О возможности катастрофы нам до сих пор не говорили. Лицо генерала побагровело. Он сказал:
— Манштейн неоднократно предлагал фюреру оттянуть линию фронта. Нам уже давно следовало отойти, чтобы затем снова перейти в наступление. Но фюрер приказал удерживать каждый метр территории любой ценой. За отступление — военный трибунал, господа!
Генерал-майор Келлнер взглянул на нас, и, поскольку никто не решался что-либо сказать, он продолжал:
— Вопреки своему мнению и вопреки собственному убеждению Манштейн не мог нам сообщить ничего другого, кроме требования Гитлера: удерживать позиции любой ценой! Манштейн знает, что наши дивизии располагают в лучшем случае половиной своего боевого состава. Мы настойчиво докладывали ему об этом. Я больше не понимаю этого человека. Почему он не кинет свою дубинку этому парню на стол!
Под словом «парень» подразумевался Гитлер, а под «дубинкой» — маршальский жезл.
Никто в нашем кругу не был шокирован словами командира дивизии. Теперь даже иные рьяные почитатели Гитлера довольно откровенно говорили о том, что, по их мнению, было бы лучше, если бы верховное командование находилось в руках «профессионалов». Полководческое искусство Гитлера исчерпывалось упрямыми приказами «стоять насмерть». Как и многие мои коллеги, я считал, что командование армии еще могло изменить даже эту критическую обстановку, если бы оно настойчивее доказывало Гитлеру правильность своей точки зрения. Способен ли так поступить фельдмаршал фон Манштейн, на этот счет мнения расходились. Многие знали его по Крыму как великого мастера по части «расходования» живой силы, другие видели в нем одаренного стратега. Я же знал его лишь по рейхсверу, как командира батальона, который облачаясь в бутафорскую каску создавал иллюзию, будто он делит со своей частью все испытания.
Нам следовало тогда не спорить относительно степени одаренности или бездарности отдельных лиц, а на основе собственного опыта понять, зависит ли еще это отступление вообще от уровня профессионального или непрофессионального руководства. Разве наши поражения не были порождены более глубокими причинами?
Разве не было очевидным, что мы безмерно переоценили наши силы и недооценили силу и волю к сопротивлению противника? Столь поразившее нас в начале нашего похода безграничное мужество советских пограничников, сражавшихся и стоявших насмерть, — разве такое мужество не становилось год от года все более знаменательным фактором? За что дрались мы? И во имя чего сражались они?
Какими естественными кажутся нам сейчас эти вопросы. Но тогда они не возникали в моем сознании и в сознании других офицеров моего круга.
Каждый день был отмечен новыми боями и новыми поражениями. Мы отступали к границам рейха.
Что случилось с Зейдлицем?
Обстановка несколько стабилизировалась. Во всяком случае, мы уже несколько дней находились в одном и том же месте, имели возможность ремонтировать машины и надеялись, что прибудет пополнение. Мы должны были получить новые самоходные орудия, но прежде всего мы ожидали прибытия хороших стрелков-радистов и механиков — водителей танков.
Я стоял под душем, когда мой связной вручил мне принятый по рации приказ явиться к командиру дивизии. «Душ» — это звучит громко, то было изобретение наших солдат. Пустая бочка из-под бензина привязывалась на высоте двух метров к деревьям. В дне бочки заранее пробивались дырки. В бочку наливали несколько ведер теплой воды, и получался душ. Какое это наслаждение для того, кто неделями не раздевался!
Я поехал в штаб. Генерал принял меня в своей комнате, в чистой горнице крестьянского дома, которую солдаты штаба оборудовали практично и удобно.
— Вы раньше служили в 12-й пехотной дивизии и знакомы с генералом фон Зейдлиц-Курцбахом.
— Так точно, господин генерал, даже очень хорошо его знаю.
— Как так хорошо?
— У нас очень уважали и любили генерала фон Зейдлица. Он знал по фамилии каждого офицера. Когда он приезжал на передовую, то никогда не упускал возможности меня навестить. Он знал, как я нуждаюсь в куреве, и привозил с собой пачку сигарет.
— Выражал ли когда-либо генерал Зейдлиц свое мнение о войне, командовании или что-нибудь в этом роде?
— Нет, генерал Зейдлиц был весьма корректен, сдержан и точен в выражениях.
— Винцер, прочтите-ка вот это! Это якобы подписано генералом фон Зейдлицем.
Текст, несомненно, не им составлен, в этом я убежден.
