Наконец она сказала:
— Как ты думаешь, Робин Стюарт когда-нибудь вернется?
Не торопясь Тади Бой исполнил два такта из заупокойной службы.
— Не думаю: он слишком глуп. Я сам сказал ему, что у него есть все основания убраться из Франции. — Усталые синие глаза посмотрели на нее поверх самых маленьких труб. — Ты тоскуешь?
Воздух перестал поступать. Воцарилось молчание, полное нетерпения и гнева. Тогда, чуть слышно насвистывая какой-то псалом, Баллах изменил тональность и аккомпанировал себе на безмолвной клавиатуре до тех пор, пока, смягчившись, она не принялась снова раздувать мехи.
— Я подумал, — сказал он, играя, — что теперь, когда О'Лайам-Роу уехал, я могу на что-то надеяться.
Мелодия словно запнулась, затем набрала такую силу, что серебряные подсвечники зазвенели.
— В том, что касается тебя, — ответила Уна О'Дуайер, — отъезд О'Лайам-Роу ничего не меняет.
— Разве? — Тади Бой хранил невозмутимый вид. — Странное дело, дорогая. Сдается, ты вращаешься в высоких кругах.
Уна не ответила. Некоторое время оллав играл, а она в задумчивом молчании подавала воздух. В небольшой сводчатой капелле было пусто, хотя из-за ризницы и из коридоров доносились обычные домашние шумы. Мелодичные звуки органа лились по часовне, парили над белым камнем стен, гентскими шпалерами и полированным деревом; затем внезапно замерли. Уна все еще машинально подавала воздух, но Тади Бой убрал руки с клавиатуры и смотрел на нее в тишине, нарушаемой хриплым дыханием мехов. Руки ее ныли, на тонкой коже лица проступил румянец. Девушка встала, возвышаясь над Тади, пользуясь преимуществом помоста.
— И нам суждено утратить этот блистающий пир ума. Почему ты решил оставить нас?
Тади Бой, примостившись на табурет, крепко сжал колени.
— Как говорится в песне: «Серые глаза глядят на Эрин, серые глаза полны слез». Странно, но я горю неутолимым желанием еще раз увидеть этого дурня Робина Стюарта. В день покаяния, в среду, я уезжаю, и у этой великой страны осталось совсем немного времени, чтобы ошеломить меня. Как ты думаешь, — спросил Тади, и глаза заблестели, — возможно ли, чтобы меня здесь ошеломили?
Держась обеими руками за позолоченные колонны, Уна смотрела на него с каменным лицом.
— Не могу сказать.
— Не можешь? — переспросил Тади Бой и, протянув руку, вытащил кружево на ее запястье из-под четок. — Ни себе, ни людям, а? Какая жалость.
Она выдернула свою тонкую, как у подростка, кисть и без поддержки соскочила с помоста. Тади встал.
— Я сказала тебе: то, что О'Лайам-Роу уехал, ничего не значит, — повторила Уна. Она смотрела Тади в лицо и тяжело, учащенно дышала после прыжка. — Ты думаешь, у меня недостаточно ухажеров? Или мне трудно выбрать меж ними? Слыхала я, будто какой-то прекрасный богатый лорд прибыл сейчас ко двору, чтобы забрать домой младшего брата. Няньки, должно быть, нынче подорожали в Шотландии.
Рука Тади на клавиатуре не дрогнула.
— У него, несомненно, получится, — сказал Тади, с трудом удерживаясь от насмешки. — Гонки, безусловно, предстоят серьезные, но его милость в сносной форме и к тому же питает склонность к ирландкам. Лучше бы тебе довериться ему.
Если он надеялся вызвать Уну не откровенность, ему это не удалось. Ответом был презрительный взгляд.
— Это пустой обычай, если хочешь. Наследник лорда Дангхилла никогда не будет просто Билли Дангхиллом, но хозяином того или хозяином другого. Наследник лорда Калтера, полагаю, называется Хозяином Калтера, хотя не может управиться даже с собой.
Фрэнсис Кроуфорд, некогда Хозяин Калтера, минуту обдумывал это саркастическое замечание. Наконец совершенно серьезно согласился с ней:
— Обычай пустой, конечно, но так принято. А Хозяин Калтера, моя дорогая, семи недель от роду, лежит сейчас в своей колыбельке в Мидкалтере. — Говоря это, он встал и с ангельской улыбкой задержался у открытой двери. — Поэтому, что бы ты ни сделала, — разъяснил Тади Бой с той же милой улыбкой, — ничто не изменится в жизни Калтеров, понимаешь? — И, повернувшись, вышел.
Дверь закрылась. С окаменевшим лицом Уна О'Дуайер смотрела на нее и ничего не слышала до тех пор, пока чья-то рука, тяжелая, словно лопата, отвесила ей две затрещины сперва по правой, а затем по левой щеке, отбросив девушку назад, к высоким позолоченным табуретам.
