В какой-то момент, повинуясь жестокой необходимости, он вынужден был сказать: «Не, Dieus, douse creature… «
— Если я упаду, о прелестное создание, то сломаю себе шею, а если останусь здесь, меня схватят и сожгут на костре.
И через минуту ее властный голос произнес:
— Окассен, le beau le blond … Ты ранен: le sang vous coule des bras! Ты истекаешь кровью по крайней мере в пятидесяти местах… — И, наконец, подобрав свои юбки, женщина стала неторопливо спускаться к нему, а он как раз читал нараспев:
Туда хочу подняться я,
Где ты стоишь, сестра моя;
Где, дева, примешь ты меня;
Там, наверху, в сиянье дня.
…Как я хочу быть там, наверху,
Там, наверху, с тобой.
Впоследствии он вспоминал, как смотрел на нее: снизу вверх; старая дама приподняла свою парчовую юбку, и за две ступеньки до площадки, где он стоял, Лаймонд разглядел мягкую остроконечную туфлю и костлявую лодыжку. Даже в своем тогдашнем состоянии, забавляясь безумной параллелью между реальным положением вещей и балладой, он помнил, как изо всех сил пытался, уже наполовину теряя сознание, улестить ее:
— Итак, пилигрим был излечен.
Ему удалось произнести это, и только своего последнего перехода наверх, до кровати дамы де Дубтанс, он не помнил.
Он просыпался дважды, один раз от лихорадочного сна его пробудили звуки верджинела 2). Он лежал тогда в ее комнате — темной пещере с толстыми стенами, заполненной старыми книгами и вышивками, — и смотрел на ее желтоватый с крупным носом профиль: играла сама дама. Кажется, он опять был привязан к кровати — боль под бинтами, безусловно, уменьшилась.
Он увидел, как дама кончила играть, встала и подошла ближе. Она составляет гороскопы, говорил Абернаси. Постепенно, как в тумане, в памяти всплывали другие сведения о даме де Дубтанс. Какими-то сверхъестественными путями знающая все обо всех, бесконечно любопытная и невероятно беспристрастная — так утверждали знающие ее. В молодости ее обвиняли в черной магии, но ничего не смогли доказать… Безусловно, ни деньги, ни власть ее не интересовали. Схемы, которые она чертила, были ее детьми, а вся жизнь ее посвящалась собиранию фактов, с помощью которых можно было угадывать чужую судьбу. Невозмутимая, мудрая в своей старости, она, как говорили, судила о жизни непредвзято, но сурово. В конце концов, все волнения человеческой души — не более, чем линия гороскопа.
Когда она подошла совсем близко, Лаймонд тихо заговорил: поблагодарил за помощь, попросил сообщить Абернаси о том, где он находится.
Он, не подумав, заговорил по-английски. Старая дама внимательно слушала, вытянув длинную, жилистую шею, толстые косы не шелохнулись. Затем ее скрюченная правая рука, расцвеченная и отягощенная причудливыми кольцами, коснулась его губ, как бы запечатывая их.
— Or se chante , — сказала она. — Слухи распространяются. Обыскивают дом за домом. Говори на родном языке со мной или с Голтье, если тебе это необходимо, но больше ни с кем… Назови мне день и час твоего рождения.
Она говорила по-английски небрежно, коверкая слова. Так люди, владеющие многими языками, обращаются с ними, будто с моллюсками, разбивая и отбрасывая раковину и используя только мясо. Дама не спросила, в каком году он родился. Когда он сообщил старухе все, что она хотела знать, та долго и пристально смотрела на него своими внимательными косящими глазами, и его внезапно осенило, что ей давно уже это известно. Едва только мысль пришла ему в голову, дама улыбнулась: узкие, будто резиновые, щеки как бы раздвинулись, и улыбка коснулась властного рта.
— Ты восприимчивый. Я знала твоего деда, — заявила она. — Он до сих пор иногда говорит со мною.
— Он умер, — отозвался Лаймонд. Это, конечно, было правдой. Первый лорд Калтер, его блистательный дед, почитаемый в Шотландии и во Франции, в честь которого он получил свое имя, умер много лет назад. Но сказанные даме слова прозвучали глупо — он бормотал их, как бы защищаясь. Он понял, что каким-то образом дама де Дубтанс была знакома с его дедом и, безусловно, знала, что тот умер. Что еще ей было известно, он не представлял себе. Но в полной тишине ощущал, как велика сила ее ума, твердого, мощного, причудливого, пытающегося овладеть его мыслями.
Он не знал, долго ли продолжалось молчание, сколько времени они противоборствовали, но вот кто-то издал долгий вздох, медленный, почти неслышный, и серые длинные крючковатые пальцы снова на минуту коснулись его лба.