Генерал-майор Келлнер протянул мне листовку. То было воззвание Национального комитета «Свободная Германия». В нем содержался призыв к немецким солдатам сложить оружие. Гитлер был назван предателем германского народа, преступником.
Среди подписей под воззванием имелось несколько известных имен, в том числе и фон Зейдлица.
— Господин генерал, у меня, кстати, имеется небольшая грамота о вручении мне Железного креста первой степени. Я получил ее от генерала фон Зейдлица. Хорошо бы сравнить подписи.
Мы приказали связному доставить грамоту и установили совпадение росчерка и подписи.
Генерал все сравнивал и сравнивал, вертел бумагу в руках, взглянул на меня и сказал таким тоном, словно он хотел мне внушить, что я должен подтвердить справедливость его слов:
— Чепуха, подпись можно подделать. Ведь совершенно исключено, чтобы Зейдлиц был заодно с большевиками.
— Я не могу себе этого представить, господин генерал.
— Именно это я желал от вас услышать, милый Винцер. Не полагаете же вы, что он мечтает о втором Тауроггене? Зейдлица заставили подписать.
— Нет, господин генерал, этого я как раз не думаю. Наш командир дивизии не такой человек, которого можно заставить что-то сделать… Нет, он, безусловно, этого не допустил бы.
Я сказал «наш командир дивизии», потому что я все еще чувствовал себя связанным с 12-й пехотной дивизией из Шверина. Генерал-майор Келлнер пропустил это мимо ушей и заметил:
— Но тогда за всем этим что-то скрывается. Вы уже слышали какие-либо подробности об этом Национальном комитете?
— Кое-что, господин генерал. Как-то солдаты принесли мне листовку. То было рождественское обращение, весьма ловко составленное. Текст был хорош, но воздействие ничтожно, потому что рождество давно миновало. От других я слышал в случайном разговоре, что создан этот комитет, в его состав будто бы входят многие сдавшиеся в плен в Сталинграде офицеры и два бывших коммунистических депутата рейхстага — Пик и Ульбрихт — и, кроме того, несколько писателей, фамилии которых я позабыл. Ничего больше я не знаю, господин генерал.
— Верно, это совпадает с тем, что нам известно. Я беседовал с одним из наших командиров полка; ему знаком по каким-то курсам один из подписавших, некий полковник Штейдле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134
— Манштейн неоднократно предлагал фюреру оттянуть линию фронта. Нам уже давно следовало отойти, чтобы затем снова перейти в наступление. Но фюрер приказал удерживать каждый метр территории любой ценой. За отступление — военный трибунал, господа!
Генерал-майор Келлнер взглянул на нас, и, поскольку никто не решался что-либо сказать, он продолжал:
— Вопреки своему мнению и вопреки собственному убеждению Манштейн не мог нам сообщить ничего другого, кроме требования Гитлера: удерживать позиции любой ценой! Манштейн знает, что наши дивизии располагают в лучшем случае половиной своего боевого состава. Мы настойчиво докладывали ему об этом. Я больше не понимаю этого человека. Почему он не кинет свою дубинку этому парню на стол!
Под словом «парень» подразумевался Гитлер, а под «дубинкой» — маршальский жезл.
Никто в нашем кругу не был шокирован словами командира дивизии. Теперь даже иные рьяные почитатели Гитлера довольно откровенно говорили о том, что, по их мнению, было бы лучше, если бы верховное командование находилось в руках «профессионалов». Полководческое искусство Гитлера исчерпывалось упрямыми приказами «стоять насмерть». Как и многие мои коллеги, я считал, что командование армии еще могло изменить даже эту критическую обстановку, если бы оно настойчивее доказывало Гитлеру правильность своей точки зрения. Способен ли так поступить фельдмаршал фон Манштейн, на этот счет мнения расходились. Многие знали его по Крыму как великого мастера по части «расходования» живой силы, другие видели в нем одаренного стратега. Я же знал его лишь по рейхсверу, как командира батальона, который облачаясь в бутафорскую каску создавал иллюзию, будто он делит со своей частью все испытания.
Нам следовало тогда не спорить относительно степени одаренности или бездарности отдельных лиц, а на основе собственного опыта понять, зависит ли еще это отступление вообще от уровня профессионального или непрофессионального руководства. Разве наши поражения не были порождены более глубокими причинами?
Разве не было очевидным, что мы безмерно переоценили наши силы и недооценили силу и волю к сопротивлению противника? Столь поразившее нас в начале нашего похода безграничное мужество советских пограничников, сражавшихся и стоявших насмерть, — разве такое мужество не становилось год от года все более знаменательным фактором? За что дрались мы? И во имя чего сражались они?