— Ты безмозглая, жадная потаскушка, — гневно произнесла у нее за спиной Тереза Бойл — лицо старой дамы покрылось пятнами, а волосы встали дыбом. — Разве я для того привезла тебя сюда, чтобы ты бросалась на первого встречного мужика? — Шумная, насмешливая, веселая особа, проживавшая в Дьепе в отеле «Порк-эпик», куда-то исчезла. Но и в жестоком оскале крепких зубов, и в пристальном взгляде седых, торчащих, как шипы, прядях — во всем складе ее красного, обветренного лица вновь проявилось злобное коварство, мелькнувшее в этих чертах в день охоты с гепардом, когда погиб маленький зайчик. Все это явно было продолжением затяжной войны, шедшей с переменным успехом.
Придя в себя, Уна положила руку на алтарь и в ярости запустила бы в тетку подсвечником, если бы та не схватила ее за запястье.
Тонким, как фольга, голосом Уна произнесла:
— Я должна была поостеречься. — Затем через минуту добавила: — У тебя ума как у таракана. Если мы окажемся в болоте, то только по твоей милости. Я ничего не сказала этому парню. Ты же все слышала, черт бы тебя побрал, уж наверное торчала под дверью.
— Я и видела тоже все, — заявила Тереза Бойл. — И глаза мои уловили кое-что новенькое. Хорошо же встречают меня здесь после дальней дороги.
Тетка отпустила Уну, и та села; затем, обнаружив, что все еще сжимает в руке подсвечник, поставила его на место.
— Ты навещала нашего знатного друга?
— Да.
— И он знает, что Баллах — это Кроуфорд из Лаймонда?
— Естественно, знает. Он просил тебе кое-что передать.
Уна нахмурилась и сжала губы.
— Почему мне?
Госпожа Бойл засмеялась знакомым сердечным смехом.
— А тебе бы хотелось, чтобы я взяла вину на себя? «Уна О'Дуайер обманула меня, — сказал он. — Уна О'Дуайер уверяла, что Лаймонд и Филим О'Лайам-Роу — одно и то же лицо. Она утверждает, будто ввела меня в заблуждение невольно. Так пусть же, Бог мне судья, она теперь это докажет».
Наступило короткое молчание, затем Уна спросила:
— Как?
Улыбаясь, Тереза Бойл повернулась и широкой рукой наездницы шлепнула по органу. Раздался глухой металлический звон, от которого Уна вздрогнула.
— Тади Бой через две недели умрет.
— Значит, план остается в силе?
Овальное бледное лицо теперь ничего не выражало.
— План касательно твоего музыкального друга остается в силе. И если ты предупредишь мастера Баллаха, либо уведешь его, либо он сам избежит гибели, с твоей ли помощью или без нее, — знай, Уна О'Дуайер, что и ты пропала, и наше дело проиграно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
— Как ты думаешь, Робин Стюарт когда-нибудь вернется?
Не торопясь Тади Бой исполнил два такта из заупокойной службы.
— Не думаю: он слишком глуп. Я сам сказал ему, что у него есть все основания убраться из Франции. — Усталые синие глаза посмотрели на нее поверх самых маленьких труб. — Ты тоскуешь?
Воздух перестал поступать. Воцарилось молчание, полное нетерпения и гнева. Тогда, чуть слышно насвистывая какой-то псалом, Баллах изменил тональность и аккомпанировал себе на безмолвной клавиатуре до тех пор, пока, смягчившись, она не принялась снова раздувать мехи.
— Я подумал, — сказал он, играя, — что теперь, когда О'Лайам-Роу уехал, я могу на что-то надеяться.
Мелодия словно запнулась, затем набрала такую силу, что серебряные подсвечники зазвенели.
— В том, что касается тебя, — ответила Уна О'Дуайер, — отъезд О'Лайам-Роу ничего не меняет.
— Разве? — Тади Бой хранил невозмутимый вид. — Странное дело, дорогая. Сдается, ты вращаешься в высоких кругах.
Уна не ответила. Некоторое время оллав играл, а она в задумчивом молчании подавала воздух. В небольшой сводчатой капелле было пусто, хотя из-за ризницы и из коридоров доносились обычные домашние шумы. Мелодичные звуки органа лились по часовне, парили над белым камнем стен, гентскими шпалерами и полированным деревом; затем внезапно замерли. Уна все еще машинально подавала воздух, но Тади Бой убрал руки с клавиатуры и смотрел на нее в тишине, нарушаемой хриплым дыханием мехов. Руки ее ныли, на тонкой коже лица проступил румянец. Девушка встала, возвышаясь над Тади, пользуясь преимуществом помоста.
— И нам суждено утратить этот блистающий пир ума. Почему ты решил оставить нас?
Тади Бой, примостившись на табурет, крепко сжал колени.
— Как говорится в песне: «Серые глаза глядят на Эрин, серые глаза полны слез». Странно, но я горю неутолимым желанием еще раз увидеть этого дурня Робина Стюарта. В день покаяния, в среду, я уезжаю, и у этой великой страны осталось совсем немного времени, чтобы ошеломить меня. Как ты думаешь, — спросил Тади, и глаза заблестели, — возможно ли, чтобы меня здесь ошеломили?
Держась обеими руками за позолоченные колонны, Уна смотрела на него с каменным лицом.
— Не могу сказать.