— Ты хорошо хранишь свои секреты, — сказала дама. — Можно поздравить Сибиллу.
Затем узы как будто разомкнулись, и он снова впал в забытье и не видел больше ни ее, ни комнаты.
В следующий раз сознание вернулось на краткий миг. Он лежал не в кровати, а на каких-то мешках в крошечном холодном чулане, разделяя убежище с чудесными, дорогими вещицами, — комнату же за дверью чулана обыскивали. Он слышал принужденные вопросы и непривычные любезности: солдаты и их лейтенант явно трепетали перед дамой де Дубтанс. Через щель, в которую у него не было сил заглянуть, проникал, изгибаясь дугою, единственный луч голубого света. Праздными пальцами Лаймонд прикасался к перламутру и бронзе, лаковым коробочкам и браслетам, лежавшим так близко от его головы.
Затем солдаты ушли, вроде бы удовлетворенные; дверь маленькой сокровищницы распахнулась, и его перенесли из укрытия обратно на кровать. На мгновение ему показалось, что над ним склонилась Уна О'Дуайер с длинными, непривычно золотыми волосами, затем он понял, что это дама де Дубтанс: из-за ее плеча выглядывает головка маленького ростовщика, а позади — темное, улыбающееся, увенчанное тюрбаном лицо Абернаси.
Теперь все было просто. Все, что осталось сделать, — произнести вслух указание, сложившееся в уме с тех пор, как он очнулся: четыре слова, которые он без конца повторял про себя.
Но горло было стиснуто Бог знает какими силами — от лихорадки или от наркотиков, от поврежденных мускулов, от духовного и телесного изнеможения голос не подчинялся ему. На какой-то миг от напряжения у него потемнело в глазах и он оказался в пустоте — безмолвный, слепой, неспособный прорваться к людям.
Но он должен. Но он скажет.
Закрыв глаза, Лаймонд лежал и пытался освободить свой мозг от страха, найти ясную мысль, где-то безмолвно притаившуюся, и выразить ее словами.
Возникла пауза, которая собравшимся вокруг кровати показалась нескончаемой. В выцветших глазах дамы де Дубтанс вспыхнул странный огонек: она отвернулась от человека, безмолвно лежащего на постели, и оживленно бросила по-французски погонщику слонов:
— Отвезите его в Севиньи.
На следующий день ради вящей безопасности решили разобрать особняк Мутье. Дойдя до сложенного из плит фундамента, обнаружили испачканную одежду и разорванный плащ из перьев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
— Если я упаду, о прелестное создание, то сломаю себе шею, а если останусь здесь, меня схватят и сожгут на костре.
И через минуту ее властный голос произнес:
— Окассен, le beau le blond … Ты ранен: le sang vous coule des bras! Ты истекаешь кровью по крайней мере в пятидесяти местах… — И, наконец, подобрав свои юбки, женщина стала неторопливо спускаться к нему, а он как раз читал нараспев:
Туда хочу подняться я,
Где ты стоишь, сестра моя;
Где, дева, примешь ты меня;
Там, наверху, в сиянье дня.
…Как я хочу быть там, наверху,
Там, наверху, с тобой.
Впоследствии он вспоминал, как смотрел на нее: снизу вверх; старая дама приподняла свою парчовую юбку, и за две ступеньки до площадки, где он стоял, Лаймонд разглядел мягкую остроконечную туфлю и костлявую лодыжку. Даже в своем тогдашнем состоянии, забавляясь безумной параллелью между реальным положением вещей и балладой, он помнил, как изо всех сил пытался, уже наполовину теряя сознание, улестить ее:
— Итак, пилигрим был излечен.
Ему удалось произнести это, и только своего последнего перехода наверх, до кровати дамы де Дубтанс, он не помнил.
Он просыпался дважды, один раз от лихорадочного сна его пробудили звуки верджинела 2). Он лежал тогда в ее комнате — темной пещере с толстыми стенами, заполненной старыми книгами и вышивками, — и смотрел на ее желтоватый с крупным носом профиль: играла сама дама. Кажется, он опять был привязан к кровати — боль под бинтами, безусловно, уменьшилась.
Он увидел, как дама кончила играть, встала и подошла ближе. Она составляет гороскопы, говорил Абернаси. Постепенно, как в тумане, в памяти всплывали другие сведения о даме де Дубтанс. Какими-то сверхъестественными путями знающая все обо всех, бесконечно любопытная и невероятно беспристрастная — так утверждали знающие ее. В молодости ее обвиняли в черной магии, но ничего не смогли доказать… Безусловно, ни деньги, ни власть ее не интересовали. Схемы, которые она чертила, были ее детьми, а вся жизнь ее посвящалась собиранию фактов, с помощью которых можно было угадывать чужую судьбу. Невозмутимая, мудрая в своей старости, она, как говорили, судила о жизни непредвзято, но сурово. В конце концов, все волнения человеческой души — не более, чем линия гороскопа.
