Каждый спасал свое: писари — папки с бумагами, связные — водку, радисты — аппаратуру, а денщики — багаж офицеров, но все они, и прежде всего «господа» из штаба, спасали свою драгоценную жизнь.
Майор, недавно державшийся столь самоуверенно, теперь уже не располагал временем для того, чтобы выслушать мой рапорт. Лицо стратега исказилось гримасой; он сделал шаг к двери и в несколько прыжков оказался в своей машине, в которой и умчался из деревни. Мы радовались, когда вскоре после этого подполковник фон Леффельхольц снова занял пост начальника оперативного отдела.
Во время этого панического отхода штаба дивизии спокойствие и хладнокровие сохранил только один офицер, — капитан Штельтер, адъютант генерала. Он подошел ко мне, протянул руку и сказал улыбаясь:
— Вы видите, мы сейчас немного торопимся. Попытайтесь по крайней мере здесь продержаться. Между прочим, мы представили вас к повышению. Я думаю, что мы скоро сумеем чествовать майора.
Сначала я обрадовался полученному известию, отнесся к нему некритически и гордился признанием моих солдатских заслуг, словно все это происходило на политически ничейной земле. Правда, я имел туманное представление о том, как попадет в Берлин ходатайство штаба дивизии и как потом приказ о моем производстве настигнет меня на Земландском полуострове.
Зловещие предчувствия обуревали нас, когда мы сражались в «котле» за каждую пядь земли, в то время как Красная Армия уже приближалась к Берлину, а западные союзники перешли через Рейн. День за днем мы сдавали все новые рубежи, день за днем погибали солдаты на наскоро оборудованных новых позициях.
Итак, мы снова должны были сократить линию фронта. Временно царило затишье.
Советские танки отошли, им, несомненно, нужно было заправиться горючим и запастись боеприпасами. Я продвигался позади последних машин штаба дивизии к околице деревни, где встретил обер-лейтенанта Райнерта и его роту. Самоходки и орудия были укрыты под деревьями или задвинуты во дворы, командир и его солдаты расположились в придорожном кювете вокруг походного радиоприемника. Когда я подошел, то услышал медовый голос министра пропаганды, который произносил одну из своих речей о необходимости продержаться любой ценой. Мне не нужно было давать Райнерту подробные указания, он был осведомлен об обстановке и уже получил задание от проезжавшего мимо начальника оперативного отдела.
Геббельс все еще разглагольствовал. Вдруг Райнерт круто повернулся, яростно ткнул ногой приемник и закричал в страшном гневе:
— Заткнитесь наконец! Приезжай-ка на фронт, тогда ты увидишь, что происходит на деле!
Стоящие вокруг солдаты одобрительно усмехались. Но вслед за этим произошло нечто совершенно неожиданное: обер-лейтенант Райнерт отдал приказ, люди помчались к машинам и орудиям, и рота двинулась в бой, чтобы остановить вклинившийся авангард русских. Райнерт был впереди.
Все больше и больше сужался «котел» на Земландском полуострове. В некоторых пунктах целые роты бросали оружие и перебегали к русским. Остатки нашей дивизии были оттеснены за Пиллау на узкую косу, где нельзя было спрятаться от налетов советской авиации, а в дюнах невозможно было оборудовать какие-либо позиции.
Советские бомбардировщики, базировавшиеся в Браунсберге и Хейлигенбёйле, летели через лиман и сбрасывали свои бомбы на хорошо различимые цели, возвращались, чтобы загрузиться, и снова бомбили нас без передышки.
Было, кажется, первое мая, когда меня вызвали в штаб дивизии, где начальник оперативного отдела кратко обрисовал ситуацию. Нужно было с максимально возможной быстротой оттянуть остатки наших подразделений и погрузить на военный паром. Из Берлина получен по радио приказ перебазироваться в Данию, где дивизия будет заново укомплектована.
В этот момент я думал только о том, что появилась возможность убраться из этого ада. Укомплектование продлится месяцы, и это мероприятие вряд ли вообще имеет какой-либо смысл, да и возможно ли, чтобы ставка в Берлине рассчитывала на то, что война еще может столь долго продолжаться. Дания — это означало прежде всего отдых.
На следующий день перед вечером наконец у берега появились паромы. Их до края заполнили остатками нашей дивизии, так что паромы — пусть моряки простят мне непрофессиональное выражение — по горло погрузились в воду. В предвечерних сумерках вслед за тральщиком они двинулись в путь, взяв курс на Данию.