— Не можешь? — переспросил Тади Бой и, протянув руку, вытащил кружево на ее запястье из-под четок. — Ни себе, ни людям, а? Какая жалость.
Она выдернула свою тонкую, как у подростка, кисть и без поддержки соскочила с помоста. Тади встал.
— Я сказала тебе: то, что О'Лайам-Роу уехал, ничего не значит, — повторила Уна. Она смотрела Тади в лицо и тяжело, учащенно дышала после прыжка. — Ты думаешь, у меня недостаточно ухажеров? Или мне трудно выбрать меж ними? Слыхала я, будто какой-то прекрасный богатый лорд прибыл сейчас ко двору, чтобы забрать домой младшего брата. Няньки, должно быть, нынче подорожали в Шотландии.
Рука Тади на клавиатуре не дрогнула.
— У него, несомненно, получится, — сказал Тади, с трудом удерживаясь от насмешки. — Гонки, безусловно, предстоят серьезные, но его милость в сносной форме и к тому же питает склонность к ирландкам. Лучше бы тебе довериться ему.
Если он надеялся вызвать Уну не откровенность, ему это не удалось. Ответом был презрительный взгляд.
— Это пустой обычай, если хочешь. Наследник лорда Дангхилла никогда не будет просто Билли Дангхиллом, но хозяином того или хозяином другого. Наследник лорда Калтера, полагаю, называется Хозяином Калтера, хотя не может управиться даже с собой.
Фрэнсис Кроуфорд, некогда Хозяин Калтера, минуту обдумывал это саркастическое замечание. Наконец совершенно серьезно согласился с ней:
— Обычай пустой, конечно, но так принято. А Хозяин Калтера, моя дорогая, семи недель от роду, лежит сейчас в своей колыбельке в Мидкалтере. — Говоря это, он встал и с ангельской улыбкой задержался у открытой двери. — Поэтому, что бы ты ни сделала, — разъяснил Тади Бой с той же милой улыбкой, — ничто не изменится в жизни Калтеров, понимаешь? — И, повернувшись, вышел.
Дверь закрылась. С окаменевшим лицом Уна О'Дуайер смотрела на нее и ничего не слышала до тех пор, пока чья-то рука, тяжелая, словно лопата, отвесила ей две затрещины сперва по правой, а затем по левой щеке, отбросив девушку назад, к высоким позолоченным табуретам.
— Ты безмозглая, жадная потаскушка, — гневно произнесла у нее за спиной Тереза Бойл — лицо старой дамы покрылось пятнами, а волосы встали дыбом. — Разве я для того привезла тебя сюда, чтобы ты бросалась на первого встречного мужика? — Шумная, насмешливая, веселая особа, проживавшая в Дьепе в отеле «Порк-эпик», куда-то исчезла. Но и в жестоком оскале крепких зубов, и в пристальном взгляде седых, торчащих, как шипы, прядях — во всем складе ее красного, обветренного лица вновь проявилось злобное коварство, мелькнувшее в этих чертах в день охоты с гепардом, когда погиб маленький зайчик. Все это явно было продолжением затяжной войны, шедшей с переменным успехом.
Придя в себя, Уна положила руку на алтарь и в ярости запустила бы в тетку подсвечником, если бы та не схватила ее за запястье.
Тонким, как фольга, голосом Уна произнесла:
— Я должна была поостеречься. — Затем через минуту добавила: — У тебя ума как у таракана. Если мы окажемся в болоте, то только по твоей милости. Я ничего не сказала этому парню. Ты же все слышала, черт бы тебя побрал, уж наверное торчала под дверью.
— Я и видела тоже все, — заявила Тереза Бойл. — И глаза мои уловили кое-что новенькое. Хорошо же встречают меня здесь после дальней дороги.
Тетка отпустила Уну, и та села; затем, обнаружив, что все еще сжимает в руке подсвечник, поставила его на место.
— Ты навещала нашего знатного друга?
— Да.
— И он знает, что Баллах — это Кроуфорд из Лаймонда?
— Естественно, знает. Он просил тебе кое-что передать.
Уна нахмурилась и сжала губы.
— Почему мне?
Госпожа Бойл засмеялась знакомым сердечным смехом.
— А тебе бы хотелось, чтобы я взяла вину на себя? «Уна О'Дуайер обманула меня, — сказал он. — Уна О'Дуайер уверяла, что Лаймонд и Филим О'Лайам-Роу — одно и то же лицо. Она утверждает, будто ввела меня в заблуждение невольно. Так пусть же, Бог мне судья, она теперь это докажет».
Наступило короткое молчание, затем Уна спросила:
— Как?
Улыбаясь, Тереза Бойл повернулась и широкой рукой наездницы шлепнула по органу. Раздался глухой металлический звон, от которого Уна вздрогнула.
— Тади Бой через две недели умрет.
— Значит, план остается в силе?
Овальное бледное лицо теперь ничего не выражало.
— План касательно твоего музыкального друга остается в силе. И если ты предупредишь мастера Баллаха, либо уведешь его, либо он сам избежит гибели, с твоей ли помощью или без нее, — знай, Уна О'Дуайер, что и ты пропала, и наше дело проиграно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93