Какими естественными кажутся нам сейчас эти вопросы. Но тогда они не возникали в моем сознании и в сознании других офицеров моего круга.
Каждый день был отмечен новыми боями и новыми поражениями. Мы отступали к границам рейха.
Что случилось с Зейдлицем?
Обстановка несколько стабилизировалась. Во всяком случае, мы уже несколько дней находились в одном и том же месте, имели возможность ремонтировать машины и надеялись, что прибудет пополнение. Мы должны были получить новые самоходные орудия, но прежде всего мы ожидали прибытия хороших стрелков-радистов и механиков — водителей танков.
Я стоял под душем, когда мой связной вручил мне принятый по рации приказ явиться к командиру дивизии. «Душ» — это звучит громко, то было изобретение наших солдат. Пустая бочка из-под бензина привязывалась на высоте двух метров к деревьям. В дне бочки заранее пробивались дырки. В бочку наливали несколько ведер теплой воды, и получался душ. Какое это наслаждение для того, кто неделями не раздевался!
Я поехал в штаб. Генерал принял меня в своей комнате, в чистой горнице крестьянского дома, которую солдаты штаба оборудовали практично и удобно.
— Вы раньше служили в 12-й пехотной дивизии и знакомы с генералом фон Зейдлиц-Курцбахом.
— Так точно, господин генерал, даже очень хорошо его знаю.
— Как так хорошо?
— У нас очень уважали и любили генерала фон Зейдлица. Он знал по фамилии каждого офицера. Когда он приезжал на передовую, то никогда не упускал возможности меня навестить. Он знал, как я нуждаюсь в куреве, и привозил с собой пачку сигарет.
— Выражал ли когда-либо генерал Зейдлиц свое мнение о войне, командовании или что-нибудь в этом роде?
— Нет, генерал Зейдлиц был весьма корректен, сдержан и точен в выражениях.
— Винцер, прочтите-ка вот это! Это якобы подписано генералом фон Зейдлицем.
Текст, несомненно, не им составлен, в этом я убежден.
Генерал-майор Келлнер протянул мне листовку. То было воззвание Национального комитета «Свободная Германия». В нем содержался призыв к немецким солдатам сложить оружие. Гитлер был назван предателем германского народа, преступником.
Среди подписей под воззванием имелось несколько известных имен, в том числе и фон Зейдлица.
— Господин генерал, у меня, кстати, имеется небольшая грамота о вручении мне Железного креста первой степени. Я получил ее от генерала фон Зейдлица. Хорошо бы сравнить подписи.
Мы приказали связному доставить грамоту и установили совпадение росчерка и подписи.
Генерал все сравнивал и сравнивал, вертел бумагу в руках, взглянул на меня и сказал таким тоном, словно он хотел мне внушить, что я должен подтвердить справедливость его слов:
— Чепуха, подпись можно подделать. Ведь совершенно исключено, чтобы Зейдлиц был заодно с большевиками.
— Я не могу себе этого представить, господин генерал.
— Именно это я желал от вас услышать, милый Винцер. Не полагаете же вы, что он мечтает о втором Тауроггене? Зейдлица заставили подписать.
— Нет, господин генерал, этого я как раз не думаю. Наш командир дивизии не такой человек, которого можно заставить что-то сделать… Нет, он, безусловно, этого не допустил бы.
Я сказал «наш командир дивизии», потому что я все еще чувствовал себя связанным с 12-й пехотной дивизией из Шверина. Генерал-майор Келлнер пропустил это мимо ушей и заметил:
— Но тогда за всем этим что-то скрывается. Вы уже слышали какие-либо подробности об этом Национальном комитете?
— Кое-что, господин генерал. Как-то солдаты принесли мне листовку. То было рождественское обращение, весьма ловко составленное. Текст был хорош, но воздействие ничтожно, потому что рождество давно миновало. От других я слышал в случайном разговоре, что создан этот комитет, в его состав будто бы входят многие сдавшиеся в плен в Сталинграде офицеры и два бывших коммунистических депутата рейхстага — Пик и Ульбрихт — и, кроме того, несколько писателей, фамилии которых я позабыл. Ничего больше я не знаю, господин генерал.
— Верно, это совпадает с тем, что нам известно. Я беседовал с одним из наших командиров полка; ему знаком по каким-то курсам один из подписавших, некий полковник Штейдле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134