Позади нас на горизонте алели отсветы пожаров и артиллерийских залпов. Некоторое время до нас еще доносились глухие взрывы, а потом мы слышали только плеск волн о борт судна и постукивание моторов.
В дороге все разговоры касались сообщения радио, будто фюрер пал на фронте, близ Берлина. Говорили также об образовании нового правительства во главе с адмиралом Деницем.
Кто из нас тогда еще почитал Гитлера, верил в него или даже любил его? Однако я не испытывал к нему ненависти за то, что он беспощадно требовал от нас, чтобы мы жертвовали своей жизнью, хотя дело явно сводилось лишь к попытке оттянуть неизбежный конец. Но в моем сознании все происходившее было так или иначе связано с Гитлером. И вот он больше не существовал.
Возможно, что некоторые из нас в душе ликовали; несомненно также, что многие думали о том, что теперь можно ожидать чего-то нового, но все молчали, даже те, кто ранее поругивал Гитлера.
Для меня одно было несомненным: он пал в бою рядом со своими солдатами, как сообщили по радио. Иной его гибели мы себе не представляли.
Когда же я позднее узнал о его свадьбе с Евой Браун в имперской канцелярии и о его самоубийстве, я стал его ненавидеть и презирать. Мой миф потерпел крушение.
Тотальное поражение немецкой армии привело к тому, что мы потеряли веру в свою нацию и в самих себя. Мы были неспособны на какое-либо проявление своих чувств: ни вопить, чтобы освободиться от их бремени, ни смеяться, чтобы облегчить душу.
Нас окружала пугающая тишина, и эту гнетущую пустоту не могли заполнить привычные приказы. Каждый остался наедине с самим собой.
Пять минут после полуночи
Во время переправы мы не видели ни одного советского самолета. Прислуга зенитных батарей дремала. Никто не мог сказать, что же, собственно, произошло.
Радиоинформация, которая с тральщика передавалась по рупору с парома на паром, не вносила никакой ясности.
Сообщили, что армия на Земландском полуострове капитулировала, но что на родине бои продолжаются. В Баварии и в Шлезвиг-Гольштейне оказывается успешное сопротивление. Потом пришло известие, что на Западе борьба прекращена, и освободившиеся там дивизии перебрасываются на Восток.
Некоторые офицеры совершенно серьезно обсуждали планы переформирования нашей дивизии, другие, в том числе и я, считали, что война окончена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134
Майор, недавно державшийся столь самоуверенно, теперь уже не располагал временем для того, чтобы выслушать мой рапорт. Лицо стратега исказилось гримасой; он сделал шаг к двери и в несколько прыжков оказался в своей машине, в которой и умчался из деревни. Мы радовались, когда вскоре после этого подполковник фон Леффельхольц снова занял пост начальника оперативного отдела.
Во время этого панического отхода штаба дивизии спокойствие и хладнокровие сохранил только один офицер, — капитан Штельтер, адъютант генерала. Он подошел ко мне, протянул руку и сказал улыбаясь:
— Вы видите, мы сейчас немного торопимся. Попытайтесь по крайней мере здесь продержаться. Между прочим, мы представили вас к повышению. Я думаю, что мы скоро сумеем чествовать майора.
Сначала я обрадовался полученному известию, отнесся к нему некритически и гордился признанием моих солдатских заслуг, словно все это происходило на политически ничейной земле. Правда, я имел туманное представление о том, как попадет в Берлин ходатайство штаба дивизии и как потом приказ о моем производстве настигнет меня на Земландском полуострове.
Зловещие предчувствия обуревали нас, когда мы сражались в «котле» за каждую пядь земли, в то время как Красная Армия уже приближалась к Берлину, а западные союзники перешли через Рейн. День за днем мы сдавали все новые рубежи, день за днем погибали солдаты на наскоро оборудованных новых позициях.
Итак, мы снова должны были сократить линию фронта. Временно царило затишье.
Советские танки отошли, им, несомненно, нужно было заправиться горючим и запастись боеприпасами. Я продвигался позади последних машин штаба дивизии к околице деревни, где встретил обер-лейтенанта Райнерта и его роту. Самоходки и орудия были укрыты под деревьями или задвинуты во дворы, командир и его солдаты расположились в придорожном кювете вокруг походного радиоприемника. Когда я подошел, то услышал медовый голос министра пропаганды, который произносил одну из своих речей о необходимости продержаться любой ценой. Мне не нужно было давать Райнерту подробные указания, он был осведомлен об обстановке и уже получил задание от проезжавшего мимо начальника оперативного отдела.
