Для такого же человека, как Георгий Константинович Жуков, целью его энергической деятельности была не слава — скорей наилучшее употребление своих удивительных жизненных сил.
Помню, поставил мне генерал Жуков боевую задачу и, глядя прямо в глаза, спросил:
— Сомнения есть?
Я, не дрогнув, ответил, что сомнений нет, что боевую задачу мы выполним. Хотя, признаться, подумать перед выполнением такой задачи было о чем.
Дело в том, что погода в те дни стояла совершенно нелетная: снегопады, метели прижали авиацию — и нашу и противника — к земле, а над самой головой повисло небо — белое, беззвездное, будто и на небе выпал снег и все звезды засыпал. Но то, что выполнять боевую задачу в таких трудных условиях доверили только нам — истребителям, — разве не воодушевляло, не обязывало справиться? «Да хоть к черту в зубы полечу, а отыщу этот штаб!» — решил я, когда отвечал Жукову, и в решении моем не было ни бравады, ни самонадеянного пустозвонства.
На деле же все выглядело так. Только добрался я из Перхушкова до своего аэродрома, как тут же приказал подготовить для разведки машину и вскоре взлетел. На малой высоте, ориентируясь в основном по железной дороге, быстро долетал до Гжатска. Город промелькнул внизу в морозной дымке переводной картинкой, еще не проявленной. От него я взял курс чуть северо-западней и довольно быстро отыскал указанный мне на карте штаб гитлеровского корпуса.
Теперь я был уверен — группу выведу точно. После посадки прикинули с командиром полка оптимальный вариант боевых машин для удара: решили, что четыре звена — всего двенадцать истребителей — вполне будет достаточно. Каждый ведь нес по две пятидесятикилограммовые бомбы (когда требовалось, и на истребители подвешивали этот смертоносный груз). Для боевого вылета, правда, пилотов отобрали поопытней, понадежней. Поставили им задачу — мудрить тут нечего было — и разошлись до утра по землянкам.
Да, одна деталь. Весь полет — для большей скрытности его — мы должны были совершать в режиме радиомолчания. Но начальник связи полка предложил мне на всякий случай выбрать какой-нибудь позывной, и я остановился на кратком, но звучном: «Дракон»! Сколько вспоминается всяких цветов: «фиалка», «резеда», «гвоздика»… А «берез?.. Звонкие голоса девчат-связисток порой часами запрашивали, неустанно искали в эфире какого-нибудь „сокола“: „Я — „Береза“, я — „Береза“. На связь. Как слышишь меня? Прием…“ Должно быть, оттого и летало столько поэтических позывных в эфире, что в связи служили в основном девчата. Когда же мне предложили выбрать позывной, „Дракон“ показался и динамичным, и действительно звучным. На том и остановились. Не мог я тогда и предположить, что позывной, выбранный для одного полета, останется за мной навсегда, на всю мою летную жизнь…
Ночь слабо спорила с зарей, когда техники наших самолетов опробовали моторы. Все было готово для вылета. Летчики, поскрипывая утрамбованным возле машин снегом, переминались с ноги на ногу, терпеливо выжидая команды на запуск.
И вот эта команда поступила. Уже в кабине истребителя я вдохнул еще раз морозного воздуха, захлопнул фонарь, привычно передернул педалями управления, и через минуту наша пара стояла на взлетной полосе, поджидая остальных.
«Как-то ребята выдержат строй… В такую непогодь хороший хозяин собаку на улицу не выпустит…» — набегали тревожные мысли, и я поглядывал то на горизонт, который едва угадывался в сизоватой дымке, то на собирающуюся за мной группу. Когда четыре звена выстроились — одна машина за другой, ждать и раздумывать уже было не о чем; я покрепче притянул себя к сиденью привязными ремнями, дал мотору весь газ до отказа и, как говорится, с богом!..
Тучкове, Дорохове, Шаликово, Можайск… Летели под крылом русские деревни, знакомые по истории войны 1812 года. Это ведь старая Смоленская дорога, по которой отступал морозной зимой Наполеон с разбитой армией. Сразу после Можайска, чуть левее, мелькнуло Бородинское поле. «Символическое совпадение, — подумал я. — Снова вот гоним неприятеля с нашей земли. Снова война — Отечественная…»
А стрелка железной дороги весело бежала под капот истребителя, я вел машину вдоль дороги уверенно, не вихляя ни влево, ни вправо, чтобы не создавать затруднений идущему за мною строю. И только когда — уже после Гжатска — настала решительная минута, когда перед нашей восьмеркой оставалось только одно — цель, я качнул крыльями. Это был сигнал к развороту на боевой курс.
Мы тогда стремительно прошли над штабом гитлеровского корпуса — несколькими небольшими домиками, и за нами остались только развалины строений.
