудинг, яблочные пирожные, тончайшие вина – несомненно, Доминик Уиндхэм не видел греха в излишних тратах и получал удовольствие от всей этой роскоши. Вместе с тем в нем ощущались простота и какая-то своеобразная безыскусственность. Когда со стола унесли остатки еды и убрали скатерть, Кэтриона дерзнула обратиться к нему – она нуждалась в ясности.
– Итак, вы сказали, что знали шотландских горцев... Любопытно, где вы с ними встречались?
– На Апеннинах. Ваши соотечественники исключительно хорошие солдаты. Гордый народ.
– И обязательный. Если шотландец дал слово, он не подведет своих родных, так же как и отечество, и никогда не докатится до такого позорища, чтобы к нему применили порку. Если он за что-то берется, то из кожи вон вылезет, но постарается сделать все как можно лучше. Это у него в крови.
– Вы правы, я не видел более мужественных солдат, а многие офицеры стали моими друзьями, – сказал Доминик. Голос его звучал совершенно искренне. – Одного я особенно хорошо знал – он был родом из Глен-Рейлэка. Мы вместе попали в плен, и нам не оставалось ничего другого, кроме как обмениваться историями. Он рассказывал мне о фермах, разбросанных в широких долинах, о реках и пастбищах, о черных коровах с крутыми боками, пасущихся на Россширских холмах. О том, как поют женщины в домах, где даже самая скромная работа не обходится без песни. Я слышал, как рыба плещется в озерах, видел красного оленя, пробирающегося по горным тропам...
– Не надо, – дрожащим голосом сказала Кэтриона, – не рассказывайте мне больше!
– Почему я не могу поделиться с вами? – Доминик усмехнулся. – Этот человек подарил мне свою дружбу. Когда он говорил, его слова лились как музыка. Он рассказывал мне о пещере, где прятался, будучи мальчиком, чтобы наблюдать, как парят орлы, и я никогда не забуду его прекрасных описаний бескрайних просторов, сияния живых красок лета. Вероятно, все это вам знакомо?
Кэтриона сидела молча – волнение мешало ей дышать; однако Доминик, увлекшись воспоминаниями, продолжал безжалостно ранить ее:
– Однажды в полдень с чистого голубого неба посыпались огромные снежные хлопья: сверкая на солнце, они опускались на колокольчики, горечавку и мох. Солнце соперничало со снегом, и от их борьбы тени бежали по торфу. Постепенно наледь, покрывающая цветы, превращалась в бриллианты. Такой я помню Шотландию до сих пор. – Доминик взглянул на Кэтриону. – Этого человека звали Калем Макноррин, и он был капитаном. Я не знаю, что стало с ним потом.
Сердце Кэтрионы наконец не выдержало.
– В вас вселился дьявол! – воскликнула она. – Зачем вы рассказываете мне все это? Что, если я знаю этого человека и его историю?
Она поднялась с кресла и, оттолкнув его, спотыкаясь, побрела к двери.
Доминик последовал за ней.
– Что такое? Вы действительно были знакомы? – Он схватил ее за руки.
Взглянув на него сквозь слезы, Кэтриона покачала головой:
– Зачем вы спрашиваете? Как я могла не знать пещеру и Калема Макноррина? Вы только притворяетесь, что вас волнует его судьба. Он погиб в битве при Ватерлоо с одним из тех храбрых полков, которыми вы так восхищались.
– Боже праведный, – прерывающимся голосом произнес Доминик, – но я и в самом деле об этом не подозревал!
Он протянул руки, привлек ее к себе, окружая своим теплом, и она зарылась лицом в складки его рубашки, потянувшись к силе, исходившей от него.
Вырвавшись из плена и вернувшись домой, Доминик отказался взглянуть на списки погибших и раненых, настолько он хотел верить, что все, кто был ему дорог, остались живы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93