Итак, Бравый Вояка, весь в пыли, с болью в пояснице, ждал аудиенции у маршала. Старый солдат с восхищением и почтением рассматривал величественное старинное оружие и доспехи, развешанные по линеечке на стенах огромной комнаты охраны, и говорил себе, что ему повезло жить в эпоху, когда все это громоздкое железное снаряжение больше не нужно, чтобы выполнить столь срочное поручение. В это время вошел лакей и церемонно пригласил его следовать за ним. Когда они прошли целую анфиладу комнат, слуга исчез, сказав, чтобы он вошел в кабинет маршала.
Старый ветеран входил в кабинет с бьющимся сердцем: он должен был предстать перед знаменитым военачальником, о котором вся Франция говорила с восторгом и почтением; он вошел, стуча каблуками, как во времена своей молодости, приставил руку к шляпе, отдавая честь, и опустил, встав по стойке смирно. Но, войдя, он замер, озадаченный неожиданным зрелищем. Старый солдат наивно полагал, что перед ним окажется величественный гигант, затянутый в блестящий мундир и держащий в руке маршальский жезл с золотыми звездами и шпагу в ножнах из голубого бархата. А увидел он толстого человека, закутанного в халат, с больной ногой, обернутой теплым пледом, печально и беспомощно сидящего в глубоком кресле.
— Здравствуй, милейший! — воскликнул Морис Саксонский, прервав изумленное молчание посланца. — Ты приехал от госпожи Фавар?
— Да, сударь, то есть не совсем…
— Как себя чувствует наша божественная?..
В этот момент у двери раздался дребезжащий тонкий голос, прервавший галантный вопрос маршала:
— Особенно, сударь, остерегайтесь женщин!
Маршал Саксонский, покраснев до густо-багрового цвета, похожего на темный шелк обоев, заметил своего врача, подбодренного присутствием постороннего и осмелившегося проявить профессиональную заботливость, и почувствовал новый приступ ярости.
— Ах, чудовище! Ах, мошенник! Ах, висельник! — завопил великий воин. — Мало того, что ты меня назвал пьяницей, так ты еще считаешь меня и распутником!
Палка маршала с золотым наконечником, украшенным головой Минервы, описала в воздухе широкую дугу и попала по ногам бедного Симонена, который бросился бежать прочь, окончательно убежденный в бесполезности медицинских рекомендаций.
Бравый Вояка, всегда готовый к неожиданностям, стоял неподвижно.
— Итак, — несколько успокоившись, вернулся к разговору с ним Морис Саксонский, — ты привез мне что-нибудь от госпожи Фавар?
— Нет, монсеньер, — уточнил Бравый Вояка, явно сконфуженный, — не от госпожи, а от господина Фавара.
— Ах, от господина Фавара! — проревел разочарованный поклонник, и его лицо снова нахмурилось.
— Монсеньер, — пролепетал старый ветеран, задрожав первый раз за всю свою жизнь, — муж госпожи Фавар, который оказался жертвой ужасного заговора, поручил мне передать вот эту просьбу.
Маршал резким движением вырвал из рук солдата бумагу, которую тот ему протягивал. Он мгновенно пробежал глазами письмо, написанное Фаваром в тюрьме. По мере чтения лицо его становилось все более мрачным. Бедный посланец заключенного почувствовал, что холодный пот течет у него по спине.
Маршал молчал.
«Так, так, — думал он, — я опять встречаю на своем пути — вернее, на пути к сердцу прелестной актрисы этого олуха — писателя с манерами дамского угодника, этого обольстителя, который умеет разговаривать с дамами, поскольку таково его главное времяпрепровождение! И этот несносный субъект сейчас в тюрьме. Вот и прекрасно! — Я от него избавлен. И нужно, чтобы он там оставался возможно дольше, и не в камере, только по названию, как в тюрьме Фор ль'Эвек, а в настоящей, надежной тюрьме, откуда запросто не улизнешь!»
Что больше всего подогревало гнев маршала — так это мысль, что послание вдохновлено, а может быть, даже и продиктовано Фавару прекрасной актрисой! Значит, она не только не хочет уступить моей любви, но еще и требует, чтобы я вмешался и спас своего слишком уж счастливого соперника! Ну-ну! Пусть знают, что нельзя безнаказанно шутить над маршалом Саксонским!
Мажордом отвлек его от горьких раздумий. Слуга с торжественной и серьезной миной внес в кабинет на серебряном подносе чашку травяного отвара, над которым курился пар. Церемонно поклонившись, он поставил безвкусное питье перед хозяином; тот взял чашку… Нужно заметить, что маршал ненавидел воду, даже если она была ароматизирована сушеной ромашкой. Он выпил два глотка, обжегшие ему нёбо, и в новом приступе ярости швырнул чашку в лицо лакею, который от испуга уронил на больную ногу маршала тяжелый серебряный поднос.
— Скотина! Негодяй! Убийца! Австриец проклятый! — возопил великий воин, задыхаясь и уже не находя больше бранных слов.
Потом он, ища жертву ярости, обратил взгляд на Бравого Вояку, совершенно оцепеневшего от всего происходящего.
— Подойди сюда, несчастный! — комкая письмо Фавара, приказал он. — Подойди и слушай!
И, скандируя каждый слог, он закричал:
— Ты скажешь господину Фавару, что если ему не нравится в Фор ль'Эвек, то я могу ему предоставить более комфортабельное жилье и отправить его в Бастилию!
— Господин маршал… — дрожа, начал ветеран.
— Молчи, или я из тебя выпущу потроха! — ответил Морис Саксонский, нетерпеливо дергая сонетку, чей оглушительный звон Перекрывал лепет Бравого Вояки, совершенно растерянного и уничтоженного.
На звонок прибежал ординарец. Маршал знаком велел ему сесть и, швырнув на стол письменный прибор и лист бумаги, рявкнул:
— Пишите под мою диктовку!
Бравый Вояка почувствовал, что комната стала кружиться, а пол качаться у него под ногами. Он увидел, как портреты королей двинулись вокруг него в фантастическом хороводе. Тем не менее, он сознавал, что надо уходить, и, покидая кабинет, услышал, как в кошмарном сне, медный голос маршала, который звучал, как труба:
«Господин лейтенант полиции!
Нам стало известно, что мы были тяжко оскорблены господином Фаваром, в настоящий момент находящимся в тюрьме Фор ль'Эвек по другим причинам. Мы требуем немедленного перевода названного выше лица в тюрьму Бастилию».
— Всемогущий Боже! — в отчаянии воскликнул Бравый Вояка, проходя мимо старинных доспехов, которые, казалось, смеялись над ним, надменно сохраняя неподвижность.
«Что скажет госпожа Фавар? — думал он. — Но ведь это не моя вина! Если бы господин Фавар послушался меня, он был бы сейчас на свободе…
Но все-таки я еще не сказал последнего слова. Я пообещал благодетельнице Перетты вернуть ей мужа, и я ей его верну! И даже если мне придется брать Бастилию одному, я выпущу из нее невинную жертву — Фавара!»
Глава XXI
После полудня, когда шевалье де Люрбек внимательно просматривал свою почту, принесенную его курьером, и левой рукой, неловко и с трудом, вскрывал печати из красного воска, так как правая рука его была забинтована и неподвижна после ночи в замке Шуази, когда его в темноте ранил Д'Орильи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87