угощение лейтенанта запаса, а следует писать: обеспечение групп студентов».
Так я познакомился с предложением тратить государственные средства не по назначению, с зафиксированным в документе разъяснением, как надо плутовать; я настроился несколько более оптимистично относительно характера обвинений, предъявленных Леффельхольцу.
Я продолжал листать протокол.
Подполковник Мительштедт сделал доклад о своей поездке в Соединенные Штаты. В нашей дальнейшей деятельности мы должны были руководствоваться теми материалами, которые он получил на курсах «по психологическим методам ведения войны». Надлежало делать различия между методами «убеждения» и «целенаправленной психологической акцией». Для стимулирования этой работы было предусмотрено создание частей, специализирующихся на использовании листовок и громкоговорителей. Некий господин Гюнтер Хейзинг, известный в прошлом по пропагандистским кампаниям, в пользу вермахта, предложил свои услуги в качестве эксперта-консультанта. Нам было поручено подыскать в своем кругу других специалистов по пропаганде, привлечь их и обещать им получение хорошо оплачиваемой должности.
Поезд медленно приближался к Майнцу. Я откинулся на спинку дивана и попытался привести в порядок свои мысли. Однако нелегко было согласовать накопившиеся противоречия, взгляды и эмоции. Только одно было ясно: что-то неладно во всем этом деле.
К концу совещания я побеседовал с подполковником Зевингом из главного штаба. Он когда-то был пастором, и я спросил, какого он мнения о Нимеллере и атомном вооружении бундесвера.
Зевинг задумался, потом тихо сказал:
— Я и сам не приемлю это страшное оружие. Но только образование мирового правительства может освободить нас от этой дилеммы.
Я был поражен и прервал его:
— Мировое правительство? Но ведь это цель коммунистов?
— Нет, дорогой господин Винцер, я не это имею в виду. Скорей нечто в духе ООН, понимаете?
— А Нимеллер?
— Господин Нимеллер был когда-то офицером, теперь он пастор. Я полагаю, что эта деятельность ему больше по душе.
— Вы ведь тоже были пастором, господин подполковник? Это верно?
— Да, это верно. Но я не уверен, что смена профессии имела для меня такие же благотворные последствия, как для господина Нимеллера.
Голос подполковника все еще звучал у меня в ушах, когда поезд остановился и нас оповестили, что мы прибыли в Карлсруэ. Я быстро спрятал записи в портфель, вышел из вагона, сел в такси и отправился домой. Протокол совещания в Бонне и сейчас хранится у меня.
Девять миллионов на рекламу
Одна из привилегий должности офицера по связи с прессой заключалась в том, что я имел право по своему усмотрению определять часы моих служебных занятий. В то время как другие офицеры штаба, вплоть до генерала, давно были дома с семьей или даже спали, я все еще висел на телефоне, беседовал с журналистами в какой-либо редакции, выступал на собрании или участвовал в конференции.
Зато на другой день я не должен был сидеть ровно в восемь часов за своим письменным столом. Правда, часто генерал, командующий группой ВВС, вызывал меня к себе, потому что он, прочитав утреннюю газету, не мог постичь, как случилось, что там пишут о бундесвере. По его представлению, и пилотка была секретным объектом. Я каждый раз вынужден был ему объяснять, почему не являюсь в положенные часы на службу, и каждый раз он недовольно покачивал головой и говорил с плохо скрываемым негодованием:
— Ничего подобного прежде не бывало.
— Не бывало, господин генерал, но не было прежде и офицеров по связи с прессой, которые делали бы по вечерам доклады с диапозитивами, занимаясь пропагандой воинской повинности.
— Да, вы правы. Прежде все было иначе.
— Так точно, господин генерал. Но может быть, и у нас когда-нибудь все будет иначе.
— Нет, невозможно, пока существует эта говорильня в Бонне. Что такое в наше время генерал, а?
Я воздержался от ответа, да он и не ждал его; после глубокомысленной паузы генерал перешел к теме, его волновавшей: нехватка добровольцев для военно-воздушных сил.
На последней пресс-конференции в Карлсруэ он об этом открыто заявил, то есть он сказал совершенно то же самое, что говорил самолично генерал Каммхубер тремя неделями ранее. Но тем временем министр Штраус разъяснил Каммхуберу, что нельзя пропагандировать какое-нибудь дело, обличая его недостатки. К сожалению, разъяснения Штрауса нам еще не были известны.