Геббельс все еще разглагольствовал. Вдруг Райнерт круто повернулся, яростно ткнул ногой приемник и закричал в страшном гневе:
— Заткнитесь наконец! Приезжай-ка на фронт, тогда ты увидишь, что происходит на деле!
Стоящие вокруг солдаты одобрительно усмехались. Но вслед за этим произошло нечто совершенно неожиданное: обер-лейтенант Райнерт отдал приказ, люди помчались к машинам и орудиям, и рота двинулась в бой, чтобы остановить вклинившийся авангард русских. Райнерт был впереди.
Все больше и больше сужался «котел» на Земландском полуострове. В некоторых пунктах целые роты бросали оружие и перебегали к русским. Остатки нашей дивизии были оттеснены за Пиллау на узкую косу, где нельзя было спрятаться от налетов советской авиации, а в дюнах невозможно было оборудовать какие-либо позиции.
Советские бомбардировщики, базировавшиеся в Браунсберге и Хейлигенбёйле, летели через лиман и сбрасывали свои бомбы на хорошо различимые цели, возвращались, чтобы загрузиться, и снова бомбили нас без передышки.
Было, кажется, первое мая, когда меня вызвали в штаб дивизии, где начальник оперативного отдела кратко обрисовал ситуацию. Нужно было с максимально возможной быстротой оттянуть остатки наших подразделений и погрузить на военный паром. Из Берлина получен по радио приказ перебазироваться в Данию, где дивизия будет заново укомплектована.
В этот момент я думал только о том, что появилась возможность убраться из этого ада. Укомплектование продлится месяцы, и это мероприятие вряд ли вообще имеет какой-либо смысл, да и возможно ли, чтобы ставка в Берлине рассчитывала на то, что война еще может столь долго продолжаться. Дания — это означало прежде всего отдых.
На следующий день перед вечером наконец у берега появились паромы. Их до края заполнили остатками нашей дивизии, так что паромы — пусть моряки простят мне непрофессиональное выражение — по горло погрузились в воду. В предвечерних сумерках вслед за тральщиком они двинулись в путь, взяв курс на Данию.
Позади нас на горизонте алели отсветы пожаров и артиллерийских залпов. Некоторое время до нас еще доносились глухие взрывы, а потом мы слышали только плеск волн о борт судна и постукивание моторов.
В дороге все разговоры касались сообщения радио, будто фюрер пал на фронте, близ Берлина. Говорили также об образовании нового правительства во главе с адмиралом Деницем.
Кто из нас тогда еще почитал Гитлера, верил в него или даже любил его? Однако я не испытывал к нему ненависти за то, что он беспощадно требовал от нас, чтобы мы жертвовали своей жизнью, хотя дело явно сводилось лишь к попытке оттянуть неизбежный конец. Но в моем сознании все происходившее было так или иначе связано с Гитлером. И вот он больше не существовал.
Возможно, что некоторые из нас в душе ликовали; несомненно также, что многие думали о том, что теперь можно ожидать чего-то нового, но все молчали, даже те, кто ранее поругивал Гитлера.
Для меня одно было несомненным: он пал в бою рядом со своими солдатами, как сообщили по радио. Иной его гибели мы себе не представляли.
Когда же я позднее узнал о его свадьбе с Евой Браун в имперской канцелярии и о его самоубийстве, я стал его ненавидеть и презирать. Мой миф потерпел крушение.
Тотальное поражение немецкой армии привело к тому, что мы потеряли веру в свою нацию и в самих себя. Мы были неспособны на какое-либо проявление своих чувств: ни вопить, чтобы освободиться от их бремени, ни смеяться, чтобы облегчить душу.
Нас окружала пугающая тишина, и эту гнетущую пустоту не могли заполнить привычные приказы. Каждый остался наедине с самим собой.
Пять минут после полуночи
Во время переправы мы не видели ни одного советского самолета. Прислуга зенитных батарей дремала. Никто не мог сказать, что же, собственно, произошло.
Радиоинформация, которая с тральщика передавалась по рупору с парома на паром, не вносила никакой ясности.
Сообщили, что армия на Земландском полуострове капитулировала, но что на родине бои продолжаются. В Баварии и в Шлезвиг-Гольштейне оказывается успешное сопротивление. Потом пришло известие, что на Западе борьба прекращена, и освободившиеся там дивизии перебрасываются на Восток.
Некоторые офицеры совершенно серьезно обсуждали планы переформирования нашей дивизии, другие, в том числе и я, считали, что война окончена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134