— Братцы! — не выдержал я после сброса бомб. — Я — «Дракон». Бейте гадов из всех дудок! — И закрутил истребитель в крутом развороте вокруг хвоста.
Десятки огненных трасс, словно спущенные с цепей псы, рванулись к нашим машинам. Если смотреть сбоку, зенитные снаряды, не настигающие тебя молниеносно, проносятся по касательной, но другие тут же тянутся вверх, сплетая вокруг самолета сверкающую сеть. Немцы в тот раз проморгали — видно, не думали и не гадали, что в такую непогоду русские их как-то еще там побеспокоят.
Побеспокоили. Развернувшись назад, я прижал истребитель к самой земле и с бреющего полета разрядил по мечущимся на снегу фашистам весь боекомплект — без остатка. За мной последовала остальная группа, ведущими в которой шли сам командир полка В. Г. Самохвалов и комэски Р. Т. Кудинов и В. И. Кривенко.
После приземления — а вырвались мы из огненного кольца невредимыми — я докладывал по телефону командующему фронтом о том, что задание его выполнено.
— Вы уверены, что цель уничтожена? — переспросил Жуков.
Я был уверен — немецкий штаб мы разнесли начисто. Но как подтвердить? Никаких контрольных снимков тогда никто не сделал: повторяю, и погода не позволяла разгуливать слишком долго, и немецкие зенитки проснулись после нашего бомбового удара. Об этом я откровенно сказал Георгию Константиновичу. Он помолчал, видимо, подумав о чем-то, попрощался со мной по телефону, а вскоре член Военного совета фронта Н. А. Булганин передал всем участникам боевого вылета благодарность генерала Жукова за отличную работу. Результат нашей работы, оказалось, видели и подтвердили партизаны.
Орден Красного Знамени — моя первая боевая награда. Он не потускнел от времени и дорог мне по-особенному. Дорог еще и тем, что представлял к нему командующий Западным фронтом Г. К. Жуков, а вручал в Кремле Михаил Иванович Калинин.
В феврале сорок второго я оставил полевой аэродром под Кубинкой и на борту военно-транспортного самолета уже с другого подмосковного аэродрома взял курс на восток. Мое новое назначение — командующим Военно-Воздушными Силами 25-й общевойсковой армии, дислоцировавшейся на Дальнем Востоке, — нельзя сказать, чтобы очень обрадовало меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96
Помню, поставил мне генерал Жуков боевую задачу и, глядя прямо в глаза, спросил:
— Сомнения есть?
Я, не дрогнув, ответил, что сомнений нет, что боевую задачу мы выполним. Хотя, признаться, подумать перед выполнением такой задачи было о чем.
Дело в том, что погода в те дни стояла совершенно нелетная: снегопады, метели прижали авиацию — и нашу и противника — к земле, а над самой головой повисло небо — белое, беззвездное, будто и на небе выпал снег и все звезды засыпал. Но то, что выполнять боевую задачу в таких трудных условиях доверили только нам — истребителям, — разве не воодушевляло, не обязывало справиться? «Да хоть к черту в зубы полечу, а отыщу этот штаб!» — решил я, когда отвечал Жукову, и в решении моем не было ни бравады, ни самонадеянного пустозвонства.
На деле же все выглядело так. Только добрался я из Перхушкова до своего аэродрома, как тут же приказал подготовить для разведки машину и вскоре взлетел. На малой высоте, ориентируясь в основном по железной дороге, быстро долетал до Гжатска. Город промелькнул внизу в морозной дымке переводной картинкой, еще не проявленной. От него я взял курс чуть северо-западней и довольно быстро отыскал указанный мне на карте штаб гитлеровского корпуса.
Теперь я был уверен — группу выведу точно. После посадки прикинули с командиром полка оптимальный вариант боевых машин для удара: решили, что четыре звена — всего двенадцать истребителей — вполне будет достаточно. Каждый ведь нес по две пятидесятикилограммовые бомбы (когда требовалось, и на истребители подвешивали этот смертоносный груз). Для боевого вылета, правда, пилотов отобрали поопытней, понадежней. Поставили им задачу — мудрить тут нечего было — и разошлись до утра по землянкам.