Виноватым оказался я. Генерал устроил мне страшнейший нагоняй за то, что я не был в курсе последних директив. Я молча выслушал выговор и остался при своем мнении.
На следующем совещании в Бонне я затронул эту проблему. Разумеется, положение не улучшилось. Но теперь крупному гамбургскому рекламному предприятию было поручено развернуть кампанию по рекламе бундесвера, используя самые современные методы. Подполковник Хаушильд из главного штаба просто сиял, когда выступал со своим докладом о намеченных расходах и дальнейших планах.
— В нынешнем году мы можем израсходовать целых девять миллионов марок на вербовку пополнения для бундесвера. Правда, мы в этом отношении еще отстаем от концерна «Хенкель», который располагает примерно тридцатью миллионами для рекламы своих моющих средств, но мы уже превысили сумму, ассигнованную на рекламу фабрикой сигарет «Хауз Нойербург», которая выделила для этих целей четыре или пять миллионов. Можно еще для сопоставления упомянуть о фирме «Клостерфрау-Мелиссенгейст», затрачивающей на рекламу 3,6 миллиона марок. Тем не менее наши 9 миллионов марок — это небольшая сумма, так как реклама обходится дорого. Иллюстрированные издания берут только за одну публикацию на целую полосу от двадцати до шестидесяти тысяч марок в зависимости от тиража; а за то, чтобы один-единственный раз наш плакат был расклеен на всех колоннах для реклам, нужно заплатить круглую сумму в шестьсот тысяч марок. Поэтому для нас имеет особую ценность реклама, бьющая в цель. Ваша задача — помочь нам.
Я спросил:
— Много ли поступило заявок и сколько человек фактически зачислено в результате вербовки с помощью объявлений?
— Это можно установить по числу купонов объявлений, которые присылают нам желающие завербоваться. Результат можно считать удовлетворительным. Однако количество людей, решивших завербоваться в армию на длительный срок службы или избравших карьеру офицера, еще очень мало.
— Но каково приблизительно их число, господин подполковник?
— К сожалению, не знаю. Но сейчас это и не так уж существенно. А почему вы спрашиваете?
— Я вам объясню, господин подполковник. Если бы я знал, сколько человек вступило в армию под воздействием рекламы, я мог бы точно подсчитать, во сколько нам обходится каждый новобранец еще до того, как он переступил порог казармы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134
Так я познакомился с предложением тратить государственные средства не по назначению, с зафиксированным в документе разъяснением, как надо плутовать; я настроился несколько более оптимистично относительно характера обвинений, предъявленных Леффельхольцу.
Я продолжал листать протокол.
Подполковник Мительштедт сделал доклад о своей поездке в Соединенные Штаты. В нашей дальнейшей деятельности мы должны были руководствоваться теми материалами, которые он получил на курсах «по психологическим методам ведения войны». Надлежало делать различия между методами «убеждения» и «целенаправленной психологической акцией». Для стимулирования этой работы было предусмотрено создание частей, специализирующихся на использовании листовок и громкоговорителей. Некий господин Гюнтер Хейзинг, известный в прошлом по пропагандистским кампаниям, в пользу вермахта, предложил свои услуги в качестве эксперта-консультанта. Нам было поручено подыскать в своем кругу других специалистов по пропаганде, привлечь их и обещать им получение хорошо оплачиваемой должности.
Поезд медленно приближался к Майнцу. Я откинулся на спинку дивана и попытался привести в порядок свои мысли. Однако нелегко было согласовать накопившиеся противоречия, взгляды и эмоции. Только одно было ясно: что-то неладно во всем этом деле.
К концу совещания я побеседовал с подполковником Зевингом из главного штаба. Он когда-то был пастором, и я спросил, какого он мнения о Нимеллере и атомном вооружении бундесвера.
Зевинг задумался, потом тихо сказал:
— Я и сам не приемлю это страшное оружие. Но только образование мирового правительства может освободить нас от этой дилеммы.
Я был поражен и прервал его:
— Мировое правительство? Но ведь это цель коммунистов?
— Нет, дорогой господин Винцер, я не это имею в виду. Скорей нечто в духе ООН, понимаете?
— А Нимеллер?
— Господин Нимеллер был когда-то офицером, теперь он пастор. Я полагаю, что эта деятельность ему больше по душе.
— Вы ведь тоже были пастором, господин подполковник? Это верно?
— Да, это верно. Но я не уверен, что смена профессии имела для меня такие же благотворные последствия, как для господина Нимеллера.
