Смущение, ярость, оскорбленное самолюбие его покровителей и возлюбленных камня на камне не оставят от его прибежища: будут сорваны мишурные блестки и обнажится гнилая сердцевина, с воодушевлением размышлял О'Лайам-Роу.
По пути от Портсмута до Дьепа О'Лайам-Роу и его бывший оллав ни разу не поговорили откровенно. В городе лип принц Барроу и Пайдар Доули наняли лошадей до Луары, на берегах которой им предстояло наслаждаться гостеприимством шотландских королев и короля Франции до тех пор, пока не прибудет Робин Стюарт.
Фрэнсис Кроуфорд не поехал вместе с ними. у Лаймонда, как оказалось, было какое-то дело в Дьепе. Он не сразу, но все же объяснил, что его дело зовется Мартиной.
— Неугомонный мой, — сказал Филим О'Лайам-Роу, и в его голосе прозвучала жестокая насмешка над первыми неделями их знакомства. — Не интригуй слишком усердно, иначе очарование твое разладится и струны его станут дребезжать.
Они сухо простились на причале, и к полудню О'Лайам-Роу уже был на пути к югу.
La Belle Veuve , которая по-другому прозывалась Мартиной, открыла рот так, что образовались глубокие впадины на щеках, глубоко вздохнула и чуть не захлопнула дверь при виде стоящей на пороге фигуры, затянутой в темно-синий дорогой шелк.
— Погодите-ка, сударь. Могу ли я помнить вас?
— Давай поглядим, — с готовностью ответил Лаймонд. Она забыла, насколько быстро он способен передвигаться. Демонстрация была краткой, бурной и весьма эффективной. — Вспомнила теперь? Странствующий весельчак.
Вырвавшись из его объятий и приведя себя в порядок, но со все еще блестящими глазами, она отвела гостя в салон и сказала:
— Что ж, Дионис 8), ты снова стал самим собой.
— Искупался на ночь в парном молоке, — сдержанно ответил он. — Не думай, что я здесь для того, чтобы ты меня утешала. У меня только дело на уме.
— У меня тоже, — безмятежно изрекла прекрасная вдовушка. Это была стройная, уже не первой молодости женщина, наделенная изрядным умом: некогда, в дни правления старого короля, она получала жалованье как gouvernante filles publiques , а тогда было не просто совладать с армией молодых проституток высшего разряда, вечно находящейся на марше. — Но тем не менее, пожалуйста, садись. Мы думали, что тебя изжарили заживо.
— Нет, лишь немного подпалили, — признался Лаймонд. — Но ты должна была видеть Друида… Он пришел?
— На неделю раньше срока.
Ему не понадобилось объяснений. Французский галеас, наскочивший в сентябре на «Ла Сове», отремонтированный в своем родном порту, а затем отправленный за границу, вот уже много месяцев находился под наблюдением Мартины. Именно Мартина вытянула у одного матроса, списанного с корабля, все, что они до сих пор знали об этом деле. Выслушав весьма заковыристое ругательство Лаймонда, она спросила:
— Разве это сейчас так важно?
Раздражение его улеглось, он засмеялся и принялся рассматривать красивые кольца на ее руке.
— Видела ли ты фарс «Три королевы и три мертвеца»? Увидишь, если наш план не сработает. Матиас приходил к тебе?
Матиас был капитаном «Гуден Рооса», которому несколько месяцев назад приказали потопить О'Лайам-Роу. Прекрасная вдовушка взглянула на Лаймонда из-под длинных ресниц.
— Я сама ходила к нему, — сказала женщина. Это было больше, чем Лаймонд мог бы ожидать, но он предпочел промолчать. Она добавила: — «Роос» был зафрахтован Антониусом Беком из Руана.
— Французский купец фрахтует фламандское торговое судно?
— Матиас наследовал состояние отца. Тот родом из Брюгге, нажил состояние на контрабанде, а еще одно — на пиратстве. Испанские корабли с сокровищами пускаются наутек, лишь завидев наведенную на них пушку. В Руане он обычно останавливается здесь… Почему ты смеешься, Фрэнсис? — спросила Мартина, по-своему незаурядная и даже могущественная женщина. — Ты — сущий Аполлон из преисподней.
— Кетцалькоатль, — возразил Лаймонд и, закрыв глаза, воскликнул: — Моя красавица, моя красавица, ты воздвигла заново стены Рима! — А затем он приложил все усилия, чтобы сделать ей приятное, и больше ничего не стал объяснять.
Из Руана он послал ей маленькую позолоченную шкатулку, в которой лежала нитка жемчужин, каждая в двенадцать каратов, из чего Мартина заключила, что друг ее обнаружил товарные склады господина Антониуса Бека.
Печатные станки молчали, веселой компании не было в помине, когда Лаймонд вошел в дом Эриссона в Руане. Скульптор работал. Резец позвякивал мягко, как цимбалы, под непрекращающийся аккомпанемент хриплых проклятий.
