– Брат лорда снисходит до увеселения слуг! Я воспринимаю это как своего рода пренебрежение ко мне. Остается только сожалеть, что вы так доброжелательны к ним и допускаете вольности по отношению ко мне.
– Кэтриона, о чем вы говорите? – Зеленые глаза Доминика сузились.
Она оглянулась на двор, переполненный спешащими конюхами, носильщиками с грузом на согнутых спинах, шествующими позади благородных лордов и леди.
– Я говорю о том, что существуют разные миры. Люди, живущие в них, неизбежно соприкасаются друг с другом, так же как листья опадают в общую канаву. Но дубовый и березовый лист никогда не встретишь на одной и той же ветке.
– Однако их можно встретить в одном и том же лесу, – возразил Доминик.
Она перевела на него глаза.
– О, в наше время шотландские березы чаще бывают одиноки. Дуб, о котором я говорю, растет на английской земле.
– Мне бы хотелось думать, – шепнул ей на ухо Доминик, – что вас это огорчает.
Она отвернулась и поставила ногу на подножку экипажа. Через несколько часов поездка закончится, и нужно радоваться, что они больше никогда не увидятся.
Было довольно темно, когда они прибыли на небольшой постоялый двор вблизи Эдинбурга. Со своим караваном экипажей и свитой слуг маркиз путешествовал уже семнадцать часов. Уставшие мужчины слегка пошатывались, войдя в гостиничный двор, горничные зевая пробирались за ними, и только Доминик легко прыгал по булыжнику, обнаруживая необычайную гибкость и ловкость. Это при его-то росте! Маркиз тоже казался неутомимым: краем глаза Кэтриона видела, как он держал жену за руку, помогая ей вылезти из кареты, затем вел ее в гостиницу, двигаясь с изяществом танцора. Франс для него была тем же, чем вино для кубка.
Поразительная пара! Кэтриона даже перестала дышать. Неужели после чревоугодия она впала в грех, самый постыдный и сжигающий? Зависть пожирает человека, гложет его сердце, причем медленно и долго, прежде чем превратит его в пустую оболочку. Кэтриона вовсе не хотела маркиза для самой себя, но, Боже, как она завидовала его жене, завидовала ее уверенности, ее привлекательности, ее умиротворенности. Довольство, казалось, так глубоко вошло в эту женщину, что никакие ветра не могли смутить ее покой. Это спокойствие зиждилось на ее уверенности в том, что она любима мужчиной и что сама она любит его больше жизни.
– Не вешай голову, парень, – сказал бодрый голос за спиной. – Давай я помогу тебе.
Кэтриона взглянула на Доминика и почувствовала, как к глазам подступают горячие слезы. Черты его лица виднелись как в тумане. Неожиданно силы оставили ее – она покачнулась и схватилась за косяк двери, испугавшись, что сейчас расплачется. Это было бы отвратительно.
– Да твой дружок засыпает на ходу! – крикнул Доминику кто-то из слуг.
Несмотря на усталость, остальные мужчины засмеялись. Доминик отставил картонные коробки.
– Не беспокойтесь, ребята! Сейчас я его доставлю. – Он схватил Кэтриону за запястья и забросил себе на плечо. – Спрячьте лицо в воротник, – прошипел он ей, – и слегка побрыкайтесь.
Частицы пудры с его парика осыпались ей на лицо и с прорвавшимися слезами попали в нос. Она чихнула, и Доминик тряхнул ее отнюдь не мягко, а затем под несмолкавший смех мужчин понес в гостиницу.
В отведенной для них клетушке в мансарде он усадил Кэтриону на одну из кроватей, снял с нее парик и убрал с ее лба влажные волосы. Она проглотила слезы и, засопев, уткнула лицо в подушку.
– Я вас хорошо понимаю, – сочувственно сказал он. – Черт побери, я испытываю то же самое. Найджел и Франс – два диких лебедя, созданные друг для друга, – это то, чего хочет каждый, но редко находит.
– Нет, это не то, чего хочет каждый! – пробурчала она в подушку. – Есть более важные вещи.
– Будь я проклят, если в этом мире есть что-то более важное, чем любовь! Спокойной ночи, дорогая. – Доминик повернулся к двери.
Кэтриона сидела пристыженная тем, что обнаружила свою слабость, из-за чего ему пришлось защищать ее перед другими мужчинами. Если б он не проявил находчивости, ее бы разоблачили немедленно, и все их планы пошли бы насмарку.
– Куда вы идете? – спросила она. Доминик рассмеялся:
– Куда-нибудь, где есть кровать. Говорят, все горничные в этой гостинице шлюхи.
Он спал в экипаже Найджела среди ковров и мехов. Легендарные меха России, будь они неладны! Чертыхаясь, он втиснулся в узкую карету, улегся на сиденье и закрыл глаза, но образы из прошлого всплывали в мозгу помимо его воли.
Он увидел себя в своем лондонском кабинете весной пятнадцатого года. Это было ровно год назад. Они с Найджелом вспоминали Россию – и одну женщину. Доминик ясно слышал свой голос: «Поскольку сначала она была моей любовницей, мне думается, я имею право спрашивать».
Его друг, откинувшись в кресле, не спеша отвечал. Он рассказывал о великолепии Москвы, о красоте и продажности женщины, которую они оба любили. Прекрасная и порочная княгиня Екатерина. Женщина, изменившая его жизнь, а после его отъезда из России перешедшая прямо в постель к Найджелу.
Доминик не возмущался. После московского блеска, искушенный опытной шлюхой, он вернулся домой, чтобы жениться на невинной девушке. Правда, это бракосочетание считалось делом давно решенным и расторгнуть помолвку было невозможно, но он этого и сам не хотел. Он повел Генриетту к алтарю, желая положить к ее ногам свое сердце, веря в ее чистую любовь.
И вот четыре года спустя он стал вдовцом – осколком брака, который в действительности никогда не существовал, но который Доминик пытался воскресить, возвращаясь из Франции. В короткие отрезки времени, отпущенные солдату между битвами, он каждый раз отправлялся на север, в Эдинбург, для встречи со сбежавшей женой.
Он не часто вспоминал о Екатерине, хотя причиной тому была не она сама, а то, что из-за нее он попал в тюрьму. Нити того парижского ареста весной, перед Ватерлоо, тянулись из России. Это она, его бывшая любовница, велела приковать его цепями в подвале и подвергнуть пыткам. Это она угрожала убить Найджела.
Доминик повернулся на другой бок, подогнув колено, и снова чертыхнулся. Утром они будут в Эдинбурге, в месте, куда так стремилась Кэтриона, – в приюте «Души милосердия».
Приют находился в новой части города, на Куин-стрит. Белый фасад большого дома блестел как свежевыпавший снег солнечным утром. Доминику пришлось снять лакейскую одежду: только как муж Генриетты он мог требовать принадлежащие ей вещи. На деньги, одолженные у Найджела, он купил себе новую одежду и с радостью смыл с волос отвратительно пахнущую пудру.
Его проводили в уже знакомую приемную с зелено-розовыми обоями и позолоченными стульями. Он вспомнил утро, когда они со Стэнстедом долго сидели здесь. Это было в победное лето четырнадцатого года, перед Ватерлоо, в перерыве между кампаниями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93