Из этой кареты вышла женщина, одетая в черное платье и с густой вуалью на лице. По ее скорой походке можно было заметить, что она молода. Она смело позвонила у решетки, как будто бы возвращалась домой.
Когда ворота отворили, она быстро прошла через сад, к главному входу отеля.
— Эта дама, — проговорил лакей Тюркуазы, — пришла сюда, как к себе в дом.
— Мадам Женни живет здесь?
— Здесь, — ответил бесцеремонно и почти дерзко лакей.
Посетительница была одета просто, и главное в трауре, и этого уже было вполне довольно, чтобы вызвать дерзость лакея, служащего у женщины такого разряда, как Тюркуаза.
— Здесь, — повторил он не менее нахально, — но ее тут нет.
Она подняла свою вуаль и сказала повелительно:
— Проводите меня в залу, я подожду. Лакей остолбенел.
Баккара прошла мимо него и, войдя в залу, бесцеремонно села у пылавшего камина.
Затем она подала лакею свою визитную карточку и сказала:
— Когда ваша барыня вернется домой, то вы скажете ей, что я жду ее.
Лампа, стоявшая на камине, бросала свет на лицо говорившей эти слова, а могущественная красота ее окончательно смирила дерзость лакея.
— Она ушла со двора? — спросила Баккара, устремив на лакея свой зоркий взгляд, не допускавший лжи.
— Точно так, сударыня.
— Когда она вернется домой?
— Через час.
— Можете идти.
Баккара повелительно указала на дверь. Лакей немедленно исполнил это приказание.
Через час после этого вернулась Тюркуаза.
— Сударыня, — сказала ей горничная, побежавшая навстречу своей барыне, — вас дожидается какая-то дама.
Тюркуаза вздрогнула.
Но вдруг в ее голове промелькнула вдохновенная мысль, она была почти гениальной женщиной.
Тюркуаза несколько помедлила и вошла в залу, где сидела Баккара, погрузившаяся в воспоминанья прежних дней. Шум отворившейся двери вывел госпожу Шармэ из задумчивости.
На пороге стояла Тюркуаза, одетая работницей, на ее голове был надет маленький белый чепчик.
Баккара приняла ее за горничную и спросила:
— Ваша госпожа возвратилась?
— Возвратилась, — ответила Тюркуаза, подходя и кланяясь Баккара.
— Скажите ей, что я жду ее.
— Прошу извинить меня, — проговорила Тюркуаза, запирая дверь, — я явилась к вам в таком костюме, который заставил вас, вероятно, принять меня за горничную.
Баккара удивилась и пристально посмотрела на Тюркуазу.
— Я — Женни.
— Вы?
— Да, меня зовут также и Тюркуазой.
— Ах, — заметила Баккара, — так это вы и есть Женни.
— Это я, — ответила Тюркуаза с кроткой улыбкой, удивившей Баккара.
Она ожидала, что Тюркуаза будет говорить с ней с гордым и даже дерзким видом.
— Мне передали вашу карточку, — добавила Тюркуаза, — и хотя я имею честь видеть вас в первый раз, хотя ваше имя совершенно не известно мне, но я прошу вас быть вполне уверенной, что я готова служить вам.
— Вы правы, — ответила Баккара, встав со своего места и против воли выказав красоту своего гибкого стана, — действительно, вы никогда не видали меня, и имя», выставленное на моей карточке, неизвестно вам.
Тюркуаза молча поклонилась — она имела достаточно времени, чтобы рассмотреть всю красоту своей гостьи.
— У меня сперва было другое имя, — продолжала Баккара.
— В самом деле? — заметила Тюркуаза, притворяясь так искусно удивленной, что даже сама Баккара поверила ей.
— Это имя, к несчастью, имело очень печальную известность.
Тюркуаза смотрела на нее внимательно, как обыкновенно смотрят на тех, кого окружает особенная таинственность.
— Несколько лет тому назад, — продолжала между тем госпожа Шармэ, — меня называли Баккара.
Тюркуаза невольно вздрогнула. Ей, дебютирующей грешнице, Баккара должна была казаться каким-то сверхъестественным существом, славе которого и высокому положению завидуют.
— Как?! — вскрикнула Тюркуаза, — вы… вы… Баккара?
— Да, я была ею, но теперь меня зовут госпожа Шармэ.
Баккара невольно вздохнула.
— Не ваш ли это дом? Не у вас ли я теперь нахожусь? — спросила Тюркуаза.
Баккара внимательно наблюдала за ней.
— Да, — продолжала молодая грешница, одушевляясь, — здесь все мне говорило об вас, и к тому же у меня целую неделю находился в услужении Жермен.
— Мой кучер?
— Да.
— Он говорил много о вас… Вы были уже львицей, — продолжала Тюркуаза, — а я была еще тогда ребенком, но я уже так много слышала тогда о вас. Я хотела видеть вас! Ваш отель продавался, я и подумала, что, купив его, я наследую вашу славу. Мне хотелось, чтобы меня принимали за вас. Поэтому-то я и взяла к себе Жермена…
Баккара слушала ее, улыбаясь. Тюркуаза так мило и ловко разыграла роль чистосердечной женщины, что лукавая Баккара едва не поддалась на обман.
— Я уважала вас уже по слухам, — продолжала Тюркуаза, не переставая пожимать руку Баккара, — и оставила здесь все в том же виде, как это было при вас.
— Вот как!
— Все осталось так, как это было накануне вашего отъезда. Уборная, будуар, зала — вот эта комната…
— А Жермен? — спросила Баккара.
— Он рассказывал мне однажды, что вы как-то безжалостно разорили одного князя и что вы, славившаяся своей бессердечностью и холодностью, кончили тем, что полюбили…
— Он вам это говорил? — проговорила Баккара изменившимся голосом.
— И полюбили так, — продолжала Тюркуаза, — как можно любить только однажды в жизни, как можем полюбить только мы — женщины, обратившие любовь в ремесло. Разве это не правда?
— Почти правда. А он говорил вам о нем? — спросила Баккара, заметно смутясь.
Тюркуаза молча кивнула головой.
— Что же он говорил?
— Ах! — вскричала Тюркуаза. — Извините меня. Я безумная, я вонзила нож в ваше сердце.
Сказав эти слова, это отвратительное создание, умевшее принимать все формы и надевать все маски, заплакало и упало на колени перед Баккара.
Но Баккара растрогалась ненадолго и тотчас же овладела собой.
— Но в чем же вы извиняетесь, дитя мое, — сказала она совершенно спокойно, — какое же вы мне сделали зло? И какую только глупую историю рассказал вам этот Жермен?
Тюркуаза удивилась. Она живо приподнялась и отступила назад.
— Итак, это неправда?
— Что?
— То, что рассказывал Жермен.
— Посмотрим, моя милая, — сказала Баккара спокойно, — что он рассказывал вам?
— Но ведь вы должны будете очень страдать, если это правда.
— Ничего, говорите.
Эти два слова Баккара проговорила коротко, но очень отчетливо.
— Итак, — начала Тюркуаза, останавливаясь от нерешительности почти на каждом слове, — он сказал мне, что человек, которого вы любили… что этот человек — вор!
У Баккара даже и бровь не шевельнулась.
— И вы поверили.?
— Он сказал мне, кроме того, что однажды утром его арестовали здесь и что вы тогда лишились чувств.
Тюркуаза остановилась.
— Ну, что же еще?
— То, что, придя в себя, вы сделались точно помешанная, и с тех пор вас больше не видали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46