Имя Кроуфорда из Лаймонда ничего Эриссону не говорило. Однако звяканье резца прекратилось, и, стоя за дверью в подвал, посетитель с интересом прислушивался к непристойной перебранке между Мишелем Эриссоном и управляющим, посланным объявить о приходе гостя. Через минуту Лаймонд без приглашения распахнул дверь и спустился по ступеням.
Статуя изображала Тития 9), извивающегося в оковах, с коршуном, сидящим у него на груди. Лаймонд уже видел прежде эту фигуру гиганта, искаженную болью, в то время едва обтесанную и полуобработанную. Приступ подагры, в полном согласии с мифологией, заслуженное возмездие, принудил скульптора прервать работу.
Подагра, как можно было видеть, так и не отпустила его. Но Эриссон работал несмотря на болезнь. Рукава белой бумазейной блузы были закатаны, мощные руки обнажены, старый колпак, защищавший волосы от пыли, стянут у подбородка, широкое побагровевшее лицо покрывали капли пота и тонкая мраморная крошка. Когда он повернулся, вокруг шеи стал виден потускневший лоскут, наполовину засунутый за воротник. Лаймонд узнал в нем некогда изящный, обшитый тесьмой дублет Брайса Хариссона, ныне смятый и пропитанный потом. Он тихо сказал:
— У меня к вам послание от принца Барроу, господин Эриссон. Это не займет много времени.
Выразительные круглые глаза Мишеля Эриссона под кустистыми, как у брата, бровями оглядели посетителя — от тщательно причесанных золотистых волос до темных драгоценных камней и продуманной до мелочей одежды.
— Бог мой, ну и штучка, — без всякого выражения произнес он и движением большого пальца отпустил управляющего.
Взгляд Фрэнсиса Кроуфорда был устремлен на Тития. В заполненной пылью впадине рта, в арках ребер, в выпирающих, тщательно выточенных из камня внутренностях — во всем выражался склад ума Мишеля Эриссона, чей покойный брат столь доблестно послужил своей стране, разоблачив перед французами коварство Робина Стюарта.
— Черт бы тебя побрал, — добродушно ругнулся Лаймонд. — Я весь взмок, как кляча, что тащит вагонетку. Посмотри еще раз.
Массивное, покрытое пылью лицо вытянулось от удивления.
— Иисусе Христе…
Сквозь легкую дымку они долго глядели друг другу в глаза.
— Иисусе Христе, — повторил скульптор с совершенно иной интонацией.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
По пути от Портсмута до Дьепа О'Лайам-Роу и его бывший оллав ни разу не поговорили откровенно. В городе лип принц Барроу и Пайдар Доули наняли лошадей до Луары, на берегах которой им предстояло наслаждаться гостеприимством шотландских королев и короля Франции до тех пор, пока не прибудет Робин Стюарт.
Фрэнсис Кроуфорд не поехал вместе с ними. у Лаймонда, как оказалось, было какое-то дело в Дьепе. Он не сразу, но все же объяснил, что его дело зовется Мартиной.
— Неугомонный мой, — сказал Филим О'Лайам-Роу, и в его голосе прозвучала жестокая насмешка над первыми неделями их знакомства. — Не интригуй слишком усердно, иначе очарование твое разладится и струны его станут дребезжать.
Они сухо простились на причале, и к полудню О'Лайам-Роу уже был на пути к югу.
La Belle Veuve , которая по-другому прозывалась Мартиной, открыла рот так, что образовались глубокие впадины на щеках, глубоко вздохнула и чуть не захлопнула дверь при виде стоящей на пороге фигуры, затянутой в темно-синий дорогой шелк.
— Погодите-ка, сударь. Могу ли я помнить вас?
— Давай поглядим, — с готовностью ответил Лаймонд. Она забыла, насколько быстро он способен передвигаться. Демонстрация была краткой, бурной и весьма эффективной. — Вспомнила теперь? Странствующий весельчак.
Вырвавшись из его объятий и приведя себя в порядок, но со все еще блестящими глазами, она отвела гостя в салон и сказала:
— Что ж, Дионис 8), ты снова стал самим собой.
— Искупался на ночь в парном молоке, — сдержанно ответил он. — Не думай, что я здесь для того, чтобы ты меня утешала. У меня только дело на уме.
— У меня тоже, — безмятежно изрекла прекрасная вдовушка. Это была стройная, уже не первой молодости женщина, наделенная изрядным умом: некогда, в дни правления старого короля, она получала жалованье как gouvernante filles publiques , а тогда было не просто совладать с армией молодых проституток высшего разряда, вечно находящейся на марше. — Но тем не менее, пожалуйста, садись. Мы думали, что тебя изжарили заживо.
— Нет, лишь немного подпалили, — признался Лаймонд. — Но ты должна была видеть Друида… Он пришел?