Голос подполковника все еще звучал у меня в ушах, когда поезд остановился и нас оповестили, что мы прибыли в Карлсруэ. Я быстро спрятал записи в портфель, вышел из вагона, сел в такси и отправился домой. Протокол совещания в Бонне и сейчас хранится у меня.
Девять миллионов на рекламу
Одна из привилегий должности офицера по связи с прессой заключалась в том, что я имел право по своему усмотрению определять часы моих служебных занятий. В то время как другие офицеры штаба, вплоть до генерала, давно были дома с семьей или даже спали, я все еще висел на телефоне, беседовал с журналистами в какой-либо редакции, выступал на собрании или участвовал в конференции.
Зато на другой день я не должен был сидеть ровно в восемь часов за своим письменным столом. Правда, часто генерал, командующий группой ВВС, вызывал меня к себе, потому что он, прочитав утреннюю газету, не мог постичь, как случилось, что там пишут о бундесвере. По его представлению, и пилотка была секретным объектом. Я каждый раз вынужден был ему объяснять, почему не являюсь в положенные часы на службу, и каждый раз он недовольно покачивал головой и говорил с плохо скрываемым негодованием:
— Ничего подобного прежде не бывало.
— Не бывало, господин генерал, но не было прежде и офицеров по связи с прессой, которые делали бы по вечерам доклады с диапозитивами, занимаясь пропагандой воинской повинности.
— Да, вы правы. Прежде все было иначе.
— Так точно, господин генерал. Но может быть, и у нас когда-нибудь все будет иначе.
— Нет, невозможно, пока существует эта говорильня в Бонне. Что такое в наше время генерал, а?
Я воздержался от ответа, да он и не ждал его; после глубокомысленной паузы генерал перешел к теме, его волновавшей: нехватка добровольцев для военно-воздушных сил.
На последней пресс-конференции в Карлсруэ он об этом открыто заявил, то есть он сказал совершенно то же самое, что говорил самолично генерал Каммхубер тремя неделями ранее. Но тем временем министр Штраус разъяснил Каммхуберу, что нельзя пропагандировать какое-нибудь дело, обличая его недостатки. К сожалению, разъяснения Штрауса нам еще не были известны.
Виноватым оказался я. Генерал устроил мне страшнейший нагоняй за то, что я не был в курсе последних директив. Я молча выслушал выговор и остался при своем мнении.
На следующем совещании в Бонне я затронул эту проблему. Разумеется, положение не улучшилось. Но теперь крупному гамбургскому рекламному предприятию было поручено развернуть кампанию по рекламе бундесвера, используя самые современные методы. Подполковник Хаушильд из главного штаба просто сиял, когда выступал со своим докладом о намеченных расходах и дальнейших планах.
— В нынешнем году мы можем израсходовать целых девять миллионов марок на вербовку пополнения для бундесвера. Правда, мы в этом отношении еще отстаем от концерна «Хенкель», который располагает примерно тридцатью миллионами для рекламы своих моющих средств, но мы уже превысили сумму, ассигнованную на рекламу фабрикой сигарет «Хауз Нойербург», которая выделила для этих целей четыре или пять миллионов. Можно еще для сопоставления упомянуть о фирме «Клостерфрау-Мелиссенгейст», затрачивающей на рекламу 3,6 миллиона марок. Тем не менее наши 9 миллионов марок — это небольшая сумма, так как реклама обходится дорого. Иллюстрированные издания берут только за одну публикацию на целую полосу от двадцати до шестидесяти тысяч марок в зависимости от тиража; а за то, чтобы один-единственный раз наш плакат был расклеен на всех колоннах для реклам, нужно заплатить круглую сумму в шестьсот тысяч марок. Поэтому для нас имеет особую ценность реклама, бьющая в цель. Ваша задача — помочь нам.
Я спросил:
— Много ли поступило заявок и сколько человек фактически зачислено в результате вербовки с помощью объявлений?
— Это можно установить по числу купонов объявлений, которые присылают нам желающие завербоваться. Результат можно считать удовлетворительным. Однако количество людей, решивших завербоваться в армию на длительный срок службы или избравших карьеру офицера, еще очень мало.
— Но каково приблизительно их число, господин подполковник?
— К сожалению, не знаю. Но сейчас это и не так уж существенно. А почему вы спрашиваете?
— Я вам объясню, господин подполковник. Если бы я знал, сколько человек вступило в армию под воздействием рекламы, я мог бы точно подсчитать, во сколько нам обходится каждый новобранец еще до того, как он переступил порог казармы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134