Да, одна деталь. Весь полет — для большей скрытности его — мы должны были совершать в режиме радиомолчания. Но начальник связи полка предложил мне на всякий случай выбрать какой-нибудь позывной, и я остановился на кратком, но звучном: «Дракон»! Сколько вспоминается всяких цветов: «фиалка», «резеда», «гвоздика»… А «берез?.. Звонкие голоса девчат-связисток порой часами запрашивали, неустанно искали в эфире какого-нибудь „сокола“: „Я — „Береза“, я — „Береза“. На связь. Как слышишь меня? Прием…“ Должно быть, оттого и летало столько поэтических позывных в эфире, что в связи служили в основном девчата. Когда же мне предложили выбрать позывной, „Дракон“ показался и динамичным, и действительно звучным. На том и остановились. Не мог я тогда и предположить, что позывной, выбранный для одного полета, останется за мной навсегда, на всю мою летную жизнь…
Ночь слабо спорила с зарей, когда техники наших самолетов опробовали моторы. Все было готово для вылета. Летчики, поскрипывая утрамбованным возле машин снегом, переминались с ноги на ногу, терпеливо выжидая команды на запуск.
И вот эта команда поступила. Уже в кабине истребителя я вдохнул еще раз морозного воздуха, захлопнул фонарь, привычно передернул педалями управления, и через минуту наша пара стояла на взлетной полосе, поджидая остальных.
«Как-то ребята выдержат строй… В такую непогодь хороший хозяин собаку на улицу не выпустит…» — набегали тревожные мысли, и я поглядывал то на горизонт, который едва угадывался в сизоватой дымке, то на собирающуюся за мной группу. Когда четыре звена выстроились — одна машина за другой, ждать и раздумывать уже было не о чем; я покрепче притянул себя к сиденью привязными ремнями, дал мотору весь газ до отказа и, как говорится, с богом!..
Тучкове, Дорохове, Шаликово, Можайск… Летели под крылом русские деревни, знакомые по истории войны 1812 года. Это ведь старая Смоленская дорога, по которой отступал морозной зимой Наполеон с разбитой армией. Сразу после Можайска, чуть левее, мелькнуло Бородинское поле. «Символическое совпадение, — подумал я. — Снова вот гоним неприятеля с нашей земли. Снова война — Отечественная…»
А стрелка железной дороги весело бежала под капот истребителя, я вел машину вдоль дороги уверенно, не вихляя ни влево, ни вправо, чтобы не создавать затруднений идущему за мною строю. И только когда — уже после Гжатска — настала решительная минута, когда перед нашей восьмеркой оставалось только одно — цель, я качнул крыльями. Это был сигнал к развороту на боевой курс.
Мы тогда стремительно прошли над штабом гитлеровского корпуса — несколькими небольшими домиками, и за нами остались только развалины строений.
— Братцы! — не выдержал я после сброса бомб. — Я — «Дракон». Бейте гадов из всех дудок! — И закрутил истребитель в крутом развороте вокруг хвоста.
Десятки огненных трасс, словно спущенные с цепей псы, рванулись к нашим машинам. Если смотреть сбоку, зенитные снаряды, не настигающие тебя молниеносно, проносятся по касательной, но другие тут же тянутся вверх, сплетая вокруг самолета сверкающую сеть. Немцы в тот раз проморгали — видно, не думали и не гадали, что в такую непогоду русские их как-то еще там побеспокоят.
Побеспокоили. Развернувшись назад, я прижал истребитель к самой земле и с бреющего полета разрядил по мечущимся на снегу фашистам весь боекомплект — без остатка. За мной последовала остальная группа, ведущими в которой шли сам командир полка В. Г. Самохвалов и комэски Р. Т. Кудинов и В. И. Кривенко.
После приземления — а вырвались мы из огненного кольца невредимыми — я докладывал по телефону командующему фронтом о том, что задание его выполнено.
— Вы уверены, что цель уничтожена? — переспросил Жуков.
Я был уверен — немецкий штаб мы разнесли начисто. Но как подтвердить? Никаких контрольных снимков тогда никто не сделал: повторяю, и погода не позволяла разгуливать слишком долго, и немецкие зенитки проснулись после нашего бомбового удара. Об этом я откровенно сказал Георгию Константиновичу. Он помолчал, видимо, подумав о чем-то, попрощался со мной по телефону, а вскоре член Военного совета фронта Н. А. Булганин передал всем участникам боевого вылета благодарность генерала Жукова за отличную работу. Результат нашей работы, оказалось, видели и подтвердили партизаны.
Орден Красного Знамени — моя первая боевая награда. Он не потускнел от времени и дорог мне по-особенному. Дорог еще и тем, что представлял к нему командующий Западным фронтом Г. К. Жуков, а вручал в Кремле Михаил Иванович Калинин.
В феврале сорок второго я оставил полевой аэродром под Кубинкой и на борту военно-транспортного самолета уже с другого подмосковного аэродрома взял курс на восток. Мое новое назначение — командующим Военно-Воздушными Силами 25-й общевойсковой армии, дислоцировавшейся на Дальнем Востоке, — нельзя сказать, чтобы очень обрадовало меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96