— На неделю раньше срока.
Ему не понадобилось объяснений. Французский галеас, наскочивший в сентябре на «Ла Сове», отремонтированный в своем родном порту, а затем отправленный за границу, вот уже много месяцев находился под наблюдением Мартины. Именно Мартина вытянула у одного матроса, списанного с корабля, все, что они до сих пор знали об этом деле. Выслушав весьма заковыристое ругательство Лаймонда, она спросила:
— Разве это сейчас так важно?
Раздражение его улеглось, он засмеялся и принялся рассматривать красивые кольца на ее руке.
— Видела ли ты фарс «Три королевы и три мертвеца»? Увидишь, если наш план не сработает. Матиас приходил к тебе?
Матиас был капитаном «Гуден Рооса», которому несколько месяцев назад приказали потопить О'Лайам-Роу. Прекрасная вдовушка взглянула на Лаймонда из-под длинных ресниц.
— Я сама ходила к нему, — сказала женщина. Это было больше, чем Лаймонд мог бы ожидать, но он предпочел промолчать. Она добавила: — «Роос» был зафрахтован Антониусом Беком из Руана.
— Французский купец фрахтует фламандское торговое судно?
— Матиас наследовал состояние отца. Тот родом из Брюгге, нажил состояние на контрабанде, а еще одно — на пиратстве. Испанские корабли с сокровищами пускаются наутек, лишь завидев наведенную на них пушку. В Руане он обычно останавливается здесь… Почему ты смеешься, Фрэнсис? — спросила Мартина, по-своему незаурядная и даже могущественная женщина. — Ты — сущий Аполлон из преисподней.
— Кетцалькоатль, — возразил Лаймонд и, закрыв глаза, воскликнул: — Моя красавица, моя красавица, ты воздвигла заново стены Рима! — А затем он приложил все усилия, чтобы сделать ей приятное, и больше ничего не стал объяснять.
Из Руана он послал ей маленькую позолоченную шкатулку, в которой лежала нитка жемчужин, каждая в двенадцать каратов, из чего Мартина заключила, что друг ее обнаружил товарные склады господина Антониуса Бека.
Печатные станки молчали, веселой компании не было в помине, когда Лаймонд вошел в дом Эриссона в Руане. Скульптор работал. Резец позвякивал мягко, как цимбалы, под непрекращающийся аккомпанемент хриплых проклятий.
Имя Кроуфорда из Лаймонда ничего Эриссону не говорило. Однако звяканье резца прекратилось, и, стоя за дверью в подвал, посетитель с интересом прислушивался к непристойной перебранке между Мишелем Эриссоном и управляющим, посланным объявить о приходе гостя. Через минуту Лаймонд без приглашения распахнул дверь и спустился по ступеням.
Статуя изображала Тития 9), извивающегося в оковах, с коршуном, сидящим у него на груди. Лаймонд уже видел прежде эту фигуру гиганта, искаженную болью, в то время едва обтесанную и полуобработанную. Приступ подагры, в полном согласии с мифологией, заслуженное возмездие, принудил скульптора прервать работу.
Подагра, как можно было видеть, так и не отпустила его. Но Эриссон работал несмотря на болезнь. Рукава белой бумазейной блузы были закатаны, мощные руки обнажены, старый колпак, защищавший волосы от пыли, стянут у подбородка, широкое побагровевшее лицо покрывали капли пота и тонкая мраморная крошка. Когда он повернулся, вокруг шеи стал виден потускневший лоскут, наполовину засунутый за воротник. Лаймонд узнал в нем некогда изящный, обшитый тесьмой дублет Брайса Хариссона, ныне смятый и пропитанный потом. Он тихо сказал:
— У меня к вам послание от принца Барроу, господин Эриссон. Это не займет много времени.
Выразительные круглые глаза Мишеля Эриссона под кустистыми, как у брата, бровями оглядели посетителя — от тщательно причесанных золотистых волос до темных драгоценных камней и продуманной до мелочей одежды.
— Бог мой, ну и штучка, — без всякого выражения произнес он и движением большого пальца отпустил управляющего.
Взгляд Фрэнсиса Кроуфорда был устремлен на Тития. В заполненной пылью впадине рта, в арках ребер, в выпирающих, тщательно выточенных из камня внутренностях — во всем выражался склад ума Мишеля Эриссона, чей покойный брат столь доблестно послужил своей стране, разоблачив перед французами коварство Робина Стюарта.
— Черт бы тебя побрал, — добродушно ругнулся Лаймонд. — Я весь взмок, как кляча, что тащит вагонетку. Посмотри еще раз.
Массивное, покрытое пылью лицо вытянулось от удивления.
— Иисусе Христе…
Сквозь легкую дымку они долго глядели друг другу в глаза.
— Иисусе Христе, — повторил скульптор с совершенно иной интонацией.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93