Когда она подошла совсем близко, Лаймонд тихо заговорил: поблагодарил за помощь, попросил сообщить Абернаси о том, где он находится.
Он, не подумав, заговорил по-английски. Старая дама внимательно слушала, вытянув длинную, жилистую шею, толстые косы не шелохнулись. Затем ее скрюченная правая рука, расцвеченная и отягощенная причудливыми кольцами, коснулась его губ, как бы запечатывая их.
— Or se chante , — сказала она. — Слухи распространяются. Обыскивают дом за домом. Говори на родном языке со мной или с Голтье, если тебе это необходимо, но больше ни с кем… Назови мне день и час твоего рождения.
Она говорила по-английски небрежно, коверкая слова. Так люди, владеющие многими языками, обращаются с ними, будто с моллюсками, разбивая и отбрасывая раковину и используя только мясо. Дама не спросила, в каком году он родился. Когда он сообщил старухе все, что она хотела знать, та долго и пристально смотрела на него своими внимательными косящими глазами, и его внезапно осенило, что ей давно уже это известно. Едва только мысль пришла ему в голову, дама улыбнулась: узкие, будто резиновые, щеки как бы раздвинулись, и улыбка коснулась властного рта.
— Ты восприимчивый. Я знала твоего деда, — заявила она. — Он до сих пор иногда говорит со мною.
— Он умер, — отозвался Лаймонд. Это, конечно, было правдой. Первый лорд Калтер, его блистательный дед, почитаемый в Шотландии и во Франции, в честь которого он получил свое имя, умер много лет назад. Но сказанные даме слова прозвучали глупо — он бормотал их, как бы защищаясь. Он понял, что каким-то образом дама де Дубтанс была знакома с его дедом и, безусловно, знала, что тот умер. Что еще ей было известно, он не представлял себе. Но в полной тишине ощущал, как велика сила ее ума, твердого, мощного, причудливого, пытающегося овладеть его мыслями.
Он не знал, долго ли продолжалось молчание, сколько времени они противоборствовали, но вот кто-то издал долгий вздох, медленный, почти неслышный, и серые длинные крючковатые пальцы снова на минуту коснулись его лба.
— Ты хорошо хранишь свои секреты, — сказала дама. — Можно поздравить Сибиллу.
Затем узы как будто разомкнулись, и он снова впал в забытье и не видел больше ни ее, ни комнаты.
В следующий раз сознание вернулось на краткий миг. Он лежал не в кровати, а на каких-то мешках в крошечном холодном чулане, разделяя убежище с чудесными, дорогими вещицами, — комнату же за дверью чулана обыскивали. Он слышал принужденные вопросы и непривычные любезности: солдаты и их лейтенант явно трепетали перед дамой де Дубтанс. Через щель, в которую у него не было сил заглянуть, проникал, изгибаясь дугою, единственный луч голубого света. Праздными пальцами Лаймонд прикасался к перламутру и бронзе, лаковым коробочкам и браслетам, лежавшим так близко от его головы.
Затем солдаты ушли, вроде бы удовлетворенные; дверь маленькой сокровищницы распахнулась, и его перенесли из укрытия обратно на кровать. На мгновение ему показалось, что над ним склонилась Уна О'Дуайер с длинными, непривычно золотыми волосами, затем он понял, что это дама де Дубтанс: из-за ее плеча выглядывает головка маленького ростовщика, а позади — темное, улыбающееся, увенчанное тюрбаном лицо Абернаси.
Теперь все было просто. Все, что осталось сделать, — произнести вслух указание, сложившееся в уме с тех пор, как он очнулся: четыре слова, которые он без конца повторял про себя.
Но горло было стиснуто Бог знает какими силами — от лихорадки или от наркотиков, от поврежденных мускулов, от духовного и телесного изнеможения голос не подчинялся ему. На какой-то миг от напряжения у него потемнело в глазах и он оказался в пустоте — безмолвный, слепой, неспособный прорваться к людям.
Но он должен. Но он скажет.
Закрыв глаза, Лаймонд лежал и пытался освободить свой мозг от страха, найти ясную мысль, где-то безмолвно притаившуюся, и выразить ее словами.
Возникла пауза, которая собравшимся вокруг кровати показалась нескончаемой. В выцветших глазах дамы де Дубтанс вспыхнул странный огонек: она отвернулась от человека, безмолвно лежащего на постели, и оживленно бросила по-французски погонщику слонов:
— Отвезите его в Севиньи.
На следующий день ради вящей безопасности решили разобрать особняк Мутье. Дойдя до сложенного из плит фундамента, обнаружили испачканную одежду и разорванный плащ из перьев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93